Дохристианские верования на Руси

Дохристианские верования на Руси

Несмотря на то, что верования древних славян представляли собой довольно развитую религию, мы о ней знаем очень мало. Все исследователи в один голос жалуются на скудость и неполноту источников. Несколько случайных и разрозненных замечаний летописи, несколько историй о проделках бесов в Патерике, обличения язычества в сохранившихся церковных проповедях, записанные рассказы арабских путешественников, религиозные образы в «Слове о полку Игореве» — вот, пожалуй, и все, что сообщают письменные источники о религиозных верованиях древних славян. Значительно более подробные сведения о религии славян дают произведения народного фольклора, но и здесь исследователи сталкиваются с громадными трудностями, так как большинство литературных записей этих произведений сделано в XVIII–XIX вв. и крайне сложно определить, что в них восходит к IX–X вв., а что является позднейшим наслоением.

Тем не менее колоссальная работа, проделанная различными исследователями по сбору и анализу источников, позволяет нам в общих чертах восстановить религиозные верования славян в эпоху разложения первобытнообщинного и образования феодального общества.

В IX в. древнерусское государство занимало значительное пространство, на котором жили племена и этнические группы, стоявшие на разных ступенях развития. На северо-востоке граница этого государства соприкасалась с государством болгар (на Волге). На севере и северо-западе древнерусское государство доходило до Балтийского моря и простиралось до Белого моря. Южные его рубежи в отдельных местах шли по Черному морю, на западе его земли граничили с польскими землями.

Славянские племена, вошедшие в состав древнерусского государства в IX–X вв., в хозяйственной и общественной жизни не представляли собой единого целого. Автор Начальной летописи трижды говорит о расселении восточных славянских племен. В первый раз он говорит, что группа восточных славян: хорваты, белые, сербы и хоружане, потесненные врагом, двинулись на северо-восток, расселились по Днепру и назвались полянами; между Припятью и Двиною обосновались славяне, называвшиеся дреговичами; осевшие на Двине назвались по имени притока Двины реки Полоты полочанами; часть славян разместилась по берегам озера Ильмен и назвалась своим именем — славянами, это же племя основало Новгород; остальные славяне жили по Десне, Суме и Суле и назывались северянами. В другом месте летописец говорит, что у полян было свое княжество, у древлян — свое, у дреговичей — свое, у славян в Новгороде — свое, у полочан — свое. Далее летописец перечисляет славянские племена: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные впоследствии волынянами. В третьем месте, говоря о полянах и древлянах, летописец подтверждает, что они племени славянского, и добавляет к ним еще радимичей и вятичей, хорватов, дулебов и, наконец, угличей и тиверцев.

Из всех славянских племен летописец особо выделяет полян. «Поляне, — говорит летописец, — бо своих отец имут обычай кроток, тих и стыдлив, к родителем и к племени велико стыдение, и брачные обычаи творят. А Древляне живут своим образом звериным, живуще скотьски: убиваху друг друга, и ядят все нечисто, брак у них не бывает, умыкают бо уводы девицы жены собе. А Радимичи, и Вятичи, и Северяне един обычай имут: живут в лесах, якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто, срамословие в них пред родители, и племени не стыдятся, и браци не бывают в них, но игрища меж селы их, и схожаются на игрища и на вся бесовьскаа плясаниа, и ту умыкают себе жены, с нею же кто съвещав прежде; имяхут же по две и по три жены. Аще кто умряше у них, и творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику, и възложат на кладу мертвеца, и сожгут и, по сем собравше кости и вложат в судно мало, и поставляху на путех на столпе; се же творят Вятичи и до сего дни. Сии творят обычаи и Кривичи и прочий погании, не ведуще закона Божиа, но творяще сами себе закон».

