«Что происходит?» Вместо заключения

«Что происходит?»

Вместо заключения

Передача Русской Церкви памятников христианской культуры кажется неотделимой от общего процесса наделения Московской патриархии недвижимостью и привилегиями. Это позволяет экспертам оценивать происходящее как «очередной этап олигархической приватизации», где в число приватизируемых объектов входят не только средства производства, но и «предметы потребления»: памятники культуры. Здесь имеются в виду как выгоды избавления государства от «бремени содержания» культурного наследия, так и национальная идеология и социальная психотерапия, осуществление которых отдается государством на откуп патриархии.

Однако в сфере охраны, использования и реставрации христианских святынь как зоне специфического столкновения общественных интересов существуют дополнительные основания для социальных и идейных конфликтов. Их истоки связаны с фактом печального, но традиционного для Отечества пренебрежения «любовью к отеческим гробам» в угоду «злобе днешнего дня». Сегодняшнее «церковно-государственное взаимодействие» построено на тех же принципах. Модернизация этих подходов создает новый уровень угрозы национальной культуре и культурному развитию. Современная Россия сконструировала особый механизм использования исторического наследия как средства решения проблем политической элиты в ущерб гражданскому обществу. Наделение московской патриархии — потенциального союзника во внутренней и внешней политике — материальной базой и средствами влияния на общество перешло из сферы популистских жестов в системно осуществляемую государственную политику. Одновременно передача прав пользования памятниками культуры от интеллигенции духовенству является классическим осуществлением принципа «divida et impera», ориентированного, в конечном итоге, на депривацию российской культурной элиты, переключение ее социальной энергии на конфликт с религиозными организациями и выработку в ее среде настроений политического сервилизма. Специфика религиозной жизни современного Российского Православия и особенности бюрократической структуры патриархии лишь усугубляют напряженную ситуацию.

Исторические события, связанные с передачей Русской церкви памятников культуры, могут получить следующую периодизацию по характеру намерений правящей российской элиты: 1988–1994 гг. — период популистской реституции, 1995–2000 гг. — период контролируемой реституции, 2001–2010 гг. — период идеологической и экономической реституции.

В конце 2000-х гг. здесь наметилась новая тенденция: претензии религиозных организаций все активнее стали распространяться на государственный музейных фонд. В последний из периодов, помимо мечты о новой идеологии, в основу процесса была положена особая стратегия, предусматривающая поиск финансовых потоков на реставрацию объектов культурного наследия и избавление от бремени их содержания через приватизацию памятников культуры. Обсуждение этой законодательной инициативы с 2004 г. сопровождалось проработкой вопроса о передаче профильных объектов религиозным организациям в собственность и подготовкой соответствующего законопроекта, принятие которого упростит процедуру передачи и затруднит контроль над сохранностью памятников церковной культуры. Эта инициатива была связана с позицией руководства Министерства экономического развития и Федерального агентства по управлению федеральным имуществом. При этом демонстративно подчеркивался приоритет полномочий Росимущества перед интересами учреждений культуры. В условиях, когда у общества и государства нет эффективных средств воздействия на недобросовестного пользователя исторического памятника, трудно надеяться, что они появятся, когда пользователь станет собственником.

Одновременно стране подкидывалась мысль, что памятники культуры являются рядовым источником дохода, а забота о сохранении культурного наследия присуща обществам, не достигшим постиндустриального уровня развития. В интересах будущих собственников предлагалось законодательно установить исчерпывающий перечень ограничений по функциональному использованию объектов культурного наследия. Председатель комитета по собственности Госдумы В. Плескачевский, в русле текущей политики, обвинил искусствоведов в нежелании понимать, что памятники культуры — это лишь имущественные объекты.

При активном участии Росимущества возникла новая схема, когда памятники передавались из ведения субъектов в собственность Федерации, после чего происходила их передача непосредственно структурам патриархии. Из-за несогласованности законодательства принятие политических решений на федеральном уровне не сопровождалось финансовым обеспечением процесса, который решался региональными властями неудовлетворительно, из-за чего страдали прежде всего региональные музеи.

Кроме политики, совместная заинтересованность политической бюрократии и бизнес-элиты в передаче патриархии памятников культуры всемирного значения, в которых располагаются музеи-заповедники, может определяться и экономикой. Существующее законодательство о культуре и музейном фонде предусматривает запрет на приватизацию, перепрофилирование и приспособление объектов такого уровня. Их ведомственная принадлежность министерству культуры также препятствует установлению здесь оперативного управления или хозяйственного ведения иных структур. С точки зрения некоторых социальных групп, использование этих памятников учреждениями культуры относится к категории «упущенной выгоды» и является неэффективным. Обойти существующее правовое поле возможно лишь на путях социально-политической демагогии, упоминающей «восстановление исторической справедливости» и требование функционального использования памятников, что приводит к передаче их московской патриархии. При отсутствии действенного контроля за экономической и культурообразующей деятельностью религиозных организаций их союз с чиновниками и бизнес-структурами сделает возможным перевод объектов культурного наследия культового характера в «серый сектор» экономики. На этой основе возможны последующее создание объектов элитного отдыха, контроль над туристическими потоками, бесконтрольное использование музейного фонда, кроме того, открываются возможности для «отмывания денег» через «двойную» бухгалтерию религиозных организаций. Подобные предположения подтверждаются тем, что параллельно с попытками установления контроля патриархии над памятниками всемирного значения в 2004–2005 гг. началась кампания по обеспечению особых привилегий для паломнической деятельности, начатая по инициативе крупнейших монастырей и ОВЦС. Небезынтересно, что определенную роль в закреплении за патриархией федеральных памятников играли структуры, связанные с администрацией Президента, как это было в случае с Ипатьевским монастырем в Костроме и с реставрацией Иверского монастыря на Валдае.

