VIII Сатира

VIII

Сатира

На вершине горы, у подножия которой раскинулась мусульманская деревня, стояла некогда могила одного святого. Ее хранителем был шейх Абдулла, мудрый старец, почитаемый всей округой. В сопровождении своего ученика, сироты по имени Али, он имел обыкновение переезжать на своем осле от одной деревни к другой, помогая больным и торгуя различными амулетами и составленными им самим заклинаниями, которые обещали своим обладателям защиту от дурного глаза и иного зла. Он также умел составлять гороскопы и гадать на чернильном зеркале и песочной табличке.

Когда Али подрос, старик сказал ему: «Сын мой, я научил тебя всему, что знал. Немногие хатибы знают и половину того, что известно тебе. Теперь ты должен совершить хадж[172] по святым местам, и тогда, да будет на то воля Аллаха, ты сможешь стать таким же уважаемым человеком, как я. Будучи дервишем, ты не нуждаешься в деньгах. Возьми мою старую абаю, посох и этого осла и завтра же отправляйся в путь».

Али не очень-то хотелось покидать своего названого отца, и все же он последовал его совету и, попросив благословения, выехал на следующий день. Благодаря милости Всевышнего он счастливо путешествовал на протяжении многих месяцев, пока в один прекрасный день не очутился посреди голой равнины, овеваемой горячими ветрами, вдали от какого-либо источника и человеческого жилья. Его бедный ослик настолько ослаб, что юноше пришлось идти пешком. Так они шли не один час, как вдруг несчастное животное остановилось, потерлось мордой о его руку и издохло. У юноши не хватило духу бросить тело своего умершего друга на съедение грифам и гиенам, поэтому он решил выкопать для него могилу.

Задача была не из легких, однако ему удалось с ней справиться еще до захода солнца. Окончив работу, юноша решил переночевать прямо у подножия образовавшегося кургана. Вдруг откуда ни возьмись послышался лошадиный топот. Молодой человек, осмотревшись по сторонам, разглядел вдали группу наездников. До него донеслись слова предводителя: «Смотрите! Святой дервиш оплакивает кого-то у свежевырытой могилы. Смерть забрала его товарища, и он решил похоронить его согласно религиозным обычаям прямо среди этой пустыни. Как печально, должно быть, встретить свою кончину в таком заброшенном месте, где нет даже воды, чтобы омыть свое тело! Я непременно должен поговорить с ним».

С этими словами наездник подъехал к юноше, поприветствовал его и поинтересовался, как звали его соратника.

– Эйр, – ответил Али, выбрав довольно редкое поэтическое слово, которое означало «осел».

– Ах, бедный шейх Эйр, – вздохнул сердобольный странник. – Воистину, пути Господни неисповедимы. Но не дай, однако, этой смерти сломить тебя. Ведь в тебе живет память о твоем друге. Завтра утром я пришлю людей, чтобы они возвели на этом месте роскошную гробницу. – И не успел Али раскрыть рот, чтобы объяснить суть происшедшего, благородного всадника и след простыл.

Всю ночь Али и глаз не сомкнул, все размышляя о том, в какое затруднительное положение он попал. На следующее утро лишь только забрезжил рассвет, на горизонте показались движущиеся точки, которые постепенно превратились в верблюдов, груженных лаймом, и ослов, везущих камни. Погоняла животных группа каменщиков и плотников, которым было приказано выстроить гробницу для шейха Эйра. Али оставалось только наблюдать за работой, которая закипела немедленно. Сначала рабочие возвели кенотаф[173] в виде комнаты правильной формы, а затем соорудили открытую галерею с молитвенной нишей.

По другую сторону галереи, напротив гробницы, была выстроена вторая комната, предназначавшаяся для хранителя святых мощей. Напоследок строители возвели небольшой минарет, вырыли колодец и обнесли всю конструкцию стеной, в результате чего образовался широкий двор с крытыми аркадами по четырем сторонам. Работа заняла достаточное количество времени, однако Али, прослышав, что эмир собирается именно его назначить хранителем святыни с неплохим жалованьем, терпеливо дождался завершения ее строительства и вступил, наконец, в свою новую должность.

