Глава II ПЕТР В РИМЕ

Глава II

ПЕТР В РИМЕ

Цепи Павла, его вступление в Рим, по христианским понятиям подобное торжеству, преимущества, которые он извлекал из своего пребывания в столице мира, не давали покоя иерусалимской партии. Для нее Павел был как бы возбуждающим средством, деятельным соревнователем, против которого роптали, но которому тем не менее стремились подражать. Особенно Петр, всегда колебавшийся по отношению к своему смелому собрату между горячим личным восхищением и той ролью, которую ему навязывали окружающие, Петр, говорю я, в своей жизни проходивший также в многочисленных испытаниях, всегда подражал Павлу, издали следил за его путешествиями, занимал после него твердые позиции, которые могли обеспечить успех общему делу. Вероятно, именно по примеру Павла он поселился около 54 года в Антиохии. Точно так же слух о прибытии в Рим Павла, распространившийся во второй половине 61 года по Иудее и Сирии, мог внушить ему мысль о путешествии на Запад.

По-видимому, он явился с целым апостольским обществом. Прежде всего за ним обыкновенно следовал его переводчик Иоанн-Марк, которого он называл «своим сыном». Мы уже не раз замечали, что апостол Иоанн также большей частью сопровождал Петра. Некоторые указания позволяют думать, что Варнава также участвовал в этом путешествии. Наконец, не исключается возможность, что и Симон из Гиттона, со своей стороны, тоже переехал в столицу мира, привлеченный некоторого рода обаянием, которое производил этот город на всех вождей сект, шарлатанов, чародеев и чудотворцев. Путешествие в Италию у евреев было самым обычным делом. Историк Иосиф прибыл в Рим в 62 или 63 году с целью добиться освобождения еврейских священников, людей самой святой жизни, которые из опасения вкусить чего-либо нечистого жили на этой чужбине исключительно орехами и смоквами; они были отправлены сюда Феликсом, чтобы дать отчет в неведомом оскорблении величества. Кто были эти священники? Была ли какая-либо связь между их делом и делом Петра и Павла? Недостаток исторических данных оставляет все эти пункты под большими сомнениями. Даже самый факт, на котором современные католики основывают здание своей веры, далеко не установлен с точностью. Тем не менее мы думаем, что «Деяния Петра» в том виде, как они рассказаны евионитами, имеют баснословный характер лишь в отношении подробностей. Основная идея этих Деяний: Петр, странствующий по свету по следам Симона Волхва, чтобы опровергать его, благовествующий истинное Евангелие, которое должно опровергнуть Евангелие обманщика, «преследующий его, как свет следует за потемками, знание за невежеством, выздоровление за заболеванием», — эта идея верна, если на место имени Симона поставить имя Павла и вместо жестокой ненависти, которую евиониты всегда выражали к апостолу язычников, представить себе простое принципиальное несогласие между двумя апостолами, нисколько не исключающее ни взаимной симпатии, ни объединения на основном пункте, ни любви к Иисусу. Мы охотно допускаем, что в этом путешествии, предпринятом старым галилейским учеником, чтобы пройти по следам Павла, Петр, идя за ним по пятам, побывал в Коринфе, где у него и до посещения существовала значительная партия приверженцев, и здесь значительно прибавил силы иудео-христианам, так что впоследствии Коринфская Церковь могла приписывать свое основание обоим апостолам и утверждать, будто Петр и Павел были в Коринфе одновременно и отсюда вместе отправились в Рим принять мученическую кончину.