Памятники церковной старины становились заложниками «большой» и «малой» политики не только тогда, когда поднимался вопрос об их передаче Русской Церкви. Проблемы их реставрации и сохранности использовались также как средство давления на идейных и политических противников или же как элемент PR-компании, превращающий сложное дело в политическое шоу. 13 мая 2006 г. Валентина Матвиенко привезла в Александро-Невскую лавру «десант» из чиновников и бизнесменов для «реставрационного субботника». В конце субботника губернаторша попросила митрополита Владимира (Котлярова) «отпустить грехи» членам городского правительства и представителям компании ТНК-ВР, вкладывающей деньги в реставрацию обители.

Наиболее политизированным событием «борьбы за сохранение культурного наследия» явилась кампания по вытеснению из общественного пространства Российской Православной Автономной церкви (РПАЦ), известной как «суздальская иерархия». Союз церковных общин, первоначально связанный с Цареконстантиновским храмом в Суздале и с именем архимандрита Валентина (Русанцова; р. 1939), провозгласил себя в 1996 г. Российской Православной Свободной церковью, зарегистрированной в 1998 г. как РПАЦ. Еще в 1990 г., в результате конфликта с архиепископом Владимирским Валентином (Мищуком), архимандрит вместе с обширной паствой вышел из юрисдикции патриархии и был принят Русской Православной церковью за границей, где был рукоположен в епископы. К 2002 г. под омофором Валентина, к этому времени возведенного его сторонниками в сан митрополита, находилось более 60 приходов, большинство из которых сосредоточивалось в Суздале и его окрестностях.

Еще в сентябре 2002 г. мэр Суздаля А. Рыжов подал иск в арбитражный суд, потребовав отменить решение городского совета 1999 г. о передаче РПАЦ здания, в котором расположился Ризоположенский монастырь этой церкви. Но тогда в «пересмотре итогов приватизации» был заинтересован чиновник очень невысокого ранга, да и интерес его не был политически мотивированным. Однако 24 марта 2006 г. депутат Госдумы бизнесмен и совладелец нефтепровода «Россия — Латвия» Дмитрий Пожигайло направил полпреду Президента в Центральном округе Г. Полтавченко письмо «по просьбе» неизвестных жителей Суздаля. Жители были «обеспокоены судьбой объектов культурного наследия, относящихся к федеральной собственности». Сообщалось, что 17 объектов культурного наследия, переданных «суздальским» общинам, не используются по первоначальному назначению и находятся в аварийном состоянии. 24 апреля заместитель полпреда Н. Макаров доставил это письмо в Росимущество. 6 мая 2006 г. уже известный нам Д. Аратский поручил территориальному управлению агентства по Владимирской области провести проверку указанных объектов и представить наверх к 19 мая акт с фотофиксацией. Исполняющий обязанности руководителя управления Росимущества по области В. Горланов создал свою комиссию, в которую вошли представители Верхне-Волжского управления Росохранкультуры и областного Госцентра по охране памятников. 17 мая комиссия провела проверку состояния и использования 14 «суздальских» храмов, не выявила каких-либо нарушений и констатировала необходимость федеральных дотаций для реставрации живописи XIX в.

Депутатский запрос и официальная комиссия были, скорее всего, элементами заранее спланированной акции. Еще в декабре 2005 г. сотрудники Владимирского управления ФСБ запросили в Госцентре по учету, использованию и реставрации памятников истории и культуры документы по церквам, находящимся в пользовании РПАЦ. Директор Центра Ирина Матушевская отметила тогда, что серьезных претензий к этим общинам в связи с использованием и реставрацией памятников не имеется. Одновременно усилилось и присутствие в Суздале Московской патриархии: в конце апреля администрацией области ей был передан в пользование Александровский монастырь XIII–XVII вв., где до этого располагался музей-заповедник.

Тем временем государственно-судебная машина пришла в движение. 22 сентября 2006 г. полномочный представитель Президента РФ в Центральном федеральном округе Г. С. Полтавченко обратился в Федеральное агентство по управлению имуществом с просьбой вновь проверить храмы РПАЦ в Суздале. Комиссия управления Росимущества по Владимирской области приступила к работе 16 ноября, дабы оценить соответствие состояния находящихся в федеральной собственности храмов требованиям охранных договоров. Тем временем 2 ноября прокурор г. Суздаля Я. Н. Морковкин сообщил митрополиту Валентину (Русанцову), что РПАЦ не переоформила договоры безвозмездного пользования в соответствии с требованиями закона «Об объектах культурного наследия», и в декабре начался процесс по заключению новых соглашений.

