I О ПРИТЧЕ

I О ПРИТЧЕ

Притчи разумные да не ускользнут от тебя.

Книга премудрости Иисуса сына Сирахова 6:35

Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют.

Евангелие от Матфея 13:13

Известно, что во многих тайных, эзотерических или даже просто нетрадиционных школах есть правило, согласно которому от неофита требуется полный отказ от всего, чему он научился вовне. Обосновано такое требование тем, что невозможно изучать непривычное, новое, стоя на привычных, старых позициях, ибо, в противном случае, ученик на каждом шагу будет спотыкаться об обломки старого. Однако многим этот принцип легче выслушать, нежели следовать ему, реализовать его, многим такой принцип представляется невыполнимым. И в большой степени они правы, ибо, если кто и согласится забыть все, чему он привык следовать, то мало кто отвергнет все привычное в сердце своем. Если же такой человек и найдется, то он вызовет только подозрение, — не откажется ли он и от нового с такой же легкостью, с коей он отказался от привычного. Поэтому мы не считаем нужным вводить нашего читателя в искушение. Мы не считаем нужным налагать «на людей бремена неудобоносимые» (Лк 11:46) и не требуем забыть всего, чему читатель научился о христианстве до нас, ибо в нашем случае это было бы даже вредно. Однако от некоторых предрассудков нам придется отмежеваться в самом начале, некоторые заблуждения надо развеять сразу же. Хотя и здесь мы не потребуем слепого ослушания,ибо нашим главным принципом является стремление доказать то, что можно доказать, тому, кто хочет убедиться; убедить в том, что нельзя доказать, того, кто согласен слушать; заставить сомневаться того, кто хочет остаться неразубежденным.

Итак, есть в традиционном христианстве положения, не отвергнув которые в самом начале, нечего и думать читать нашу книгу. Первым таким положением является сказка о некой пресловутой простоте христианства, когда не нужно никакого усилия разума, когда все просто — как написано, так и надо понимать. Лозунгом такого рода христианства стало расхожее выражение; «Знаю Христа, бедняка распятого. С меня хватит, сын мой!» Об этом христианстве юродивых нам еще придется говорить весьма много, даже. к сожалению, больше, чем нам хочется, ибо прельщение простотой постигло и католицизм, и православие, и протестантизм. Все направления христианства настаивают на простоте, давая нечто сердцу, но отказывая в пище уму.

Так вот, об уме, о разуме нам теперь и нужно поговорить подробнее. Для этого нам придется обратиться к тем словам Иисуса Христа, где Он призывает: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.» (Мф 10:16). В этих словах, как может показаться, содержится призыв именно к простоте. Но только для того, кто хочет быть обольщенным простотой, потому что так удобнее. Тот же. кому не жалко времени, исследует, что за русским словом «простой» в речи Иисуса скрывается греческое akeraios (акереос), главное значение которого заключается в оттенках: несмешанный, чистый, неразделенный, целый или же простой. То есть в устах Иисуса сия была совсем не та простота, которая не требует работы ума, — наоборот, требуется стать мудрым, а мудрость может не быть вмещена ничем иным, кроме как умом. Апологеты простоты, как обычно, приводят такой пример: «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное.» (Мф 18:2).На сем-то фрагменте и строят защитники простоты свои доводы, говоря, что, как дети малые не рассуждают, так и нам не надо рассуждать, но надо просто, как дети, принять то, что написано.

Но взглянем тут на учение Апостола Павла, который пишет Коринфянам: «Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни.» (1 Кор 14:20). Можем ли мы прикидываться не замечающими, что то, к чему призывает и чего требует Апостол, совершенно идентично слову Иисуса быть чистыми на зло, как голуби, младенцы, по уму же быть совершеннолетними, мудрыми, как змии - Требование Павла сформулировано совершенно недвусмысленно, и в другом месте он призывает: «Не будьте нерассудительны...» (Еф 5:17).

