Но истина ли это?

Но истина ли это?

В начале этой главы я говорил о том, что успешное ведение игры с ненулевой суммой в наше время требует большего приближения нравственной истины. В каком смысле расширение нравственного воображения — то, что я считаю необходимым условием для этого успеха, — подводит нас ближе к нравственной истине? Сразу в двух смыслах: одном — пожалуй, немного холодном, беспристрастном и даже циничном, и другом — более теплом и неопределенном.

Прежде всего, расширение нравственного воображения может привести его к большему соответствию с изначальным дарвиновским замыслом. Нравственное воображение было «сконструировано» естественным отбором, чтобы помогать нам пользоваться возможностями с ненулевой суммой, укреплять плодотворные и мирные отношения, если они есть, находить людей, с которыми можно иметь дело, и иметь с ними это дело. Если сегодня наблюдается все перечисленное, развитие продолжается. Оно должно продолжаться и в западном, и в мусульманском мире.

Разумеется, этими возможностями пользуются в собственных интересах, и как ни парадоксально, мы подходим к нравственной истине тем ближе, чем успешнее действуем в своих интересах. Но в данном случае — и здесь начинается смещение в сторону «теплого и неопределенного», — преследование своих интересов имеет ряд побочных продуктов, нравственных в более традиционном смысле.

Начнем с того, что использование этих возможностей с ненулевой суммой — а именно между западным и мусульманским мирами, — служит интересам обеих сторон, а благосостояние человека в целом растет. (В этом заключается волшебство фактора ненулевой суммы: он преобразует разумный эгоизм в благополучие окружающих.) Когда человечество в целом становится лучше, это не обязательно означает, что к процессу причастна нравственная истина, но свидетельствует о некотором нравственном прогрессе. Более того, в данном случае причастность некой нравственной истины несомненна. Ибо ее обязательная предпосылка, расширение нравственного воображения, вынуждает нас обращаться к тому, что представляют собой внутри все больше и больше людей — а именно понимать, что их внутренний мир поразительно похож на наш. Как и наш внутренний мир, их мир окрашен эмоциями и страстями — нашим дарвиновским наследием; как и наш, их мир, в свою очередь, окрашивает все, что нас окружает, корыстной нравственной оценкой и обладает присущими ему ценностями.

Утверждение, что другие люди — тоже люди, может показаться ничем не примечательным. Тем не менее его часто игнорируют, в каком-то смысле оно является неестественным. Ведь любой организм, возникший в результате естественного отбора, по умолчанию находится во власти иллюзии, что он особенный. В повседневной жизни все мы исходим из этой предпосылки — что наше благополучие гораздо важнее благополучия почти всех прочих, за исключением разве что близких родственников. В сущности, согласно этой предпосылке наше благополучие гораздо важнее благополучия других людей. Мы упорно трудимся, чтобы позволить себе десерт, в то время как у других нет даже обеда. Свои обиды мы принимаем близко к сердцу и считаем оправданными, обиды других воспринимаем как блажь. Причем таковы мы все: каждый находится под впечатлением, что он особенный. Очевидно, что мы все не можем быть правыми в сколько-нибудь объективном смысле. Истина обязана быть иной. Расширение нравственного воображения подводит нас ближе к этой истине.

Так что в итоге спасение глобальной социальной системы охватывает нравственный прогресс не только в отношении благосостояния людей; предварительным и обязательным условием для такого развития должно быть столкновение отдельно взятых людей с нравственной истиной. Это — неизбежный результат истории человечества. Он не обязательно означает, что мы восторжествуем, что наш вид настолько приблизится к нравственной истине, что достигнет спасения. Тем не менее неизбежный итог упрямого стремления истории к росту ненулевой суммы — возможность для нас хотя бы столкнуться лицом к лицу с этой ситуацией: либо приблизиться к нравственной истине, либо погрязнуть в хаосе.

В предыдущей главе я говорил о том, что эта книга не предназначена для полноценного изложения доводов в пользу того, что у истории человечества есть некая высшая цель. Но среди этих доводов наверняка фигурировал бы и такой: история подводит нас все ближе и ближе к нравственной истине, и теперь наше движение еще ближе к ней — единственный путь к спасению, «спасению» в изначальном авраамическом смысле, к спасению социальной структуры.

Особенно для приверженцев христианской и мусульманской разновидностей авраамических религий вопрос спасения не исчерпывается тем смыслом, который вложен в него Еврейской Библией. Они могут спросить: ведет ли рост нравственного воображения к спасению — то есть к спасению отдельно взятого человека? Спасет ли он мою душу? Им и предстоит ответить на этот вопрос по мере того, как будут развиваться их учения. Но кое-что можем сказать и мы: как правило, религии, которым не удавалось увязать личное спасение со спасением общества, успеха не добивались. И нравится нам это или нет, социальная система, которую теперь предстоит спасать, — глобальная. Любая религия, обязательные условия которой для спасения отдельно взятого человека не ведут к спасению всего мира, — религия, время которой ушло.

ЛЮБАЯ РЕЛИГИЯ, ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ КОТОРОЙ ДЛЯ СПАСЕНИЯ ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОГО ЧЕЛОВЕКА НЕ ВЕДУТ К СПАСЕНИЮ ВСЕГО МИРА, — РЕЛИГИЯ, ВРЕМЯ КОТОРОЙ УШЛО

Даже если их время истекло, все авраамические религии всегда могут заявить об одном: их пророки были правы. Несмотря на всю плачевность ситуации, спасение возможно, если понимать, что для этого требуется. И все-таки будет досадно, если им не удастся наглядно продемонстрировать это.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.