4 июля 2007 г. передача телеканала ТВЦ попыталась создать в обществе представление, что общины РПАЦ не заботятся о реставрации переданных им храмов-памятников. В декабре 2007–феврале 2008 гг. владимирское территориальное управление Росимущества подало в арбитражный суд 15 исков к РПАЦ «об истребовании имущества из незаконного владения». Изъятию подлежали все храмы, полученные до 2000 г. Впервые в таком процессе была задействована судебная власть — известное «басманное правосудие». 4 марта 2008 г. во Владимире прошло первое предварительное заседание суда. Подобные заседания продолжались до конца года, при этом суд затребовал документы о каноническом правопреемстве РПАЦ. В течение 2008–2009 гг. верующие этих общин проводили пикеты и крестные ходы, обращались к губернатору и президенту. Окончательное решение в отношении первой партии храмов РПАЦ было принято 5 февраля 2009 г.: надлежало расторгнуть охранные договора и изъять их в пользу государства. В августе было принято решение о возбуждении исполнительного производства Федеральной службой судебных приставов, и 11 сентября храмы были опечатаны. Процесс судебных решений по многочисленным искам растянулся на год. 16 февраля 2010 г. было принято судебное решение об удовлетворении еще трех исков департамента имущественных и земельных отношений администрации Владимирской области к общинам РПАЦ. Архиепископ Владмирский Евлогий (Смирнов), представляющий в регионе патриархию, уже знает, как распрядится выморочным имуществом: сначала храмы будут действовать как приписные, а затем будут переданы учебным заведениям.

Все эти события, не имеющие отношения к охране культурного наследия, но лишь преследующие цель подавления общин, не принадлежащих к РПЦ, происходят на фоне продолжающего разрушения памятников истории и археологии в России. В основе происходящего — нежелание и неспособность органов государственной власти всерьез осознать масштабы культурной катастрофы, которая сродни катастрофе экологической. С таким положением дел неприятно контрастирует показанная забота российского руководства о памятниках советской эпохи, оставшихся на территории бывшего СССР.

Эта позиция во многом спровоцировала серьезное общественное противостояние в Таллинне, связанное с переносом «Бронзового солдата» в апреле 2007 г. из центра города на воинский мемориал.

Подобная реакция российского руководства имела место и в связи с уничтожением мемориала воинской славы в Кутаиси 19 декабря 2009 г. Уже через три дня премьер-министр РФ Владимир Путин сообщил о возможности создания копии мемориала в Москве за счет грузинской диаспоры, несмотря на ясно выраженное несогласие автора проекта Мераба Бердзенишвили. В феврале 2010 г. мэрия Москвы выступила с инициативой проведения реставрационных работ разрушенного мемориального комплекса у «Зеленого моста» через реку Нерис в столице Литвы городе Вильнюсе. Такую «заботу» стоит сопоставить с обезображенным состоянием многочисленных братских захоронений и памятников воинской славы на территории самой России…

То, что данные случаи являются использованием культурного наследия во внешнеполитических целях, доказывается полным молчанием руководства страны по поводу переноса властями Китая в 1999 г. памятника советским воинам, павшим в боях за освобождение Даляня, или же по случаю действий узбекских властей в ноябре — декабре 2009 г., когда был демонтирован памятник советскому солдату в парке Жасорат боги в Ташкенте и снесена располагавшаяся рядом церковь св. кн. Александра Невского, выстроенная в 1898 г. по проекту А. Л. Бенуа…

Однако все это — взгляд снаружи. Проблемы памятников церковной культуры, их возвращения, охраны и реставрации должны быть рассмотрены изнутри — как проблемы самого христианского сообщества. Прежде всего, передача религиозным организациям культовой недвижимости и святынь не может быть названа реституцией, потому что в современной российской ситуации нарушены принципы правопреемства. Сегодня речь может идти лишь о возникновении прав собственности сызнова, но не об их восстановлении. В то же время сложившаяся система налоговых льгот, финансовых выплат, политических преференций и общественных привилегий, адресованных московской патриархии, является достаточной и справедливой компенсацией за право государства владеть памятниками церковной культуры.

Правопреемство, как и Священное Предание, основывается не только на базовых элементах вероучения и культа или наследовании централизованных управленческих структур. Руководство патриархии не стремится к реституции во всех сферах церковной жизни. Сознательный отказ от восстановления ее соборных начал сочетается с формированием нового типа религиозного поведения и системы ценностей, диссонирующих не только с евангельскими нормами, но и с приоритетами церковной жизни конца XIX — начала XX в. Взамен традиционной православной религиозности с исторически достоверными святынями формируются ее экзальтированные формы, ориентированные на псевдореликвии и лжечудеса.

