Функция эго
Функция эго
«Я — это отношение, относящее себя к себе самому»{64}.
Сёрен Кьеркегор
Здорового дееспособного человека, который не в состоянии узнать себя в зеркале, не существует. Хотя большинство других животных способны распознавать своих сородичей, только люди узнают сами себя. У одного лишь человека есть развитое чувство самосознания[21].
Уникальная способность осознавать себя — черта, которая скорее всего возникла еще в процессе эволюции гоминидов, потомков приматов, последним выжившим видом которых являемся мы. Поскольку самосознание является кросскультурной характеристикой нашего вида, можно предположить, что это еще одна генетически наследуемая черта. По-видимому, в нашем мозге есть ряд физиологических участков, порождающих самосознание. Далее я буду называть эту совокупность участков «функцией эго». Более того, если такие участки существуют, это означает, что должны быть и гены, благодаря которым они возникают.
Поскольку «растворение привычных границ эго» считается одной из первичных характеристик духовного опыта, лишь после того как мы поймем основополагающую физическую природу нашего «эго», или, точнее, самовосприятия, мы сможем также разобраться в основополагающей природе духовного сознания. Как и любая из наших когнитивных функций, функция эго состоит из группы взаимодействующих когнитивных компонентов или процессоров. Следовательно, прежде чем определить физическую природу духовного опыта, мы должны разобраться в физической природе каждой части мозга, имеющей отношение к идентификации и самосознанию. Разве не свою индивидуальность и ощущение своего «я» мы считаем образующими нашу бессмертную душу?
Один из главных компонентов, лежащих в основе самосознания, — так называемая «эпизодическая», или «автобиографическая», память. Автобиографическими называются воспоминания, имеющие отношение к личной идентификации — имя, адрес, родные, прошлое и т. п. Считается, что воспоминания такого рода хранятся в гиппокампе головного мозга. Мы придерживаемся такого мнения, так как знаем, что травмы гиппокампа могут вызывать разнообразные виды амнезии, то есть стирать из памяти все, что относится к личной идентификации. Согласно специалисту в области когнитивной деятельности Давиду Ноэлю
…некоторые пациенты, страдающие амнезией, могут вспомнить события ранних лет своей жизни, однако новых воспоминаний у них не остается. Таким образом, они имеют связное представление о себе, но при этом им кажется, что с тех пор, как они перенесли травму, время остановилось. У других пациентов с амнезией не сохраняется никаких воспоминаний о прошлом. Они эмоционально сообщают, что им кажется, будто они живут на свете первый день и только сейчас начали помнить себя. По-видимому, наши воспоминания играют важную роль в формировании чувства собственного «я» как единого целого, сохраняющегося во времени. Без этих воспоминаний наше ощущение своего «я» искажается или нарушается.
Как писал В. С. Рамачандран в своей книге «Призраки в мозге», «тот, кто лишился гиппокампа десять лет назад, не сохранил никаких воспоминаний о событиях, случившихся с тех пор»{65}.
Еще два неотъемлемых аспекта нашего самовосприятия — образ тела и осознание тела. Образ тела относится к той части сознательного опыта, с помощью которой мы воспринимаем собственный внешний вид, то, что мы видим, когда смотримся в зеркало или представляем самих себя. Осознание тела относится к той части сознательного опыта, посредством которой мы воспринимаем свое физическое присутствие. К примеру, когда я закрываю глаза и поднимаю руки, то у меня возникают ощущения, что мои руки подняты. Доктор Рамачандран предположил, что эту конкретную форму сознания можно приписать правой теменной доле. Свой вывод он сделал на основании того факта, что после травмы правой теменной доли у людей развивается измененное ощущение осознания тела. Так, при поражении правой теменной доли многие люди, одна сторона тела которых парализована, зачастую отрицают, что у них паралич. Они утверждают, что совершают какие-либо движения парализованной рукой, даже когда она сохраняет полную неподвижность. Эта склонность воображать иллюзорные или фантомные движения тела (это явление нейробиологи называют конфабуляцией), — распространенный симптом повреждений правой теменной доли. А если наш мозг заставляет нас почувствовать наличие отсутствующих конечностей, разве трудно представить себе, что потенциально он может вызвать и ощущение присутствия воображаемых сущностей?[22]
Синдром Котара, распространяющийся на миндалевидное тело мозга, — еще один пример когнитивной дисфункции, жертва которой страдает от неспособности осмыслить свое физическое бытие. В результате повреждений миндалевидного тела человек ощущает отчуждение от собственного тела или частей тела, или разъединенность с ним. К примеру, пациент с таким синдромом может смотреть на собственную руку и замечать, что она не кажется принадлежащей ему. При крайних проявлениях синдрома пациенты даже сообщают об ощущении отделенности от собственного отражения в зеркале. Дисфункции такого рода свидетельствуют о том, что осознание тела, как и самосознание, неразрывно связаны с нейрофизиологией.