Благодаря своему удачному расположению – прямо посреди пустыни, где путешественники могли остановиться и передохнуть, – новая святыня быстро стала популярной и ее ежегодно посещали толпы пилигримов. Дары дождем сыпались на шейха, который вскоре разбогател, начав одеваться и вести себя так, как подобает состоятельному человеку.

Наконец слава о знаменитой святыне достигла ушей шейха Абдуллы, который еще в молодости посетил большинство известных святынь, однако об этой ему даже слышать прежде не доводилось. Терзаемый любопытством, он решил совершить хадж к могиле шейха Эйра, дабы самому узнать его происхождение и историю. В последний день своего ежегодного хаджа он, наконец, достиг святыни (макам) и был поражен тем количеством паломников, которые приехали посетить могилу шейха Эйра.

Изумление его стало еще больше, когда в хранителе мощей он узнал своего ученика Али. Товарищи обнялись, возопив от радости, и отправились в дом Али, чтобы вместе там отобедать. После ужина шейх Абдулла пристально посмотрел на Али и торжественно произнес:

– Сын мой, заклинаю тебя всеми святыми, пророками и всем, что есть святого у нас, мусульман: ничего от меня не скрывай. Скажи, кто похоронен на месте этой гробницы?

Тогда юноша поведал своему учителю странную историю, которая с ним произошла, не утаив и мельчайшей подробности, а в заключение сказал:

– А теперь, отец, ты мне скажи, кто лежит в той гробнице, что находится у тебя дома?

Старик смущенно опустил глаза, но после повторной просьбы Али рассказать ему правду тихо сказал:

– Ну, если тебе непременно нужно знать, я скажу: в моей гробнице лежит отец этого осла.

Давным-давно жила в Иерусалиме одна набожная пожилая вдова по имени Ханна, принадлежавшая к Восточной православной церкви.[174]

Ханна, несмотря на свою бедность, всегда раздавала щедрую милостыню, и за это все в округе любили ее. Во всем мире был лишь один человек, чьим ошибкам она не могла найти оправдания. Этим человеком был патриарх – пример эдакого незадачливого прелата. Случилось, что много лет назад Ханна служила нянькой в семье, где рос будущий патриарх. Подвижный и очень избалованный мальчик – как это часто случается, когда в семье растет единственное дитя, – он своими шалостями не давал Ханне покоя, поэтому и теперь, спустя много лет, она не могла отделаться от мысли, что, даже став патриархом, ее воспитанник продолжает творить нехорошие вещи. Когда он был еще маленьким ребенком, женщина надеялась, что рано или поздно он раскается в своих поступках, однако когда будущий священник пошел в школу, то, вопреки ее ожиданиям, вместо наказания и исключения из школы, ему удалось завоевать славу старательного и прилежного малого, любимца товарищей и учителей. «Ах, – вздыхала про себя вдова, – придет час, и он осознает свои ошибки».

Окончился период учения, и юношу посвятили в диаконы, на что Ханна с серьезным видом покачала головой и произнесла про себя: «Увы! Должно быть, на наших пасторов напала духовная слепота, раз они возвели в духовный сан этого мерзавца».

Ее удивление и ужас непрестанно росли, потому что дьякон превратился сначала в священника, затем стал архимандритом, потом епископом и наконец достиг патриаршего трона. Каждый раз Ханна испытывала горечь унижения, когда, встретив своего воспитанника на улице, вынуждена была кланяться и целовать его руку, и всякий раз при этом замечала искру в его глазах, которую она привыкла ассоциировать с его проделками. И каждый раз в таком случае Ханна повторяла себе: «Конечно, на земле случаются ошибки, но на небесах они будут исправлены».