Однако весьма уместен вопрос: зачем обладать совершенным разумом, если то, что предлежит сему уму для познания, для того, чтобы быть вмещенным, является простым? Если все, что требует познания, разумения, просто, то о чем и рассуждать? Напротив, кажется, что сие надо не рассуждая принять. К чему и как можно следовать завету Призывающего? Ведь младенцами Павел повелевает быть лишь на зло.

Идя в наших рассуждениях далее, мы не можем пропустить и таких слов Павла: «Надлежит быть и разномыслиям между вами. дабы открылись между вами искусные.» (1 Кор 11:19). И тут мы должны прежде всего пояснить, что разномыслия, фигурирующие в синодальном переводе, суть только один из вариантов перевода на русский язык слова, написанного Павлом. Причем еще не худший вариант, ибо в иноязычных переводах на месте разномыслии стоит нечто совсем иное — «партии». Отчего сии разномыслия? — Да оттого, что самый простой вариант перевода может присниться апологетам простоты лишь в кошмарном сне, ибо Павел использует слово ??????? — ересь: «Надлежит быть и ересям между вами, дабы открылись между вами искусные.» Кое-кто готов утешиться в данном случае тем объяснением, что мол значение слова «ереси» сильно изменилось со времен Павла, и он понимал под этим нечто отличающееся от того, во что превратилось это понятие в средние века. Такие соображения может приводить только тот, кто закрывает глаза на употребление этого слова во времена раннего христианства, — взять хотя бы известное сочинение второго века «Против ересей» Иринея Лионского.

Впрочем, о ересях и о Иринее можно было бы пока и промолчать, ибо для нашей нынешней темы не особенно важно, надлежит ли быть сим разномыслиям или нет. Мы обращаем внимание на иное: Павел говорит об искусности, ибо искусным должно открыться. А о какой искусности может идти речь в чем-либо простом? Много ли можно привести примеров занятий, которые были бы и простыми, и одновременно требующими искусности? — Да таких просто нет, наоборот, — искусность потребна только в чем-то сложном.

Мы начали наш рассказ неточностью перевода, но могут нам встретиться и явные фальсификации. Одну таковую мы и хотим теперь же предложить вниманию читателя. Мы говорим о фрагменте первого послания Апостола Павла к Коринфянам, где мы вновь встретимся с мудрым змием: «Боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, [уклонившись] от простоты во Христе.» (2 Кор 11:3).

Согласно нашей договоренности, введенные переводчиками для «ясности речи» слова, которые отсутствуют в греческом оригинале. взяты нами в квадратные скобки. Но обращает на себя внимание, что тут добавление слова «уклонившись» не просто не вносит ясности и искажает смысл сказанного Павлом, но и вовсе меняет его на противоположный. Однако без добавления сего слова мысль Павла звучит для защищающих простоту христианства в лучшем случае неудобопонятно, а в худшем просто еретически: «Боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились от простоты во Христе.» Встав на точку зрения традиционного христианства, и на самом деле трудно, даже невозможно понять, что же могло бы означать в устах Павла повреждение ума от простоты. Безумство, вызванное чрезмерной сложностью, было бы еще понятно, но безумство от простоты?..

Однако настолько ли уж несовершен и невежествен Павел в слове (2 Кор 11:6), чтобы нуждаться в помощи редакторов и корректоров? Позволим себе предположить, что он вовсе в таковых не нуждался, и, исходя из богодухновенности всего Писания, рассмотрим сказанное Павлом в том виде, как он это и написал.

В анализе сего положения нам следует обратить внимание, что повреждение ума уподобляется прельщению хитростью. По нельзя не заметить, хитрость никак не сможет достичь своих целей, ежели предстанет пред обольщаемым в своем истинном обличий. Она может рассчитывать на успех лишь в том случае, когда объект обольщения хитростью примет ее за ее же прямую противоположность — чистоту, искренность, простоту.

Все это необходимо помнить, чтобы понять, что, прельщая Еву хитростью, змий именно потому добился успеха, что смог выставит хитрость свою как простоту. Эти наши рассуждения играют существенную роль в системе подобий, выстроенных Павлом: производящая впечатление простоты хитрость змея и кажущаяся в букве Учения «простота во Христе», ибо и последняя может (а для многих столь же успешно, как и для Евы змий) послужить соблазном при несовершеннолетии но уму.