…
Если наш мозг заставляет нас почувствовать наличие отсутствующих конечностей, разве трудно представить себе, что потенциально он может вызвать и ощущение присутствия воображаемых сущностей?
Новые доказательства в поддержку органического объяснения идентификации человека недавно были предоставлены доктором Брюсом Миллером, нейробиологом из Калифорнийского университета в Сан-Франциско, точно определившим, какая часть мозга обуславливает важнейшие составляющие индивидуальности. Взгляды человека — от религиозных и политических до бытовых симпатий и антипатий — проистекают из одной области правой лобной доли (той же самой доли, в которой доктор Ньюберг заметил изменение притока крови, проводя томографию медитирующих монахов). Роль этой части мозга стала ясна Миллеру, когда он заметил, что люди, перенесшие ее травму, испытывали кардинальное преображение самой сути своей индивидуальности: менялось все — от элементарных вкусов (в еде, одежде, музыке) до ценностей и убеждений.
Еще один компонент нашей самоидентификации соотносится с нашей способностью делать выбор. Бесспорно, отчасти наше восприятие самих себя основано на решениях, которые мы принимаем. Куда повернуть — направо или налево, что выбрать — красное или синее, попробовать вишню или ваниль? С появлением современной нейробиологии даже наша способность выбирать «была приписана лимбической системе, в том числе отдельным участкам передней части поясной извилины коры головного мозга. Процесс, в ходе которого устанавливается связь субъективного опыта с конкретными эмоциями или целями, позволяет нам делать выбор»{66}.
Более того, «когда миндалевидное тело и передняя часть поясной извилины обособлены, возникают нарушения свободы воли»{67}. Люди, страдающие когнитивными дисфункциями такого типа, оказываются парализованными нерешительностью, когда требуется делать выбор. Такие простые задачи, как выбор правого или левого поворота на следующем углу, могут поставить их в тупик. Поскольку эти люди не могут принимать спонтанные решения, их движения выглядят принужденными или судорожными, как у неисправного робота.
…
Ни наша память, ни элементарные компоненты индивидуальности, ни наша способность к самосознанию никак не обусловлены возбуждением некоего неизменного и трансцендентального компонента, или души, имеющейся в нас, — скорее это следствие нейромеханики
На основании этих результатов можно заключить, что ни наша память, ни элементарные компоненты индивидуальности, ни наша способность к самосознанию никак не обусловлены возбуждением некоего неизменного и трансцендентального компонента, или души, имеющейся в нас, — скорее это следствие нейромеханики. Тем не менее мало кто из людей согласится принять такое редукционистское толкование своей индивидуальности. Как планарии поворачиваются к свету, так и люди инстинктивно верят в свободу воли и существование трансцендентальной души. И хотя инстинкты можно подавить, они никогда не исчезают полностью.
На следующих страницах мы поговорим о функции эго, которое не следует путать с определениями того же термина, данными Фрейдом или Юнгом. Хотя я согласен с Юнгом в том, что из эго произрастает наше ощущение своего «я», он рассматривал сознание как проявление неоднозначного «разума», в то время как я считаю его исключительно физическим феноменом, продуктом электрохимических сигналов, передаваемых по всему мозгу. В каком-то смысле я пытаюсь трактовать юнгианскую концепцию эгосознания.
Но прежде чем принимать как должное такой механизм, как функция эго, следует задать себе вопрос: если наша способность к самосознанию действительно имеет физиологические истоки, каково ее назначение? Каким образом эта функция повышает выживаемость нашего вида? Повторюсь: если никакого назначения у функции нет, оправдать ее теоретическое существование попросту невозможно.