Разумеется, это описание тенденциозно, оно вышло из-под пера монаха-христианина, который всячески стремится выделить племя полян, осевших по Днепру и игравших большую роль в формирующемся древнерусском государстве. Но есть в этом описании и рациональное ядро. Большинство исследователей склоняется к тому, что в общем различия в жизни славянских племен указаны здесь верно, хотя, быть может, и с некоторыми преувеличениями.

Яркое описание летописцем различий в образе жизни, в нравах и обычаях невольно наводит на мысль, что и религиозные верования разных славянских племен должны были бы различаться, что у одних племен должны преобладать земледельческие культы, у других — охотничьи. К сожалению, состояние источников не позволяет проделать такой анализ. Но как ни скудны имеющиеся сведения, мы все же можем выделить наиболее древние слои в религиозных верованиях славян.

Представления о том, что окружающая природа, неодушевленные предметы, животные, растения, явления природы живут такой же жизнью, как и человек, по-видимому, относятся к самым ранним в мировоззрении славян. Изменяя и преобразуя окружающий мир в соответствии со своими целями и потребностями, древний человек начал постепенно «переделывать» объекты природы в своем сознании. Крайне низкий уровень общественной практики приводил к тому, что, не зная основных свойств того или иного объекта, древний человек приписывал ему совсем не те качества, какие в действительности имел этот объект. Он стал наделять явления и предметы природы свойствами живого; ему казалось, например, что идти может не только человек или животное, но и дождь, снег, град, что дерево видит, как по лесу крадется охотник, и т. д Вначале в этих олицетворениях сил природы не было ничего религиозного: неправильное объяснение действительности не есть еще религия. Наделяя обычные явления и предметы природы необычными для них свойствами, человек не поклоняется ни этим явлениям, ни их свойствам. Он не видит в них ничего сверхъестественного, они для него такие же естественные, живые существа, как и другие люди. Мы встречаемся здесь как бы с переходной ступенью от образов народной фантазии к зачаткам религиозных представлений. И этот переходный этап отразился, закрепился и сохранил свои следы в славянском фольклоре, а также в литературных памятниках.

Такие представления об окружающей природе мы можем ясно увидеть в замечательном памятнике древнерусской литературы «Слово о полку Игореве». Несмотря на то, что это поэтическое произведение создано в эпоху, когда христианские верования заняли господствующее положение (XII в.), своими корнями оно уходит в традиции более древнего фольклора и в поэтических образах воспроизводит миросозерцание древних славян. В поэме природа изображена чувствующей и понимающей страдания русского народа. «И вроны тогда не граяли, и галки примолкли, и сороки не стрекотали, и поползни ползали только. Дятлы, носом долбя, путь к реке кажут». Природа помогает князю Игорю бежать из половецкого плена. Герои поэмы разговаривают с ветром, солнцем, реками, как с живыми существами, обращаются к ним с просьбами.

Исследователи древних славянских воззрений считают, что следы олицетворения природы остались также во многих произведениях фольклора: песнях, сказках. Н.М.Никольский писал, что в песнях, сказках, поверьях, ведущих свое начало из седой старины, окружающий мир изображается в виде живых существ, ничем не отличающихся от человека. Огни, живущие в крестьянских избах, встречаются и судачат друг с другом, наказывают пожаром непочтительных хозяев, но при этом щадят чужое добро, которое случайно оказывается на дворе. В белорусских поверьях рассказывается, что в далеком прошлом камни говорили, чувствовали, росли и размножались, как люди.