Ведь во Иисусе Христе суть две «простоты». Одна из них — традиционная простота, простота но букве. Она влечет за собой при восхождении от дольнего к горнему невообразимые и умножающиеся антиномии, противоречия, абсурды, разномыслия, многие из коих даже по мнениюих же апологетов не подлежат тому, чтобы получить хотя бы смутную и призрачную надежду быть понятыми человеком, каким бы совершеннолетним по уму он ни был. Сии противоречия возникают и в букве, и в духе. Именно сия-то простота является предметом предостережения Апостола.

Существует и другая простота во Христе — простота по духу, и истинность ее потому истинна, что не проявляется в необходимости усложнений ни в духе, ни по букве после того, как буква изъяснена.

Итак, мог ли Павел опасаться, что умы слушающих повредятся от истинной простоты? Напротив, та простота, хитрость которой заключена в соблазнительной простоте буквального понимания слова Божия, как раз и составляет предмет опасений Апостола, ибо многие, последовав сему, стали жертвами соблазна сей хитрости, которая, прикинувшись действительной простотой, прельстила и повредила умы многих. Так что Павлу было чего опасаться и было от чего предостерегать. Многие ли услышали его предостережения ?

«Кому уподоблю род сей?

Он подобен детям, которые сидят на улице

и, обращаясь к своим товарищам, говорят:

мы играли вам на свирели, и вы не плясали;

мы пели вам печальные песни и вы не рыдали.»

Кстати, в только что упомянутых словах Иисуса (Мф 11:16.17) тоже фигурируют дети. Однако тут уподобление детям звучит уже не так лестно и привлекательно, как это было в самом начале. И оказывается, что дитя может быть не только образом чистоты, но и символом пустозвонства и напрасной суеты. Столь тонки бывают грани в предмете, который мы собираемся изучать. И надо ли отдельно изъяснять, какую простоту выбираем мы? Надо ли говорить, что тому, кто захочет последовать за нами, очень пригодятся его умственные способности, а тот, кто ленив умом, пусть лучше почитает что-либо полегче.

2

К Библии, даже признавая ее, как это делаем и мы, главной своей книгой, можно относиться по-разному — по-разному с точки зрения ее единства, богодухновенности, доступности восприятия ее лексических конструкций широкой публикой и тому подобного. Однако в некоторых вопросах христианский мир пришел к завидному внеконфессиональному единству. Подобное единство достигнуто в принципе самого подхода к Священному Писанию, при коем истолкование библейских текстов строится на тех фрагментах, которые, как может показаться, вовсе не нуждаются ни в каком истолковании. Безусловно, такими фрагментами нельзя пренебречь, однако определенный недостаток сего подхода заключен в том, что некоторые иные фрагменты остаются не поддающейся никакому истолкованию бессмыслицей, дающей обильную пищу для антихристианской критики. Выводы, являющиеся результатом этой критики, лежат в пределах от утверждения о полной абсурдности учения Христа до попыток доказательства античеловечности Его учения. И правоверному богослову в качестве единственного способа уйти от абсурда не остается ничего Другого, как только игнорировать такие фрагменты, что также не может быть почтено добросовестным принципом. Есть, правда, и те, кто гордится своим скудоумием и настаивают на абсурде, но о них мы успеем еще поговорить отдельно.

К Библии можно подходить и иначе, обращая особое внимание на места, вызывающие наибольшие трудности в понимании, а таковых в Священном Писании предостаточно. Именно о них-то мы и будем говорить в нашей книге, так что читатель сможет самостоятельно решить, насколько прав был Александр Сергеевич Пушкин, писавший о Библии: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли....» Сумев истолковать неясные места, мы сможем после даже на «очевидные» и кажущиеся и без того ясными фрагменты взглянуть совершенно по-новому, — настолько по-новому, что прежнее толкование покажется нам просто-напросто детским лепетом.