В младенчестве мы еще не обладаем развитым чувством своего «я». На этой ранней стадии развития человек не в состоянии отличить самого себя от окружающего мира. Как выразился Фрейд, «младенец еще не отличает своего «я» от внешнего мира как источника приходящих к нему ощущений»{68}. Это означает, что сразу после нашего рождения функции эго, как и языковой функции, еще только предстоит развиться, а пока она существует в латентном состоянии. Следовательно, самосознание — то, что возникает в нас уже после рождения.
На основании проведенных экспериментов специалист в области психологии развития Жан Пиаже пришел к подобному выводу — что люди рождаются, не имея хоть сколько-нибудь заметного чувства своего «я». Изучая когнитивное развитие детей, Пиаже заметил, что до двухлетнего возраста дети наделены лишь незначительным ощущением самосознания, если наделены им вообще. Пиаже назвал этот «досознательный» период нашего существования сенсомоторной стадией развития.
Согласно Пиаже между двумя и семью годами, в так называемый дооперациональный период, ребенок учится распознавать свой образ, вдобавок у него развивается ощущение собственного «я» как автономного существа, уникального и обособленного от матери и остального мира. По мере осознания своей автономности у ребенка формируется чувство ответственности за себя. Он понимает, что должен учиться заботиться о себе. На этой стадии ребенок также учится самостоятельно есть, мыться, посещать уборную. Медленно, но верно мы продолжаем расти и превращаться из полностью зависимых в независимых (или, по крайней мере, взаимозависимых) существ.
По мере возникновения у ребенка чувства своего «я» развивается также инстинкт самосохранения, стремление поддержать и защитить новообретенное «я». Чем сильнее это ощущение себя, тем острее желание заботиться о себе. В результате нашей способности сознавать себя мы являемся единственным видом, отдельные представители которого могут создавать по-настоящему прочные узы с собой. Следовательно, мы — первые творения природы, способные к нарциссизму, первые животные, умеющие любить самих себя. В каком-то смысле можно утверждать, что мы обладаем способностью развивать аналог материнских чувств к себе. С тем же рвением и силой, с которыми мать любит своего малыша, заботится о нем и защищает его, человек может любить и защищать себя, а также заботиться о себе. Я убежден, что это одно из главных преимуществ самосознания.
По этой причине дооперациональная стадия играет столь важную роль в нашем эмоциональном развитии[23]. Условия, в которых растет ребенок в этот период (его часто называют годами становления), определят способ, которым он научится воспринимать самого себя. Если ребенок окружен заботой и любовью, у него сложится позитивный образ самого себя, он научится относиться к себе бережно и с любовью. Чем больше человек любит себя и дорожит собой, тем эффективнее он заботится о себе. Если же ребенок рос в нездоровой обстановке, скорее всего у него сложатся негативные представления о себе, которые в итоге породят массу саморазрушительных наклонностей. Такие нездоровые наклонности мы называем неврозами. Следовательно, неврозы — поведенческие последствия нездорового развития образа самого себя или функции эго.
Еще одно преимущество самосознания заключается в том, что оно дает нам возможность изменяться. Поскольку мы можем воспринимать самих себя, то можем заметить и свои недостатки. В итоге мы обретаем способность превращать слабые стороны в сильные. К примеру, несмотря на то что у людей нет врожденного умения летать, мы, считая его отсутствие недостатком, сконструировали для себя летающие машины. Мы передвигаемся далеко не так быстро, как другие обитатели Земли, но, признавая этот недостаток, можем создавать для себя гоночные машины. Если вновь начнется ледниковый период, нам не понадобится ждать миллионы лет, пока природа путем естественного отбора обеспечит нас густой шерстью: мы сами сошьем себе одежду всего за несколько часов. Что касается образа самого себя и осознания тела, если человек почувствует, к примеру, что опасно набрал лишний вес, то может сесть на диету. Таким образом, наш и только наш один вид обладает способностью изменять себя, компенсировать любые физические изъяны, а значит, превращать их в потенциальные сильные стороны, в итоге мы становимся самыми адаптивными и живучими из всех существ, населяющих Землю.
…
Если бы организм был кораблем, эго стало бы его капитаном. Если бы организм был храмом, эго — его первосвященником
Так как же действует функция эго? Она действует как центр управления организмом (нейробиологи называют его нашим исполнительным процессором). Если бы организм был кораблем, эго стало бы его капитаном. Если бы организм был храмом, эго — его первосвященником. Если сердце отвечает за перекачивание крови, то эго — за эксплуатацию организма в целом. При этом эго выполняет роль личного менеджера нашего организма, несет ответственность за принятие всех решений. Что искать в первую очередь — пищу или укрытие? Повернуть на следующем углу направо или налево? Все эти решения принимают не наши почки, не печень и даже не языковые центры мозга, а те области, которые создают наше ощущение своего «я», а также обладают способностью принимать решения, то есть наш исполнительный процессор.