Ханна почила в святости, и душа ее вознеслась к райским вратам, у которых восседает Map Бутрус, готовый впустить достойных.

– Кто здесь, – поинтересовался Map Бутрус, выглядывая из окошка, расположенного в верхней части врат. – А, еще одна освободившаяся от тела душа! Как тебя зовут, дочь моя?

– Твоя служанка Ханна, – послышался кроткий ответ.

Map Бутрус отворил дверь, пригласил незнакомку войти и определил ей место в небесном хоре. Здесь она наконец-то обрела покой. То же можно сказать и о патриархе, который избавился от своей недоброжелательницы.

Тут неожиданно раздался тройной стук в дверь, до смерти напугавший счастливых хористов. Map Бутрус вскочил и мигом побежал к окошку, чтобы посмотреть, кто там явился. Выглянув в окно, он издал радостный крик и с неописуемым воодушевлением принялся раздавать приказания своим прислужникам.

Вскоре явились полки херувимов и серафимов. Они спустились к вратам и выстроились в два ряда вниз по обе стороны улицы. Пришли даже двое архангелов. Они встали подле Мара Бутруса и принялись терпеливо ждать, пока тот, с необычайной церемонностью, вытаскивал засов. Все блаженные застыли в ожидании: интересно, кому готовят столь пышный прием? К великому огорчению и ужасу Ханны, это был патриарх. Он вошел под громкий шум одобрения, и на миг его глаза встретились с глазами Ханны, которая успела разглядеть в них все ту же знакомую усмешку. Патриарха подвели к почетному месту около трона, а его старая нянька бросилась в слезы.

Всем известно, что слезам не место на небесах. Другие святые, заметив ее рыдания, решили, что она грешница, попавшая в рай по ошибке, и отошли от нее. Теперь Ханна стояла одна-одинешенька, вдали от других святых, столпившихся в одном месте, словно стадо пугливых овец, и отказывавшихся исполнять свои партии в небесном хоре. Map Бутрус, заметив, что происходит что-то неладное, пошел разобраться, в чем дело. Увидев, что святая женщина плачет, он сурово спросил:

– Кто ты такая?

– Твоя служанка Ханна, – ответила женщина, и Map Бутрус принялся искать ее имя в журнале.

– Кажется, все в порядке, – сказал он про себя и снова обратился к вдове: – Ты что, не знаешь, что здесь запрещено плакать? Объясни, что довело тебя до слез в этом счастливом месте?

Ханна рассказала свою историю, прерываемая собственными рыданиями: как патриарх, будучи ребенком, донимал и обижал ее, не желая, чтобы его купали и одевали и тому подобное, и как она надеялась, что он раскается в своих ошибках; как он потом ввел в заблуждение своих школьных товарищей, учителей и церковников, а теперь сам Map Бутрус разрушил ее представления о справедливости, впустив подлеца в рай, да еще с такими почестями. Услыхав эти слова, Map Бутрус расхохотался, похлопал ее по спине и сказал: «Дочь моя! Возвращайся и займи свое место в хоре. Он не так плох, как ты думаешь. А что до пышного приема, сама подумай: с Божьей помощью, сюда каждый день попадают сотни таких святых, как ты, и лишь раз в тысячу лет нам удается получить патриарха».

Жил-был один священник, который сумел выучить наизусть не только тексты обычных литургий, но и главу из Библии на арабском языке, которую частенько любил декламировать перед своей паствой. Глава начиналась такими словами: «И сказал Господь Моисею».