Такого рода подход к толкованию Библии требует гораздо больших усилий, но обещает и преизобильное вознаграждение в виде не содержащей абсолютно никаких противоречий картины строения мира, понимания смысла жизни и многого другого, о чем вопрошает человек. Залогом таковой надежды являются предопределенные Божией рукой обстоятельства сохранения в неприкосновенности того, что может быть открыто лишь в свое время. Одним из этих обстоятельств является язык Священного Писания.

3

Со времен более древних, нежели когда еще не родился Моисей, призванный передать Иудеям Закон — Тору, Пятикнижие, легшее в основу той религии, которая является сейчас самой распространенной в мире, и о которой мы собираемся говорить ныне. все религии мира выработали единый способ изложения своих учений, единый язык — язык притчи, язык образов. Иудаизм, из коего родилось и выросло христианство, естественным образом воспринял эту традицию, согласно которой истина откровения излагается пророком и учителем не прямым текстом. но завуалирована при помощи символа, аллегории, и не может излагаться обычным языком.

Библия и не скрывает этого принципа, но. напротив, прямо говорит о тайне, скрывающейся за сей завесой. Так же прямо Священное Писание говорит и о том, что завеса эта не шутка, и нужно приложить немало времени и сил. отказаться от всего суетного, чтоб хотя бы краем глаза заглянуть за нее. Вот, как об этом пишут Иисус сын Сирахов и царь Соломон, сама мудрость которых уже является притчей: «Кто мало имеет своих занятий, может приобрести мудрость. Как может сделаться мудрым тот, кто правит плугом и хвалится бичом, гоняет волов и занят работами их ?.. Только тот, кто посвящает свою душу размышлению о законе Всевышнего, будет искать мудрости всех древних и упражняться в пророчествах. Он будет замечать сказания мужей именитых и углубляться в тонкие обороты притчей; будет исследовать сокровенный смысл изречений и заниматься загадками при отчей...» (Сир 38:24,25; 9:1-3); «чтобы разуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их. (Прит 1:6).

Итак, этот тайный язык скрывает собой высшую мудрость — «мудрость всех древних». Ее-то мы и поищем за завесой притчи.

Но так ли легко хотя бы просто увидеть саму сию завесу? Не пропустим ли мы ведущую в сокровенное потайную дверь, приняв завесу пред ней за глухую стену? Ведь сама способность не утерять, не пропустить притчу в потоке того, что передается буквально, требует определенных способностей от желающего стяжать мудрость и познать истину, от желающего знать «тонкости слов и разрешение загадок.» (Прем8:8): «Люби слушать всякую священную повесть, и притчи разумные да не ускользнут от тебя.» (Сир 6:35); «Сердце разумного обдумает притчу и внимательное ухо есть желание мудрого.» (Сир3:29). Из сказанного следует, что передаваемая в вуали образа, притчи, мудрость дает возможность каждому разуметь скрытый за этими образами смысл в соответствии с уровнем развития своего сознания. Другими словами, в раскрытии символа —«кто может вместить, да вместит» (Мф 19:12). А иной и вовсе не заметит того, что находится перед его глазами, и притча пройдет мимо его ушей.

Обратил ли внимание читатель, но в повествовании о языке Священного Писания только последняя цитата взята из Нового Завета? Но это вовсе не означает, что лишь Ветхому Завету свойственно такое отношение к сокрытию истины, ибо и раннее христианство, конечно же, восприняло язык притчи в полной мере, и именно христианство обладает книгой, написанной язы ком едва ли не сложнейших образов — Откровение Иоанна Богослова, часто называемое по-гречески — Апокалипсис.

Необходимость использования иносказания обусловлена тем, что высшая истина передается многим поколениям, на десятки веков, в течение коих будет меняться сознание человечества, будет изменяться уровень его нравственного и умственного развития, не говоря о том, что даже и в рамках одного века существуют люди. умеющие вместить разное. И, конечно же, человечество, как мы покажем в дальнейшем, не могло не менять своего понимания истин, завуалированных притчами.