Возрождение приходской и монастырской жизни на территории России игнорирует исторически существовавшие формы церковного владения храмами и святынями, подменяя их представлениями об «общецерковной собственности» и порождая, как и в ситуации с «общенародной собственностью», настроения коллективной безответственности. Подобные настроения процветают и в духовной жизни. Антихристианская трактовка «отсечения собственной воли» удобна для церковного руководства как в экономике, так и в пастырской практике. Это является дополнительным фактором, формирующим инфантилизм и равнодушие. В такой ситуации выгоден не прихожанин, а «захожанин», заботящийся об удовлетворении «религиозных потребностей» и комфорте для «религиозных чувств». И то и другое становится действенным средством воздействия на общество ради получения социальных, политических и экономических льгот. Икону приносят в суды как средство давления на судей и на ярмарки как средство привлечения покупателей, богослужение становится способом захвата недвижимости, а специфическая трактовка художественного творчества — дубинкой в руках церковных активистов для установления нового общественного порядка. Церковь превращается из жертвенного сообщества в «общество религиозного потребления». Это свидетельствует о формировании особого типа православного фундаментализма в России.

Традиционно считается, что за фундаментализмом, противостоящим государству, обществу и иерархии, кроется стремление некоторых религиозных групп преодолеть секуляризацию через построение тоталитарной системы общественных отношений, используя для этого социальные инструменты модерна и технического прогресса. Однако, как явствует из анализа текущей ситуации в России, существующие настроения возглавляются иерархией, поддерживаются политической элитой и разделяются значительной частью общества. К особенностям российского фундаментализма относится и тот факт, что помимо социального модерна в этом явлении одна из главных ролей отведена использованию культурного наследия нации и отказу от плюрализма в понимании исторической традиции. Фундаментализм противостоит не только современному гражданскому обществу, но и традиционным ценностям Православия, что проявляется, в частности, в трансформации церковного наследия.

Разумеется, угроза современного православного фундаментализма сказывается в различных областях общественной и религиозной жизни. Однако в сфере культуры фундаментализм представляет особую опасность, поскольку представляемая им угроза подмены культурно-исторических понятий не всегда очевидна. Российский фундаментализм стал новой «редакцией Православия», выработанной практикой церковной жизни под руководством современных менеджеров московской патриархии. В результате среди прихожан формируется «потребительское отношение к святыне», связанное с требованием ее постоянной «богослужебной эксплуатации» ради удовлетворения собственных «религиозных потребностей». Ложное противопоставление духовного и материального ведет к пренебрежению «материальным телом» святыни и его сохранностью. Столь же безответственным является и исповедуемый некоторыми православными принцип «Бог сам спасет свои святыни» по отношению к культурным ценностям Церкви, а фразы о том, что сохранность святыни обеспечивается «ежедневной молитвой и служением литургии» звучит кощунственно, поскольку здесь очевидно стремление переложить на Бога те труды, которые должен понести христианин.

Несмотря на то, что с богословской и литургической точек зрения копия святыни по своей сакраментальной значимости тождественна оригиналу, сегодняшние требования патриархии касаются возвращения именно исторических реликвий нации. Эти требования выдают истинные намерения «доморощенных» фундаменталистов, связанные с установлением клерикального контроля над пониманием истории и восприятием культуры. Контроль такого рода оправдывает любое вмешательство религиозной организации в исторический памятник с целью приспособления его к современным нуждам. В этом проявляется не только бросающийся в глаза прагматизм церковных авторитетов, заключающийся в желании построить быстрее, проще и дешевле, что уже само по себе входит в противоречие с решением сложных проблем сохранения культурного наследия. Такое «приспособление» есть действительное приспособление святыни к низменным потребностям «века сего», ее опошление.

Однако модернизация облика древнего храма или монастырского комплекса в результате «псевдореставрации» и евроремонта подсознательно преследует еще одну цель — продемонстрировать неизменность современной трактовки Православия, ее соответствие церковной традиции, отсутствие исторического многообразия в церковной жизни. У прихожанина и посетителя похищается сама возможность сравнивать сегодняшний православный быт с историческим Православием. Уничтожение подлинной памяти о христианстве Древней Руси, воплощенной в иконографии, стилистике и колорите фресок, в неровной поверхности храмовых стен, говоря языком закона, в «исторических чертах, подлежащих охране», закрывает для нас возможность ощутить духовные переживания наших предков, осознать тот плюрализм, открытость и жизнелюбие, которые были присуще древнерусскому Православию как части вселенской Веры. В свое время наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий (Воронов) открыл в Успенском пещерном соборе фрески XVI в., написанные, скорее всего, рукой прпмч. Корнилия и печально предрек: «Умру — забьют опять». Действительно, в 1975 г. фрески были закрыты поздними иконами. Такая ситуация сохранялась и в то время, когда наместником в монастыре был Павел (Пономарев). Сегодня он — архиерей в Рязани, требующий вернуть ему местный кремль.