Люди поразились его учености, когда он в первый раз прочитал эту главу на арабском языке, однако вскоре им наскучило слушать одну и ту же проповедь каждое воскресное утро, и тогда в один из дней, прежде чем началась служба, один прихожанин вошел незаметно в церковь и переложил закладку, оставленную пастором в Священном Писании. Вскоре началась служба. В тот момент, когда священник, по обыкновению, собирался читать свою любимую притчу, он раскрыл книгу и уверенно начал такими словами: «И сказал Господь Моисею». Затем, чтобы освежить текст в памяти, пастор опустил глаза в Библию и почувствовал, что текст выглядит несколько странно. Догадавшись, что закладка лежит не на той странице, он принялся судорожно листать книгу, пытаясь найти знакомую главу. Несколько раз ему казалось, что он нашел то, что искал, и тогда он вновь произносил: «И сказал Господь Моисею», но продолжить ему не удавалось. В конце концов один старик из числа прихожан, озадаченный этим бесконечным повтором одной и той же фразы, спросил: «Отец, ну и что же сказал Господь Моисею?» – «Да разрушит Аллах жилище того, кто переложил мою закладку!» – откликнулся доведенный до бешенства святой отец.

Один священник выучил наизусть список всех постов и праздников православной церкви, а также число дней, располагавшихся между ними. Чтобы вести счет постным дням, которые предшествовали праздникам, он клал в карман жменю гороха, так чтобы число горошин соответствовало количеству дней, которые он хотел запомнить, и каждое утро перекладывал по горошине во второй карман. Проделывая этот нехитрый трюк, он всегда мог сказать, сколько дней оставалось до праздника.

У этого священника была жена[175], которая не знала о хитрости, которую придумал ее муж.

Как-то раз, стирая его одежду, она нашла горошины в его кармане и подумала, что муж ее любит горох. Рассудив так, жена священника доверху наполнила карманы своего мужа горохом. Через некоторое время она застала мужа в дурном расположении духа: стуча себе кулаком по лбу, он кричал: «Судя по количеству горошин, праздник никогда не наступит».

Однажды во время поста[176] один монах, прохаживаясь по рынку, наткнулся на бедную крестьянку, торговавшую яйцами.

Монах купил у нее несколько яиц, до смерти изголодавшись по нормальной пище, тайно пронес их в свою келью и спрятал в укромном месте, дожидаясь момента, когда вся братия уляжется спать.

Проснувшись среди ночи, монах поднялся, чтобы приготовить припрятанное и съесть. Не имея возможности сварить яйца, он брал по одному яйцу щипцами, подносил к пламени свечи и дожидался, пока оно будет готово.

Постепенно запах паленой яичной скорлупы распространился по всему монастырю. Достиг он и кельи самого аббата, который тут же проснулся и со свечой в руках отправился к монастырской кухне. Она оказалась пустой.

Тогда аббат принялся ходить вверх и вниз по этажам, принюхиваясь к каждой келье, пока очередь не дошла до комнаты нашего преступника. Аббат посмотрел в замочную скважину и увидел монаха, который как раз дожаривал последнее яйцо.

Аббат постучал в дверь, продолжая смотреть в замочную скважину, монах быстро собрал яйца, спрятал их под подушкой, задул свечу и громко захрапел. Аббат постучал еще раз, на этот раз громче, и спросил разрешения войти. Наконец храп стих, и брат спросил сонным голосом: «Кто здесь?» – «Это я, аббат!» Дверь резко распахнулась.

Аббат, не обращая внимания на извинения монаха, заявил, что подозревает брата в том, что он готовил еду в своей келье. На это монах возразил, что запах горелого шел от свечи, которая горела дольше обычного, потому что он забыл вовремя ее потушить, полностью погрузившись в молитву.

Тогда аббат направился прямиком к кровати, пошарил рукой под подушкой и извлек оттуда закопченные яйца. Монах, не имея больше возможности отрицать свою вину, сознался в содеянном и принялся молить о снисхождении, ссылаясь на то, что дьявол ввел его в искушение. В тот же миг в углу кельи появился сам дьявол и, услышав речь грешника, бросился вперед с такими словами: «Что за наглая ложь! Я не искушал этого монаха. В этом не было надобности. Верно, что я все свое время провожу за тем, что искушаю добродушных мирян. Но сегодня, я вижу, мне самому есть у кого поучиться».