Мало того — и один человек, в течение своей жизни может вырастать в сознании. Причем касается это даже настолько великих святых, каким был Павел, говоривший о себе: «когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.» (1 Кор 13:11). Если бы так сказал не Павел, а кто-либо другой, то еще можно было бы думать, что речь идет о возрастных изменениях в буквальном смысле, а так любой знаковый с историей сего Апостола видит тут иносказание. Еще обращаем внимание: Павел говорит, что он «оставил младенческое», чем делает окончательно невозможным и далее буквально понимать призыв к превращению в малых детей. Сия последняя заповедь имеет какой-то совсем иной смысл.

Мы не случайно привели пример с Павлом, и. как читатель увидит в дальнейшем, сей великий Апостол будет одним из главных наших водителей к тайнам Священного Писания. Именно Павел блестяще разъясняет в широчайшем смысле относящийся к познанию истины принцип: «кто может вместить, да вместит». Павел пишет: «Кто из нас совершен, так [совершенно) должен мыслить; если же вы о чем иначе мыслите, то и это Бог вам откроет. Впрочем, до чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить.» (Флп 3:15,16).

Однако на восприятие человеком истин, завуалированных аллегорией, известным образом влиял и уровень тех знаний, которыми обладало человечество, — тот самый уровень знаний, который никоим образом не определяет познания истины, но приближает человека к истинному пониманию устройства мира. Например, открытие в свое время гелиоцентрической системы, познание того, что не солнце вращается вокруг земли, но земля, сама обращаясь вокруг собственной оси, вращается, в свою очередь, вокруг солнца, что определяет смену времен года. дня и ночи, — все это установило новые условия. требовавшие пересмотра бытовавшей тогда концепции, ревизии толкования известных библейских сюжетов.

Примеры полной невозможности в этом свете буквально понимать известные слова мы встречаем в самом начале Первой книги Моисеевой, книги Бытия: «И сказал Бог: да будет свет... и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью.» (Быт 1:3-5). Но при сем заметим, что лишь спустя три дня творения и три ночи «создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью» (Быт 1:16).

Что же управляло днем и ночью, вечером и утром до того? Этот вопрос должен настроить читателя на необходимость отказа от фундаменталистического толкования в пользу желания видеть за привычными словами нечто иное, воспринимать библейские рассказы как иносказания, заставляющие задуматься над собой. Тут уместно заметить, что хоть какой-то свет на эту тайну был пролит лишь во времена Иисуса, свидетельством чего служит фрагмент письма Апостола Петра, преподносящего, как откровение: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день.» (2 Пет 3:8).

Чуть далее мы читаем: «И сказал человек [Адам]: вот. это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она [Ева] будет называться женою, ибо взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть.» (Быт 2:23,24). Однако ведь у первочеловека Адама не было никакой буквально описанной в Библии матери, да и Отец его был не таков, чтоб в отношении Его можно было употребить слово «оставит», ибо Адам еще не мог знать о грядущем изгнании из Едема (Быт 3:23,24); но, если бы и знал, то «отец» в речи его следовало бы написать с заглавной буквы. Все сие должно настроить толкователя (по-гречески экзегета) на то, что во всем этом скрыт некий тайный смысл, также не допускающий фундаменталистического подхода. На эту тайну уже в новозаветные времена обращает внимание Павел (Еф 5:31,32), но тщетно, ибо традиционные толкователи не только не в состоянии видеть тут наличие тайны, но уходят в спекуляции по поводу того, что сие вовсе и не Адам говорил, а Моисей, так передавший его слова.

Мы начали примерами притчей Моисеева Пятикнижия, и потому наш интерес должно вызвать мнение иудаиста. Таковым является средневековый (1135-1204) живший в Испании учитель и талмудист Моисей Маймонид (или Мошебен Маймон), чьи труды повлияли па мышление таких философов, как Фома Аквинский и Спиноза. Маймонид писал: «Всякий раз, как в наших книгах встречается история, реальность коей кажется невозможной, повествование, которое противоречит и рассудку, и здравому смыслу, можно быть уверенным, что сия история содержит иносказание, скрывающее глубоко потаенную истину; и чем больше нелепость буквы, тем глубже мудрость духа.» Запомним эти слова, в будущем они много раз окажут нам помощь.