Вид восстанавливаемых из руин храмов сегодня вызывает умиление даже у думающей части российской интеллигенции и порождает комплименты в адрес московской патриархии. Но такое «восстановление» памятников сродни их новому разрушению, разве что более циничному. Представьте себе, что некто взялся восстановить разрушенный вандалами памятник на могиле близкого вам человека. В конце концов вы приходите на могилу и видите, что надгробный камень вроде похож, но на нем — либо другое лицо, либо заменено имя, либо искажена фамилия… Вместо благодарности «восстановителю» в вас просыпается возмущение. Сегодня церковный ремонт столь же мало похож на настоящее восстановление порушенных святынь, как сегодняшняя церковная жизнь — на подлинное восстановление христианских традиций. И то и другое нацелено на создание новодела-симулякра, имитирующего и симулирующего духовную жизнь и продавливающего в общество новую редакцию Русского Православия как варианта национального быта и идеологии.

РПЦ демонстративно молчалива по поводу разрушения церковной старины руками ее духовенства. Только в 2001 г. появилась церковная брошюра, где на доступном массовому прихожанину языке говорилось «о грехе небрежения и об истинном отношении к иконам»[409]. Здесь подчеркивалась оправданность музейных требований к обращению с иконами, описывались необходимые условия их хранения и писалось о вреде непрофессиональной реставрации. Положение с обучением реставрации даже в серьезных богословских учебных заведениях отражает общецерковное отношение к этой материи. При этом «церковная реставрация», пренебрегая соборным обсуждением, зачастую является воплощением индивидуальной вкусовщины, характерной для заказчика — архиерея, игумена, настоятеля, провинциальное происхождение которых определяет их культурный уровень. В результате свойственные им представления о «благолепии» навязываются и общине и обществу. Подобная «приватизация» «красоты церковной» не только служит задачам примитивного самоутверждения, но и целиком подчиняет облик памятника индивидуальному контролю, что может рассматриваться с точки зрения канонического права как восхищение богослужебных предметов для личного употребления.

«Неудача» церковной реставрации, подменяемой ремонтом или сопровождаемая уничтожением старины, сродни неудачам социальных и образовательных проектов сегодняшней РПЦ. Это связанно не только с «модернизацией» церковного сообщества в сторону фундаментализма, но, как отмечают эксперты (и в частности Б. Кнорре), с традиционным менталитетом и стереотипами поведения, присущими православной субкультуре. Отсутствие установок на интеллектуальное и культурное развитие, заниженная самооценка, «комплекс жертвы», патернализм и инфантилизм, декларативное отвержение бытового комфорта как предлог к всеобщей нетребовательности, наличие двойных стандартов в подходах к внецерковному обществу — все эти глубинные черты религиозного характера, выдаваемые обыкновенно за «духовность», препятствуют формированию социально-ответственной позиции, необходимой как для сбережения религиозных святынь и культурного наследия, так и для активной социальной деятельности Церкви. Преодоление таких «субкультурных» комплексов возможно лишь в результате целенаправленной проповеди, однако ни приходское духовенство, ни иерархия не готовы начать подобную борьбу — что в силу подверженности подобным же недостаткам, что в силу боязни посягнуть на «традиционные ценности».

Характерно и «чувство хозяина», свойственное некоторым представителям церковного руководства. Бабушка, вспоминая эпизоды коллективизации в Архангельской губернии конца 1920-х гг., рассказывала щемящую душу историю. К власти пришла голытьба и пьянь, известная всему крестьянскому миру. Лошадей, объявленных общественной собственностью, с деревенских дворов согнали в общее стойло. Это не мешало «бывшим» хозяевам приходить каждый вечер в конюшню, чтобы с заботой и лаской вычесать своих любимцев, равно как не мешало новым «хозяевам», проезжая верхом мимо «бывших», демонстративно рвать узду, раздирая лошадям рот до крови. Для «комбедовцев» кони так и остались навечно чужими, а для хозяев — своими навсегда.

Что-то похожее происходит сегодня между некоторыми представителями духовенства, властвующими над памятниками церковной старины, и хранителями и реставраторами, которые оказались лишены возможности хранить и реставрировать.

Возвращенные патриархии храмы и святыни сегодня зачастую переделываются не только без рекомендаций и надзора специалистов, но и вопреки этим рекомендациям. За этим, как и за требованиями тотального возвращения памятников церковной культуры в ведение патриархии, кроются настроения реваншизма, стремление отомстить бывшим хозяевам, делая «больно» их любимым памятникам. Дух «любоначалия» и «самовластных страстей» из гимнографии Великого Поста перемещается в современную церковную жизнь.