Как-то раз один монах бродил по рынку и наткнулся на женщину, продававшую двух птиц. Не успели они сговориться о цене, как выяснилось, что у покупателя нет с собой денег. Женщина предложила придержать товар до тех пор, пока монах сходит за кошельком, однако тот отказался, сказав, что лучше возьмет пока одну птицу, а вторую оставит в залог. На это продавщица возразила, что не знает даже его имени на тот случай, если ей придется пожаловаться аббату. «О, – воскликнул монах, – этот пробел легко восполнить. В нашем монастыре у каждого есть священное имя. Мое звучит так: «Уфур лина Хатеяна».[177]

«О, какое прекрасное имя, – воскликнула женщина, – но мое имя лучше: «Ля тадхильна фи таджрибат уалякин наджи даджаджати мин аш-шарир».[178]

Давным-давно жил в Дамаске один богач. Звали его Хадж Ахмад Изрик. Его состояние насчитывало стадо прекрасных верблюдов, перевозивших товары из этого города.

Наконец нашему герою пришла пора умирать, но смерть не сразу забрала его. Он пролежал на смертном одре так долго, что его друзья начали думать, что он, верно, обидел кого-нибудь так сильно, что этот человек никак не простит его грех. Тогда товарищи решили созвать всех знакомых, чтобы они в открытую заявили, что не держат зла на умирающего. Пришли даже враги Ахмада, движимые состраданием к человеку, так долго пролежавшему в предсмертной агонии, чтобы попросить его простить им все зло, что они ему причинили, так же как они простили ему его прегрешения. Однако усилия были тщетны. Врата смерти никак не хотели отворяться перед умирающим.

В конце концов кто-то предположил, что Ахмад мог обидеть какое-нибудь животное. Все знали, что всю свою жизнь он имел дело с верблюдами, поэтому решено было спросить верблюдов. Верблюды, как известно, довольно строптивые создания, так вот верблюды Ахмада отказывались прийти, если только им не дадут целый день отдыха, дабы они могли обсудить сей щекотливый вопрос. Разрешение было даровано, и на следующий день тысяча верблюдов собралась на поляне за городским садом. Их мычание, стоны, бормотание, сопение, пыхтение и храп наделали столько шуму, что слышно было в самом Мазарибе. Дебаты были продолжительными и напряженными, однако к ночи их участники приняли решение направить своего шейха переговорить с Хаджем Ахмадом.

Верблюжий шейх был таких внушительных размеров, что казалось, будто движется не верблюд, а целая гора. По бокам у него свисали пучки волос, словно кисти навьюченных мешков. Он поднимал целую бурю пыли каждым своим шагом, а следы его были такими огромными, что походили на поднос для замешивания теста.[179]

Все, кто встречал его на своем пути, не могли удержаться от возгласа: «Господи Боже! Слава Создателю!» – и плевали при этом через левое и правое плечо, дабы уберечься от недоброго глаза.

Оказалось, что животное, достигшее дома Хаджа Ахмада, не может пройти в дверной проем. Тогда его попросили передать послание через окно. На это посланник лучших из живущих на земле животных ответил, что не желает разговаривать через окно, и пригрозил немедленно вернуться назад. Напуганные друзья Хаджа Ахмада попросили его набраться терпения, пока они снесут одну из стен дома. Наконец верблюд приблизился к постели своего умирающего хозяина и, встав на колени, произнес: «О Хадж Ахмад, ты можешь почить с миром, ибо твои верблюды прощают тебе грехи. Однако они послали меня передать тебе причину своей обиды. Дело вовсе не в ношах, которые ты заставлял их таскать, и не в побоях, что ежедневно получали они от рук твоих слуг. На все это воля Аллаха, таков жребий верблюда на этой земле. Но вот заставить нас, груженных непомерной ношей и связанных в один караван, численностью голов превышающий количество бусин на четках, следовать за маленьким жалким ослом – вот этого мы не в силах вынести».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.