Каковы были отношения между апостолами в Риме? Некоторые данные позволяют думать, что отношения были добрыми. Вскоре мы увидим, что Марк, секретарь Петра, отправится в Азию с поручением своего господина и рекомендацией от Павла, сверх того, послание, которое приписывается Петру и подлинность которого установлена весьма точно, представляет множество заимствований из посланий Павла. Нужно установить во всей этой истории два факта: во-первых, что между основателями христианства существовали глубокие несогласия (гораздо более глубокие, нежели все несогласия, послужившие исходной точкой каких-либо расколов в дальнейшей истории Церкви) и что форма полемики между ними, соответственно нравам людей из народа, была до крайности резкой, и во-вторых, что еще при жизни этих враждующих братьев, прежде нежели произошло великое примирение, которое Церковь необходимо должна была сделать между ними после их смерти, их объединяла одна высшая идея. Это явление нередко наблюдалось в религиозных движениях. При оценке этих прений надо также очень считаться с характером евреев, живых и восприимчивых, склонных к злоупотреблению языком. В этих маленьких благочестивых кружках ссоры и примирения происходили беспрестанно; члены их перебрасывались резкими словами и тем не менее любили друг друга. Партия Петра, партия Павла, такие разделения на группы вели за собой не больше последствий, нежели разделения на фракции в нынешней позитивистской Церкви. Павел прекрасно выразился по этому поводу: «Благодарение Богу, что вы, бывшие прежде рабами греха, от сердца стали послушны тому образу учения, которому предали себя»; превосходное правило, но Римская Церковь впоследствии не очень-то ему следовала. Достаточно было обратиться к Иисусу; вероисповедные различия, если так можно выразиться, были просто вопросом независимого происхождения личных заслуг верующего.

Тем не менее остается один важный факт, заставляющий думать, что между обоими апостолами не устанавливалось хороших отношений; а именно, в воспоминаниях следующего поколения Петр и Павел являются главами противоположных партий, существовавших в недрах Церкви, а автор Апокалипсиса на другой же день после смерти апостолов, по крайней мере, на другой же день после кончины Петра, стал относиться с наибольшей из всех иудео-христиан ненавистью к Павлу. Павел считал себя главой обращенных язычников всюду, где таковые были; таково было его толкование антиохийского договора; иудео-христиане понимали его, очевидно, иначе. Возможно, что эта последняя партия, которая всегда была очень сильна в Риме, извлекла из прибытия Петра еще способ усилить свой перевес. Петр стал ее главой и главой Римской Церкви. Высокий же престиж Рима придавал этому сану высшее значение. В роли этого необыкновенного города видели нечто провиденциальное. Вследствие реакции, которая происходила против Павла, Петр, в силу некоторой оппозиции, все более и более становился главою апостолов. В умах, которые легко возбуждаются, сближения понятий происходят довольно быстро. Глава апостолов в столице вселенной! Что может быть красноречивее? Таким образом, уже складывалась великая ассоциация идей, которой суждено было в течение тысячи лет господствовать над судьбами человечества. Петр и Рим стали неразлучными; Риму предназначено сделаться столицей латинского христианства; легенда о Петре как первом папе наперед уже готова; но потребуется еще четыре или пять веков, чтобы все это выяснилось. Во всяком случае, Рим, конечно, и не подозревал в тот день, когда Петр вступил в него, что Этот день предопределяет всю его будущность и что бедный сириец, входивший в черту города, вступает во владение им навеки.

Положение духовное, социальное и политическое со дня на день становилось все серьезнее. Только и речи было, что о знамениях и бедствиях; христиане были этим возбуждены более, чем кто-либо; идея, что Сатана есть бог этого мира, все сильнее у них укоренялась. Зрелища в их глазах носили демонический характер. Правда, они их никогда не посещали, но слыхали о них от людей из народа. Особенно поразил их воображение некий новый Икар, утверждавший, будто он может летать, и во время своего представления в деревянном цирке на Марсовом поле свалившийся прямо в ложу самого Нерона, обрызгав его при этом своей кровью; это происшествие послужило поводом для одной из их легенд. Преступность Рима доходила до крайних пределов; секта уже приняла в обыкновение, частью ради предосторожности от полиции, частью из склонности к мистике, называть этот город не иначе как Вавилоном. Евреи вообще имели привычку называть современные явления символическими именами собственными, заимствованными из их древней священной литературы.