Сохранились в славянских верованиях и пережитки древнего фетишизма, когда обычным предметам приписывают чудодейственные, сверхъестественные свойства. Одним из наиболее древних фетишей был камень, наделявшийся особыми сверхъестественными свойствами, способностями быстро двигаться в том или ином направлении, наносить человеку увечье и в то же время служить ему. Почитание каменных фетишей было распространено у славян довольно широко. Следы этого первобытного фетишизма долгое время, удерживались даже в эпоху распространения христианства. В качестве примера можно привести белорусский культ «перуновых стрел», который, по мнению некоторых исследователей, восходит к существовавшему еще в XI в. почитанию «стрелок и топоров громних», случайно найденных каменных орудий, способных якобы лечить болезни, изгонять бесов. По-видимому, представления о связи этих орудий каменного века с богом Перуном появились позже. Первоначально наделялись сверхъестественными свойствами сами стрелки и топоры древнего человека. О фетишистских верованиях говорит и почитание двух больших камней на территории Червенского района (Белоруссия), которые в народе назывались Демьяном и Марьей. Считалось, что эти камни могли исцелять паралитиков, хромых, глухих. Окрестные жители приносили им в жертву телят, поросят, деньги, холст, лен. На берегу Ладожского озера в Коневецком монастыре наделялась сверхъестественными свойствами большая скала — «Конь-камень». Имеются сообщения, что вплоть до основания здесь в конце XIV в. монастыря местные крестьяне ежегодно приносили на этом месте в жертву лошадь. Христианское духовенство пыталось использовать поклонение каменным фетишам, связать их «чудодейственные» свойства с деятельностью того или иного святого. Но эта трактовка появилась значительно позже возникновения самого поклонения каменным фетишам, архаичность этого камнепочитания несомненна.

Н. М. Никольский, уделивший большое внимание изучению белорусских поверий, сказок и песен, считает, что «рядом с фетишизмом каменных орудий должен был существовать фетишизм также деревянных орудий, тех суков и палок, которыми человек действовал раньше, чем дошел до применения камней». Он считает, что «следы его явственно выступают в сказках, именно в детали волшебной клюки бабы-яги, и в сказаниях о древних каликах перехожих, которые были чародеями и богатырями и манипулировали своими «клюками-посохами», по большей части деревянными, а иной раз из «рыбьей кости»».

Довольно распространенными у славян были также растительные фетиши. Одним из таких фетишей был папоротник, который наделялся сверхъестественными свойствами. По-видимому, толчком к почитанию папоротника было то, что он сильно отличается от других растений своими острыми листьями и что в его густых зарослях любят жить ядовитые змеи. Фетишистский характер виден и в почитании различных целебных трав, известных в знахарстве под названием разрыв-травы, горюн-травы, ключ-травы. С фетишистскими верованиями было связано и поклонение деревьям (дуб, береза).

Почитались первоначально сами травы и деревья; именно они наделялись волшебными свойствами, и это почитание связывалось с самими растениями, а не с обитавшими в них духами. Считалось, что исцеляет само растение, что его сок может превратиться в кровь. Деревьям, а не духам первоначально приносились» жертву хлеб, соль, яйца, к ним обращались с просьбами. «Гей ты, березка, седая, кудрявая, в поле на долине стояла, мы тебя обрубили, мы тебя сгубили, сгуби и ты мужа», — пели девушки во время семицких празднеств. Это фетишистское отношение к травам и деревьям пустило прочные корни в древнеславянских верованиях и долго сохранялось. Историк-искусствовед М. А. Алпатов сообщает, что деревья как предмет поклонения изображались в народных вышивках и в более позднее время.

Фетишистский характер религиозных верований славян ясно виден в представлениях о так называемом «живом» мертвеце, в которых почитание покойника связывалось не с верой в душу, а с верой в то, что труп опасен сам по себе, что он обладает сверхъестественными способностями выходить ночью из могилы, бродить по дорогам, душить встречных людей. Н. М. Никольский великолепно иллюстрирует такие верования примерами из белорусского и украинского фольклора. В белорусских поверьях рассказывается о том, как покойница мать приходила в дом и по ночам кормила своего грудного ребенка; о том, как умерший жених ночью приехал верхом на лошади к невесте и увез ее венчаться и только случай помог невесте благополучно вернуться домой; о том, как покойный ростовщик, не получивший при жизни долга с крестьянина, пришел к нему в образе борова и унес у него шубу. Украинская сказка повествует о том, как солдат вез тело к священнику, а мертвец встал из гроба и бросился на солдата; тот залез на дуб — мертвец перегрыз дерево, солдат перебрался на другое, а мертвец и его перегрыз. Солдат спасся от мертвеца только на третьем дубе, да и то потому, что пропели петухи, возвестившие утро. Во всех этих народных произведениях сам покойник наделяется сверхъестественными качествами, считается опасным, и это отношение к мертвецу не связано с верой в душу.