Для выборгского архиерея музейная интеллигенция является «еретиками-иконоборцами». Для ярославского архиерея консультации и согласования со специалистами унизительны. Для рязанского архиерея соблюдение температурно-влажностного режима является вздором. Для новгородского архиерея отказ от археологических раскопок по меркантильным соображениям оборачивается «закапыванием» истории собственной епархии. В свое время митрополит Ленинградский Никодим (Ротов; 1929–1978) говаривал этому будущему князю церкви: «Хороший ты человек, но погубит тебя твоя шляхетская спесь». Пророчество начало сбываться…

Происходящее свидетельствует, что вместо настоящего хозяина в церковные памятники приходит временщик, стремящийся выжать из святыни максимальную пользу, подминая памятник под себя. Такое отношение четко прослеживается в судьбах заброшенных сельских церквей, которые епархиальная власть отнюдь не спешит брать «в собственность». За последние 15 лет патриархия и епархии не перечислили ни копейки на их консервацию и сбережение. Эти храмы — «чужие» для церковных чиновников, так как у них нет ни прихода, ни дохода. Тема сохранения культурного наследия активно проникает в церковную лексику только, если нужно добиться передачи памятника старины в пользование патриархии. Тогда в нерациональном, корыстном или халатном обращении с памятниками обвиняются конкретные учреждения культуры, для чего используются иногда реальные, иногда выдуманные случаи ненадлежащего обращения с объектами культурного наследия. В других случаях патриархия молчит, поскольку указать на бедственное положение храмов, находящихся в собственности государства, значит поссориться со своим главным спонсором. В Великом Новгороде местная епархия ни разу не выступила в защиту разрушаемого культурного наследия даже тогда, когда бульдозеры фирмы «Деловой партнер» уничтожали древнее кладбище Свято-Духовского монастыря. Это и понятно: фирма — деловой партнер областной администрации. На защиту церковных гробов встало лишь общественность.

Вместе с тем, пренебрежение культурным наследием в Русской Церкви, обладая своей спецификой, является лишь проекцией общего для страны отношения к памятникам культуры. Нельзя не отметить, что одной из причин деградации бережного отношения к культурному наследию является демографическая политика коммунистического режима и усиление миграционных потоков в результате распада СССР, что вызвало резкое изменение «культурного фона». Новоприбывшие мигранты зачастую не ощущают местную культурную традицию и ее памятники как свои собственные и оказываются безразличны к их состоянию и разрушению. Речь идет даже не столько о «гастарбайтерах», используемых церковными организациями на своих памятниках, сколько о гражданах, вполне «православных по рождению».

Стремление увидеть в остатках прошлого «ненужную рухлядь» свойственно и современной бюрократии, и значительной части общества. Сегодня церковный ремонт использует ту порочную практику, извращающую суть реставрации и восстановления «связи времен», которая сложилась в середине 1970-х гг. Тогда, с ведома органов охраны памятников, активно начали внедряться в жизнь «разборка с восстановлением», снос с заменой сгораемых конструкций на несгораемые, сохранение фасада и т. д. Стремление придать памятнику «целостный вид» в соответствии с собственными вкусами может быть охарактеризовано как «реставрационный» тип отношения к культурному наследию, который является типом архаичного, по сути, первобытного сознания. Для него не существует истории, а ощущение древности подменяется привычной глазу свежестью красок и завершенностью формы. К сожалению, именно такое отношение к памятнику характерно для большинства наших соотечественников, которые любят не древность, а свои представления о ней. Им противостоит «консервационный» тип сознания, относящийся к любым материальным останкам древности и старины как к святыне и стремящийся их сохранить, законсервировать как возможность подлинного приобщения к истории. Необходимости именно такого отношения к древности в церкви сегодня противостоит прагматизм и себялюбие «новых православных»…

Сегодня очевидно, что под прикрытием благодушных рассуждений патриарха Алексия (Ридигера) об отсутствии конфликта между Церковью и культурой сформировалось целое поколение духовенства и церковных активистов, чьи представления о памятниках культуры разительно отличаются от присущих цивилизованному миру. Эти деятели предпочитают лично определять, что является объектом культурного наследия и составляет предмет охраны, а что может быть перестроено в угоду собственным представлениям о культуре. При этом они уверены, что их активность вписывается в рамки мер по сохранению памятников культуры, и считают, что конфликт на этой почве раздувается искусственно. Несовместимость таких культурологических подходов является практической причиной возникновения церковно-общественных конфликтов в области охраны памятников истории и культуры.

В результате анализа конкретных конфликтных ситуаций можно выявить следующие модели развития церковно-общественных отношений. Первая модель — реституционная. Она возникает в условиях требований религиозной организации, касающихся передачи ей памятников культуры под видом бывшей церковной собственности. К наиболее драматическим эпизодам относятся ситуации с ризницей и комплексом Троице-Сергиевой лавры Московской области (1992–2001), Владимирской иконой Божией Матери в Третьяковской галерее (1993–1999), Ипатьевским монастырем в Костроме (1993–2005), храмом Успения в Кадашах в Москве (2004), ярославскими храмами (2005), Рязанским кремлем (2004–2006). Характерно, что активность иерархии в деле возвращения собственности возрастает по мере приближения юбилеев, под которые возможно получить существенное государственное финансирование, как это имеет место в связи с 1000-летием Ярославля, празднованием 400-летия дома Романовых в Костроме и юбилеем Астрахани.

Вторая модель — эксплуатационная. Она складывается в условиях использования религиозной организацией уже переданного ей памятника, что зачастую приводит к его утрате или искажению культурно-исторических особенностей, подлежащих государственной охране. К наиболее проблемным участкам до сих пор относились Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде (Московская область), храмы Костромской епархии и Московской области, Ростов Великий, наиболее вопиющий случай — снос дома Передольского и деревянных строений Иверского монастыря в Новгородской епархии в 1995–2005 гг.