Справедливость требует заметить, что изменение понимания смысла притчи может носить как положительный, так и отрицательный характер, ибо человек оказывается склонен не только к просветлению или уж хоть. как в недавно рассмотренном примере с вращением земли, к познанию, но, к сожалению, и к обскурантизму, и в этом смысле роль притчи, символа, далеко не однозначна — «Притча из уст глупого отвратительна.» (Сир 20:20). Притча может превратиться даже в опасность. А если бы сие было не так, то для кого и для чего сказано в Писании: «Неровно поднимаются ноги у хромого, — и притча в устах глупцов. Что влагающий драгоценный камень в пращу, то воздающий глупому честь. Что [колючий] терн в руке пьяного, то притча в устах глупцов.» (Прит 26:7-9).

А меж тем, известные христианские богословы, естественно не признающие в отношении себя упомянутых сравнений, а греческое слово ???????? (параболэ — притча) означает также сравнение, сам факт наличия притчи толкуют так, что дескать Иисус Христос говорил притчами всем окружающим его людям для того. чтобы заинтересовать их Своим учением, но эти притчи, якобы, были достаточно понятными для окружающих Иисуса людей, и многие прямо разумели смысл Его притчей, те же, кто не понимал, могли обращаться к Нему, и Он объяснял им их, в то время как те, кто не принимал Христа, не хотели понимать и смысла Его притчей, и они оставались для них закрытыми.

Такая точка зрения является недалекой примитивизацией, ибо единое толкование найдено далеко не всем евангельским притчам. а Иисус не только не стремился объяснить смысл притчей любому желающему того, но. как будет показано ниже, нередко поступал наоборот. Что же касается того, что многие прямо понимали смысл реченного Им, то это просто-напросто ложная посылка, ибо некоторые слова Иисуса, будучи истолкованы превратно, дали даже повод считать Его учение чуть ли не античеловеческим. Запредельной для истолкования явилась, к примеру, притча о неверном управителе (Лк 16:1-9), завершающаяся на первый взгляд просто скандально: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным.» (Мы будем разбирать эту притчу несколько позже, но ее истолкование заставит нас вернуться к тому, что было уже несколько раньше.) Не менее твердым орешком при попытке лобового подхода оказалась и известная формула: «кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то. что имеет.» (Мф 13:12; 25:29; Мк 4:25; Лк 8:18; 19:26).

Неумение видеть иносказание там, где об этом не говорится специально, являющееся типичным свойством непосвященного видеть во всем лишь себя, мерить все на свой аршин, привело такого специалиста по истории религии, как С.А.Токарев, к выводу, что вышеупомянутая заповедь — «возмутительное для элементарного нравственного сознания циничное моральное правило, в котором воплотилась скотская мораль рабовладельцев и ростовщиков». Как любил выражаться Апостол Навел, что же скажем? — Да уж, воистину, «у неимеющего отнимется и то, что имеет.» Этот пример показывает, что с притчей следует обращаться осторожно, ибо потеря репутации — далеко не самое страшное. что может произойти в противном случае.

Здесь уместно добавить, что, конечно же, правы те. кто считает, что если кто не приемлет Христа, для того и смысл притчей остается закрытым, однако не будем торопиться с выводом о доступности притчей даже для тех, кто всем сердцем стремится к Его познанию.

Приведем пример, показывающий, что не только лобовой подход исследователей, открыто провозглашающих неприятие христианства, но и упрощения со стороны христианских ученых, в ложном стремлении отыскать «рациональные» и «разумные» интерпретации символики библейских притчей и объяснения чудес, могут привести к полной потере всякого смысла благовествований. Печальным примером подобного рода изысканий служит интерпретация Гедиза Макгрегора (Geddes McGregor), касающаяся чудес о насыщении толп народа несколькими, по выражению Макгрегора, хлебами и рыбами (Мф 14:13-21; 15:32-38; Мк 6:32-44; 8:1-21; Лк 9:11-17; Ин 6:3-13):