Следы тотемизма слабо сохранились в славянских верованиях. Это результат того, что к моменту образования древнерусского государства земледелие было основным занятием славян, а охота, рыболовство, бортничество являлись подсобными промыслами. И все же об остатках тотемистических верований говорят сохранившиеся до наших дней церковные проповеди, в которых изобличаются «бесовские» обряды, связанные с тем, что их участники рядились в звериные шкуры, плясали и пели обрядовые песни. Все это очень напоминает обряды поклонения животным у народов, которые долгое время сохраняли тотемистические верования. Н. М. Никольский считал, что колядные обряды (колядовщики водили с собой козла или козу, рядились в козлиные шкуры, пели «где козел ходит, там жито родит») своими корнями уходят в древние тотемистические верования. Отголоском тотемистических верований он считал уважительное отношение в народных сказках к медведю: «Царь медведь». Считалось, что медведь раньше был человеком, а теперь покровительствует человеку, помогает ему в борьбе с чертями. Эту точку зрения в определенной степени подтверждают и бытовавшие в сравнительно недавнем прошлом обряды: крестьянин вешал в конюшне медвежью голову, окуривал дом и надворные постройки медвежьей шерстью, зазывал вожака с медведем и просил его обвести медведя вокруг двора. Считалось, что это предохраняет от козней нечистой силы.

Славяне пользовались и магическими обрядами. В церковных поучениях осуждалось то, что славяне «немощь волшбвами лечат, и ноузы[1], и чарами, бесом требы приносят и беса, глаголемого тресовицу, творят, отгоняще».

Анимистические верования были широко распространены у славянских племен. Они возникли позже и слились с более ранними представлениями о чудодейственных растениях и деревьях, о «живом» мертвеце и т. д. Первоначально почитаемая вода-матушка населяется таинственными живыми существами — водяными, которым приписываются все несчастья, случившиеся с человеком на озере или реке. Водяные могут перевернуть лодку и затащить человека под воду. На основе олицетворения, а затем почитания деревьев возникает вера в лесного духа — лешего. Известен у славян и дух поля — полевик. Следует отметить, что водяного, лешего, полевика только с большой натяжкой можно назвать духами воды, леса и поля. Представлялись они древнему славянину очень реально, конкретно, как «материальные» существа. Водяные вели хозяйство, по ночам они выгоняли из омутов пастись на берега свои стада. Леший мыслился как деревянное существо, корявое, как кора дерева, косматое. Считалось, что жил он на деревьях или в дуплах, любил озорничать, по ночам дико кричал, неожиданно выглядывал из-за дерева и пугал запоздавшего охотника. Так же как и водяной, он вел хозяйство, распоряжался всеми лесными зверями. Полевик представлялся в виде козлообразного существа, которое жило в траве или в высоких колосьях. Вполне возможно, что мы тут имеем дело с первоначальным этапом возникновения анимистических представлений, когда духи еще не «дематериализовались», не абстрагировались от тех реальных объектов, которые почитались до анимизма.