Третья модель — инерционная. Конфликт возникает в условиях имитации церковно-государственного взаимодействия в области контроля и использования памятника культуры и надзора за проведением здесь различных работ. В этой сфере наблюдается ограничение доступа туристов в культовые комплексы по религиозному признаку, препятствование государственным служащим в исполнении их служебных обязанностей, а иногда и нанесение физических увечий работающим здесь специалистам (Мартириев-Зеленецкий монастырь, Ленинградская область, 2003 г.). В целом наблюдается отсутствие эффективного контроля над деятельностью религиозных организаций со стороны органов, уполномоченных охранять памятники, и непринятие ими действенных мер, направленных на пресечение противоправных действий или бездействия церковных пользователей и собственников. Чаще всего правоохранительные органы никак не реагируют на происходящее. Наиболее неблагоприятные участки — Соловецкий монастырь, Новоиерусалимский монастырь (Московская область), Валаамский монастырь (Карелия), Александро-Свирский монастырь, Тихвинский монастырь, Зеленецкий монастырь (Ленинградская область), Казанский собор в Санкт-Петербурге, храмы Костромской области и Пскова.

Характерно, что в столицах уже пришло некоторые насыщение и отрезвление в области требований, касающихся возвращения церковных памятников, чего нельзя сказать о провинции. Однако ситуации обостряются в связи с приходом на кафедры, в том числе и на викарные кафедры российских столиц, новых амбициозных архиереев, которые еще не успели лично поучаствовать в разделе госсобственности и приобрести всероссийскую известность путем возвращения чтимых святынь и значимых комплексов церковной недвижимости. Новые назначения не только противоречат основам церковной жизни, но и разрушают modus vivendi, сложившийся между Церковью и обществом, между церковным и музейным руководством. К тому же длительное совместное существование не только способствует нахождению компромиссов, но и меняет руководителей в лучшую сторону, если эти люди действительно настроены на диалог. Положение дел в целом характеризуется состоянием отложенного конфликта, когда нерешенные проблемы отходят на второй план и грозят через некоторое время обернуться серьезными потрясениями. Печальным является и тот факт, что разрешение всех конфликтных ситуаций происходит за счет развития личных отношений и лишь в незначительной степени зависит от правовых и социальных механизмов.

В этой связи следует оценить мнение некоторых экспертов, видящих причину маргинализации Русской Православной Церкви в современном гражданском обществе в том, что это общество отказало Церкви в признании и сотрудничестве, не привлекая ее в качестве конструктивной силы к строительству «новой России». Однако внимательное прочтение культурной жизни Московской патриархии в 1991–2006 гг. свидетельствует об обратном. Иерархия изначально не предполагала вести с обществом равноправный диалог, рассчитывая занять здесь доминирующие позиции «подавляющего большинства» и рассматривая общественность как «кучку хамов и крикунов». Свертыванию демократических реформ в стране предшествовало свертывание зачатков соборности в Церкви, сохранившихся в Уставе 1988 г. как анамнезис Собора 1917–1918 гг. Церковный устав, принятый Архиерейским собором 2000 г., фактически ликвидировал Поместный собор, создал пародию на церковный суд, утвердил бесконтрольность и вседозволенность епископата, закрепил бесправное положение священника и прихожанина, что привело к подмене смирения унижением и послушания принуждением. Новый приходской устав 2009 г. закрепляет полную зависимость церковного народа от епископского произвола. Внутрицерковная ситуация, законсервировавшая «властную вертикаль» и равнодушие к человеку, до определенной степени способствовала воспроизводству архетипа власти в современной России. Стимулирующая интеграция религиозных организаций в систему культурной жизни общества, в том числе и в музейно-реставрационную деятельность, не отягощенная вмешательством государства, могла бы способствовать улучшению ситуации в самой Церкви, изменению православного отношения к культурному наследию и позитивному влиянию на общественную жизнь. Это соответствовало бы призыву А. В. Карташева, который указывал, что для «возрождения святой Руси» необходимо взаимодействие Церкви не с государством, а с обществом. Однако московская патриархия продолжает традиционно ориентироваться на государство, пренебрегая общественностью.

Впрочем, позиция значительной части этой общественности и профессионального сообщества может быть охарактеризована как соглашательская. Практически все случаи недобросовестного вмешательства религиозных организаций в используемые ими памятники оказываются согласованы с соответствующими органами и даже одобрены специалистами. Общество, отягощенное комплексом вины перед Церковью, оказывается в заложниках у ложной концепции, суть которой сводится к тому, что «нужно войти в положение» религиозных организаций и выполнить волю заказчика в ущерб законам и нормам. Совесть профессионалов, принадлежащих к Церкви, подменяется «пастырским благословением». Результатом становится разрушение того, что должно быть сохранено и поставлено в центр современной церковной жизни. Сфера сохранения культурного наследия оказывается одной из наиболее коррумпированных в современной России. Речь идет не только о материальной и политической выгоде профессионалов и руководства музеев и даже академических институтов. Искажается само отношение к культурному наследию и церковной старине, которые приносятся в жертву сиюминутной выгоде.