Эта плохо скрываемая антипатия к миру, который им был непонятен, становилась характерным признаком христиан. Их доктрину резюмировали словами: «Ненависть к роду человеческому». Их угрюмая внешность была оскорблением «счастливому веку»; верование в конец мира противоречило официальному оптимизму, согласно которому все, напротив, возрождалось. Признаки отвращения, которые они выражали, проходя мимо храмов, внушали подозрение, будто они замышляют их сжечь. Но эти старые святилища римской религии были для патриотов крайне дороги; поносить их — это значило поносить Эвандра, Нуму, предков народа римского, трофеи его побед. Христианам приписывали всяческие злодеяния; культ их прослыл мрачным, зловещим для империи суеверием; на их счет ходили тысячи свирепых и позорных басен; самые просвещенные люди верили этому и смотрели на людей, которых предавали таким образом их ненависти, как на негодяев, способных на всякие преступления.

Новые сектанты приобретали приверженцев разве только среди низших слоев населения; люди благовоспитанные избегали произносить их название и чуть не извинялись, когда были вынуждены к этому; но среди народа секта пользовалась необычайным успехом; словно наводнение, на минуту сдержанное запрудой, затопляло все вокруг. Римская Церковь составляла уже целый народ. О ней начинали серьезно говорить при дворе и в городе; успехи ее в течение некоторого времени были злобой дня. Консерваторы с некоторого рода ужасом думали о той клоаке нечистот, какой они себе представляли низшие слои римского населения; они с гневом говорили об этих не поддающихся искоренению сорных травах, которые вечно приходится полоть и которые вечно вновь поднимаются.

Что касается зложелательной части населения, то она мечтала о злодеяниях, которых невозможно приписывать христианам. Их считали ответственными за все общественные бедствия. Их обвиняли в том, что они будто бы проповедуют восстание против императора и пытаются возмутить рабов. Христианин начинал занимать в общественном мнении то же место, что еврей в средние века, роль козла отпущения во всех бедствиях, человека постоянно злоумышляющего, отравителя колодцев, похитителя детей, которых он пожирает, поджигателя. Если совершалось какое-нибудь преступление, достаточно было самого легкого подозрения, чтобы христианина хватали и подвергали пытке. Для ареста зачастую достаточно было одного имени христианина. Когда христиане уходили подальше от языческих жертвоприношений, их осыпали бранью. На самом деле эра гонений уже началась; с этих пор она и продолжалась с короткими перерывами до Константина. За тридцать лет, протекших от начала христианской проповеди, одни только евреи преследовали дело Иисуса; римляне защищали христиан от евреев; теперь в свою очередь римляне начали преследовать христиан. Эта ненависть и эти ужасы распространялись из столицы по провинциям и везде вызывали вопиющие несправедливости. К этому присоединялись жестокие насмешки: стены домов, в которых собирались христиане, были покрыты карикатурами и оскорбительными или грязными надписями, направленными против братий и сестер. Быть может, уже в это время была усвоена манера изображать Иисуса в виде человека с ослиной головой.