В связи с длительным существованием патриархально-родового строя у древних славян был широко распространен семейно-родовой культ в виде почитания предков. Этот культ выражался в двух формах: в почитании родовых предков и в почитании семейных предков. К моменту образования древнерусского государства, в связи с разложением родового строя, культ родовых предков уже исчезал. Из представлений об обоготворенных предках сохранялось только представление о Чуре, в церковнославянской форме — Щуре. Чур охранял родичей от всякой беды, оберегал их родовое достояние. Это значение родоначальника как охранителя родичей мы можем увидеть в современном языке в выражении, употребляемом в момент неожиданной опасности: «Чур меня!» — т. е. «Храни меня, дед». В. О. Ключевский считал, что о функции чура как хранителя родового имущества говорит нам слово «чересчур» — в смысле нарушения какой-то границы, межи, законной меры. Этим же значением чура он очень остроумно объяснял одну из особенностей погребального обряда у славян, как его описывает Начальная летопись: покойника после тризны сжигали, кости его собирали в малую посудину и ставили на столб на распутье, где скрещивались пути, т. е. сходились межи различных владений. Придорожные столбы с прахом предка — это межевые знаки, охранявшие границы родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда, считал В. О. Ключевский, страх суеверного человека перед перекрестком: здесь, на нейтральной почве, он чувствовал себя одиноко, за пределами родного поля, вне сферы действия своих охранительных чуров.

Как уже говорилось, родовой союз в это время распадался. Распадался он на дворы, сложные семьи. Это нашло свое отражение и в религиозных верованиях: родовая религия вытеснялась семейным культом, почитанием предков, покровителей семьи. К этому культу семейных предков восходят белорусские дни поминовения «святых дзядов» (святых родителей) или просто дзяды. Справлялись дзяды без какого-либо участия духовенства, что говорит об их дохристианском происхождении. Более важными считались осенние дзяды, которые, по-видимому, были связаны с поверьем, что на зиму души предков ищут теплый приют и родственники обязаны им его предоставить. К поминальным дням тщательно готовились: чистили избу, мылись в бане, готовили обильное угощение. Затем приглашались дзяды, начиналось пиршество, во время которого каждый старался «угостить» предков. Считалось, что дзяды могут сурово наказать непочтительных потомков. В религиозных верованиях из среды многочисленных и безличных предков— покровителей семьи со временем выделился специальный хранитель отдельного двора, отдельной семьи — дедушка-домовой.

Летопись и другие письменные источники сохранили нам сведения о богах, которых почитали древние славяне. Одни из них, по-видимому, были связаны с земледелием. Это солнечные божества Сварог, Даждьбог, Хорос. Богом грома и молнии считался Перун, богом ветра — Стрибог, богом — покровителем скота являлся Велес. Упоминается в русских источниках богиня — покровительница женских работ Мокошь[2]. Однако сведения о славянских божествах, которыми мы располагаем, очень скудны и противоречивы. Так, например, в источниках упоминаются божества Род и рожаницы. Одни исследователи считают, что это покровители рода — дед с бабушками, и видят в них намек на существовавшее у славян многоженство (В. О. Ключевский). Другие исследователи (Н. М. Никольский) считали их духами рождения и плодородия, «родильными богами». Имеющийся материал не позволяет прийти к однозначному выводу. Вполне возможно, что мы здесь имеем дело с трансформацией религии, с ее изменением, происходящим вслед за распадом родового строя. Поэтому одни исследователи обращают внимание на более древнее значение Рода и рожаниц и их покровительство роду в целом, другие на более новое — покровительство семье, роженицам.

Некоторые исследователи высказали точку зрения, что боги почитались только княжеской верхушкой (Н. М. Никольский) и не пользовались большим авторитетом в народных массах. В подтверждение этой мысли приводились выдержки из договора Олега с Византией, где княжеская дружина называла Перуна своим богом. Действительно, в летописи, сообщающей о договоре Олега с Византией, заключенном в 907 г., говорится: «Цесарь же Леон со Олександром мир сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте заходивше межи собою целовавше (сами) крест, а Олга и мужи его водившие на роту по Русскому закону кляшася оружием своим и Перуном богом своим и Волосом скотьем богом. И утвердиша мир».