Такая ситуация оказывается очередной «бомбой замедленного действия». Сегодня общество перекладывает ответственность за культово-культурные конфликты на преступный коммунистический режим. Однако к началу 2010-х гг. в России вырастет поколение, которое не будет считать, что московской патриархии «все должны». Это поколение на законном основании обвинит сегодняшний режим в разбазаривании государственной собственности и разрушении культурного наследия. К тому же в условиях неизбежной глобализации и стирания сущностных различий структур повседневности культурное наследие начинает играть роль своеобразной «визитной карточки» нации, сохраняющей и передающей неповторимый индивидуальный колорит каждого народа, отличающий их друг от друга. Сохранение аутентичности культурного наследия страны должно стать предметом мониторинга и особой озабоченности со стороны мирового сообщества, превратившись в специфическую форму международного сотрудничества.

В этой истории наибольшую озабоченность вызывает позиция ВООПИК и связанных с ним специалистов. Руководство Общества не только не реагирует адекватно на разрушение и искажение памятников церковной культуры, но и в лице своих лидеров активно этому способствует. Достаточно вспомнить историю с домом Передольского в Великом Новгороде. Заместитель председателя правления Е. Пашкин в 2001 г. оправдал намерение местной епархии строить каменную коробку на месте снесенного памятника без производства предписанных законом археологических раскопок. Разрушение памятника было санкционировано и правлением Общества в 2004 г., заседание которого проходило под председательством Татьяны Каменевой. Члены правления единогласно, за одним исключением, рекомендовали возвести кирпичный новодел «на костях» разрушенного дома, не позаботившись при этом об изучении и сохранении культурного слоя. Председатель Новгородского отделения ВООПИК Инесса Зараковская также голосовала за строительство «каменного урода». Это не единственный случай. В Смоленске, с которым Т. Каменева связана как федеральный архитектор, в храме Св. Михаила Архангела уже более 10 лет зияет дыра на хорах, пробитая местным настоятелем иереем Михаилом Каденковым. Дыра, согласованная задним числом, стыдливо не попала на фотографию западной стены Свирской церкви в книжке, посвященной реставрации храма[410].

Естественно, что у приходской жизни есть свои потребности и интересы. Но очевидно, что они должны быть подчинены требованиям сохранения святыни, которые определяются не только христианским отношением к древности, но и законодательством об охране объектов культурного наследия. Речь идет не о поиске компромиссов, а о глубинном осознании православной общиной необходимости сохранения культурного наследия как части собственной истории. Сегодня, как никогда, христианская аскеза, самоограничение в использовании и приспособлении памятников церковной старины, должны явиться главным свидетельством духовного роста православной общины и каждого христианина.

К сожалению, в основе существующего подхода к культурному наследию и учреждениям культуры, присущего сегодня большинству православных, лежат ложно понятые интересы Церкви. Несмотря на все проблемы, свойственные современному музейному сообществу России, в интересах современной церкви не только воспринять существующие здесь способы отношения к древности, но всячески поддержать российские музеи, не требуя расчленения сложившихся коллекций и не выдвигая претензий мировоззренческого характера.

Сегодня Русская Православная Церковь и как общественный институт и как человеческое сообщество в силу установок массового сознания, культовой практики, способов хозяйствования и методов управления оказалась не способной эффективно сохранять и использовать памятники культуры, а также распоряжаться ими. Эта неспособность заставляет руководство московской патриархии постоянно подчеркивать исторические заслуги Церкви перед культурой и страной. В лукавой подтасовке фактов о «православном большинстве» населения в России есть доля правды. В конце концов, Церковь и есть общество как «церковный народ», не ограниченный клиром и иерархией. Этот народ вправе потребовать соблюдения закона и сохранения здравого смысла при обращении с памятниками церковной старины. Становится очевидно, что современный спор о культурном наследии Православной Церкви в России, условиях его хранения, сбережения и реставрации — это не противостояние верующих и неверующих. Более того, это не идейный конфликт духовенства и интеллигенции за лидирующее положение в обществе, порожденный взаимной неприязнью. Существующая ситуация несводима и к профессиональному конфликту между двумя группами ремесленников за их «средства производства». Как ни парадоксально это прозвучит, но за конфликтами между структурами патриархии и учреждениями культуры скрывается внутрицерковная борьба за соборность, за сохранение истинного облика церковной традиции и правильное понимание Священного Предания, которые воплощены в культурном наследии Церкви. Это бои за историю по известному принципу: «Кому принадлежит настоящее, тому принадлежит прошлое, кому принадлежит прошлое, тому принадлежит будущее». Стремлению переписать историю сверху, приватизировав и исказив материальный образ прошлого, противостоит естественное желание снизу увидеть историю своей Церкви такой, каковой она была на самом деле. И в этой борьбе невоцерковленная интеллигенция и профессионалы оказываются на стороне церковного народа, поскольку их намерения совпадают с осуществлением неотъемлемого права общины на осознанное и ответственное обладание святыней и стариной…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.