Как уже было сказано, функция эго отвечает за деятельность организма в целом. К примеру, когда мы чувствуем голод, именно механизм эго сообщает нам, что мы должны обеспечить себя пищей. Следовательно, отвечая за наше существование, эго должно принимать на себя основное бремя всех наших физических потребностей и обязательств. Когда требуется утолить голод, ответственность за это несет не сердце, не желудок и не почки, а эго, побуждающее нас раздобыть для организма следующий обед.
Когда человек ощущает боль, страдает эго. К примеру, если кто-нибудь уколет мне руку булавкой, боль будет терпеть не рука как таковая, а «я», мое эго (мозг), фиксирующий этот опыт. Удалите механизм эго или подавите его — и вы превратите человека в живую подушечку для булавок, которая ничего не чувствует (как пациент, впавший в кому: несмотря на идеальную работу болевых рецепторов он не чувствует никакой боли, так как его мозг мертв). Боль испытывает не моя рука, а я. Вкус яблока ощущает не мой язык, а я сам, мое эго.
Значит, эго — не только вместилище самовосприятия, но и орган, отвечающий за принятие всех решений, следовательно, практически за все, что мы делаем. Если мне требуется раздобыть пищу или найти укрытие, эту задачу беру на себя я, то есть мое эго, — как и другие личные обязанности, любой выбор, который мне приходится делать. Следовательно, механизм моего эго обязан нести бремя всех моих тревог, в том числе самой изнурительной из всех, возникающей в результате уникального для нашего вида осознания смерти.
Любой орган при чрезмерном физическом напряжении предрасположен к механическим поломкам. Если я подниму слишком большой груз, то могу потянуть связку. Если перенапрягу сердце, могу заработать сердечный приступ. Для каждой части тела, какая у нас есть, существует пороговое напряжение, после превышения которого эта часть тела выходит из строя. Следовательно, если основа эго-сознания — некий специфический нейрофизиологический механизм, то, как любая другая часть нашего организма, при перегрузке он может сломаться и наверняка сломается. Значит, если бы механизм нашего эго не обладал никакими средствами, чтобы снимать избыточное напряжение, прилагающееся к нашему осознанию смерти, риск физиологического срыва был бы неизбежен. А вместе с эго было бы потеряно все. На что годится корабль, лишившийся капитана?
Так что же происходит, когда на наше эго обрушивается колоссальное напряжение, результат присущей только нашему виду способности осознавать смерть? Представим себе, каково это — всю жизнь провести в тех же условиях, в каких оказывается кролик в логове пумы: его организм переполнен адреналином, сердце трепещет, мышцы напряжены, мозг терзает мучительная тревога. Представим, каково испытывать такое напряжение и тревогу целыми днями, изо дня в день, на протяжении всей жизни. Разве можно выжить в состоянии такого стресса? Да еще выполнять обычные, повседневные дела? Это просто немыслимо (если не верите, спросите у того, кто страдает острым тревожным расстройством). Столкнувшись с угрозой неминуемой смерти, мы приходим в состояние непреходящего экзистенциального паралича, тем более что мы не в силах ни бороться с объектом нашего страха, ни спастись от него бегством.
Представьте себе, как бремя такого состояния было возложено на наш только что появившийся механизм эго: именно такое напряжение может довести до срыва любую физиологическую функцию. Для того чтобы наше эго продолжало функционировать в подобных условиях, путем естественного отбора в нас должен был развиться некий когнитивный механизм, способный хотя бы отчасти избавить нас от чрезмерного напряжения. Если бы природа не снабдила нас таким механизмом, вполне возможно, наш вид пережил бы когнитивный крах, в результате которого вымер бы.
Как раз в этот момент эволюции человека как вида, во время экстренной ситуации, сложившейся с нашей способностью самовосприятия, силы естественного отбора наделили нас механизмом, благодаря которому функция нашего эго смогла выдерживать невероятное напряжение, результат нашего парализующего осознания смерти. Этот механизм я называю трансцендентальной функцией.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.