Однако вряд ли это место летописи и некоторые другие могут быть прочитаны так, что Перун был богом только князя и княжеской дружины, Велес[3] — только покровителем купцов и что богам поклонялись только в городах. В дальнейшем, говоря о христианизации Руси, мы увидим, что почитание богов у славян было широко распространено, и народ неохотно отдавал священникам «идолов на поругание». Если о чем и говорят такие места в летописи, то только о том, что процесс классовой дифференциации отражался и на славянском пантеоне. Одни социальные группы отдавали большее предпочтение одному божеству, другие — другому. И в источниках сохранились намеки на то, что князь и княжеская дружина считали Перуна «своим богом», а Велес являлся покровителем торгового люда.

В целом же славянские верования своими корнями уходили в родовой строй. Об этом говорит и тот факт, что у славян не существовало особой касты жрецов. Были кудесники, волхвы, к которым обращались с просьбами о гадании, об исцелении. Но особой социальной группы они не составляли, функций идеологического оправдания складывавшейся феодальной знати не выполняли. Это лишний раз свидетельствует о том, что славянские религиозные верования были связаны с первобытнообщинными отношениями и были не способны в значительной степени отразить социальную дифференциацию и стать на службу классу феодалов.

Нельзя сказать, что со стороны княжеской власти не делалось попыток использования славянских верований для укрепления своего авторитета. Найденный в прошлом веке на реке Збруч каменный идол был увенчан княжеской шапкой. Здесь перед нами очень наивная и примитивная попытка подчеркнуть связь княжеской власти с божеством, попытка усилить авторитет князя, подчеркнуть связь его могущества с могуществом богов.

Летопись рассказывает нам о создании киевским князем Владимиром пантеона восточных славян. «Начат княжити Володимер един в Киеве, и постави болван на холме вне двора теремного: Перуна древяного, глава сребрена, ус злат, и другыа кумиры: Хорса, Дажба, Стриба, Симанрьгла, Мокоша». Это был серьезный политический акт; князь Владимир пытался под объединительную деятельность киевских князей подвести идеологическую базу, освятить ее авторитетом божеств.

Академик Б. Д. Греков обращает внимание на то, что «в числе Владимировых богов, поставленных на видном месте для общенародного почитания, находятся не только русские боги: между Перуном и Даждьбогом, богом солнца, стоял Хоре, тоже бог солнца народов Востока, Средней Азии, откуда пошло название Хорезма, Хорасана и др. Поставлен тут был и Симург — божество, упоминавшееся в эпосе народов Средней Азии. Тут же находилась и Мокошь — богиня финских племен (отсюда — Мокша)». Включение в состав общего пантеона неславянских богов говорит о том, что в состав древнерусского государства наряду со славянскими племенами входили финские племена, народы, пришедшие с Востока, и о том, какой дальновидной была политика киевских князей, беспокоившихся об упрочении связей между различными этническими группами, составлявшими население древнерусского государства.

И все же эти попытки использовать древние религиозные верования успехом не увенчались. Слишком тесны были связи древнеславянских верований с родовым строем. В конце IX в. и в X в. древнеславянские верования пришли в непримиримое противоречие с процессами классового расслоения общества, выделения феодальной знати, объединительной деятельностью киевских князей. Формировавшемуся древнерусскому государству необходима была духовная сила, которая могла бы освятить власть эксплуататоров авторитетом божества. Древнеславянские верования, возникшие в эпоху бесклассового общества, не могли стать такой духовной скрепой древнерусского государства. Исторически дело сложилось так, что эту функцию выполнило проникшее из Византии христианство.

Мы видели, что древнеславянская религия прошла долгую эволюцию от очень примитивных верований до довольно сложных религиозных представлений, она пустила глубокие корни в сознании славян. Христианству понадобилось время для того, чтобы сначала укрепиться на русской почве, а потом вытеснить древнеславянские верования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.