Ныне никто, конечно, не сомневается в том, что все эти обвинения в преступлениях и бесстыдстве были чистейшей клеветой; тысячи оснований заставляют даже думать, что вожди христианской Церкви не подавали ни малейшего повода для злой воли, которая в ближайшем времени должна была навлечь на них такие жестокие насилия. Все главари партий, на которые делилось христианское общество, были согласны между собой по вопросу о позиции, какую надлежало сохранять по отношению к римским должностным лицам. Конечно, в глубине души можно было смотреть на этих чиновников как на агентов Сатаны, ибо они покровительствовали идолопоклонству и были опорой мира, преданного Сатане; но на практике братия относились к ним с полным почтением. Одна евионитская фракция разделяла экзальтированные чувства зилотов и других фанатиков Иудеи. В отношении политическом апостолы представляются нам истинными консерваторами и легитимистами. Они не только далеки от мысли побуждать раба к мятежу, но требуют, чтобы раб подчинялся господину, даже самому несправедливому и суровому, как самому Иисусу Христу, и не только по необходимости, чтобы избежать кары, но сознательно, ибо того хочет Бог. За господином стоит сам Бог. Рабство настолько не представлялось противоестественным, что христиане сами имели рабов и притом христиан же. Мы знаем, что Павел сам боролся с наклонностью к политическим восстаниям, обнаружившейся около 57 года, проповедовал верующим в Риме и, без сомнения, в других Церквах подчинение властям, какого бы они ни были происхождения, установлял принцип, что и жандарм есть исполнитель воли Божией и что только злые люди его боятся. Со своей стороны Петр был тоже самым смирным человеком: мы вскоре увидим, что учение о подчинении властям проповедуется от его имени почти в тех же выражениях, как и у Павла. Церковь, сделавшаяся впоследствии приверженной Иоанну, разделяла те же чувства относительно божественного происхождения власти. Величайшим из опасений главарей было, как бы кто-либо из верующих не был замешан в скверное дело, которое могло бы повредить репутации всей Церкви. В этот момент своей жизни апостолы были крайне благоразумны даже в своих словах. Несколько несчастных, подвергнутых пытке, несколько рабов, наказанных бичеванием, позволили себе наносить оскорбления, называя своих господ идолопоклонниками, угрожая им гневом Божиим. Другие в избытке ревности громко ораторствовали против язычников и упрекали их за их пороки; братья, более рассудительные, остроумно называли их «епископами» или «блюстителями тех, кто стоит вне Церкви». На долю их выпадали жестокие неприятности; но мудрые правители общин не только не поощряли их, но ясно выражались, что с ними поступлено по их заслугам.

Всякого рода интриги, сущность которых мы не можем разбирать за недостатком документов, со своей стороны, отягчали положение христиан. Евреи имели большую силу у императора и Поппеи. «Математики», т. е. гадатели, и, между прочим, некий Бальбил Ефесский окружали императора и под предлогом исполнения обязанностей своего ремесла, которое заключалось в предотвращении бедствий и дурных предзнаменований, давали ему жестокие советы. Быть может, легенда, причисляющая к этому штату колдунов Симона Волхва, ни на чем не основана? Без сомнения, это возможно, но, может быть, было и наоборот. Автор Апокалипсиса сильно интересуется каким-то «Лжепророком», которого он изображает пособником Нерона, чудотворцем, умеющим низводить огонь с небес, оживлять статуи и заставлять их говорить, отмечающим людей печатью Зверя. Быть может, здесь речь идет именно о Бальбиле; надо, однако, заметить, что чудеса, приписываемые Апокалипсисом Лжепророку, имеют большое сходство с проделками, которые, по легенде, совершал Симон. Эмблема агнца-дракона, под которой в той же книге разумеется Лжепророк, равным образом больше подходит к Лже-Мессии, каким был Симон Волхв, нежели к простому колдуну. С другой стороны, легенда Симона, низвергнутого с неба, имеет некоторую аналогию с происшествием в цирке при Нероне, когда в ложу его упал актер, игравший роль Икара. Усвоенная автором Апокалипсиса манера выражаться загадками вносит много темноты во все эти события, но можно безошибочно искать в каждой строке этой книги намеки на анекдотические подробности царствования Нерона.

Никогда еще христианское сознание не было таким подавленным, таким задыхающимся, как в этот момент. Положение все признавали временным и предвидели ему скорый конец. Ежедневно ожидали торжественного пришествия. «Оно приближается!.. Еще один час!.. Час близок!..» — эти слова повторяли друг другу ежеминутно. Дух мученичества, мысль, что мученик прославляет Христа своей смертью и что эта смерть есть победа, уже получили общее распространение. С другой стороны, для язычника христианин был мясом, естественно обреченным на муки. В эту эпоху большим успехом пользовалась драма под названием Laureolus, где главное действующее лицо, нечто вроде плута Тартюфа, на сцене подвергается распятию под гром аплодисментов зрителей, а затем отдается на съедение медведю. Драма ставилась раньше введения христианства в Риме; представления ее встречаются еще с 44 года, но, по-видимому, из нее сделали применение к христианским мучениям; поводом для такого рода намеков могло служить то обстоятельство, что имя главного действующего лица в драме Laureolus было Стефан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.