«Иисус, выйдя, увидел множество народа... и начал учить их много. И как времени прошло много, ученики Его, приступив к Нему, говорят: место здесь пустынное, а времени уже много, — отпусти их, чтобы они пошли... и купили себе хлеба, ибо нечего им есть. Он сказал им в ответ: вы дайтеим есть. И сказали Ему: разве нам пойти купить хлеба динариев на двести и дать им есть? Но Он спросил их: сколько у вас хлебов? пойдите, посмотрите. Они узнав, сказали: пять хлебов и две рыбы... Он взял пять хлебов и две рыбы, воззрев на небо, благословил и преломил хлебы и дал ученикам Своим, чтобы они раздали им; и две рыбы разделил на всех. И ели все, и насытились. И набрали кусков хлеба и остатков от рыб двенадцать полных коробов. Было же евших хлебы около пяти тысяч мужей.» (Мк 6:34-44). Однако изложением этого ограничиваются лишь Иоанн и Лука, что же касается Марка с Матфеем, то они продолжают рассказ:

«В те дни, когда собралось весьма много народа и нечего было им есть, Иисус, призвав учеников Своих, сказал им: жаль Мне народа, что уже три дня находится при Мне и нечего им есть... Ученики Его отвечали Ему: откуда мог бы кто взять здесь в пустыне хлебов. чтобы накормить их? И спросил их: сколько у вас хлебов? Они сказали семь. Тогда... взяв семь хлебов и воздав благодарение, преломил и дал ученикам Своим, чтобы они раздали; и они раздали народу. Выло у них и немного рыбок: благословив. Он велел раздать и их. И ели, и насытились: и набрали оставшихся кусков семь корзин. Евших же было около четырех тысяч.» (Мк 8:1-9).

Ну и каково же истолкование произошедшего по Макгрегору? Л у него все столь просто, что читателю должно было бы стать смешно, если бы не становилось столь грустно. — Да у всех было полным полно еды в складках одежд, но каждый просто стеснялся есть в одиночку и боялся, что придется делиться с соседями, но зато, когда ученики Иисуса стали передавать хлеб и рыбу. они вытащили и свой провиант, так что даже осталось липшее. При первом прочтении было трудно поверить своим глазам, столь проста трактовка — стоило ли и голову ломать над этим «чудом». Но беда этого горе-толкователя многосложна и, в первую очередь заключается в том, что он просто поленился почитать дальше (воистину — «имея очи не видите»).

И что же сказал Иисус после совершения второго чуда?

«Он заповедал им, говоря: ... берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой. И рассуждая между собой, говорили:. :»то значит, что хлебов нет у нас. Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Имея очи, не видите? имея уши. не слышите? и не помните? Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч, сколько полных коробов набрали вы кусков? Говорят Ему двенадцать. Л когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков? Сказали: семь. И сказал им:как же вы не разумеете?» (Мк 8:15-21)!!!

С первого взгляда видно, что Макгрегор попросту не увидел различных обстоятельств, при которых происходили эти чудеса, и это составляет его непозволительную ошибку. Он признался и том. что ничего не может ответить на последний вопрос Иисуса, впрочем, это тоже относится ко всему традиционному или современному христианству, ибо для того, чтобы разуметь, необходимо знать символику количества и качества провизии. Иными словами, ими, как и всеми считающими себя непорочными церквями. игнорирована преподанная Иисусом Христом символика чисел. Назовем такую науку арифмологией (от греческого arithmos — число, ср. арифметика), и, хотя существует другой термин — нумерология, мы не будем им пользоваться по той же причине, почему астрономы не стали выступать под знаменами астрологии. Наличие тайн чисел столь же бессмысленно отрицать, сколь и начинать с них изложение символики, ибо прежде следует овладеть основами языка иносказаний. Начать наукой о числах и том виде, как они выступают в Священном Писании, мы не можем на основании того, что «в начале было слово» (Ин 1:1). В первую очередь нам надо разобраться со словами и тем, какие представления и понятия складываются из них.

Обращаем внимание читателя на пример с тайнами умножения хлебов еще и по другим причинам, ибо тут, во-первых, ни один из учеников не находит сказанному Учителем правильного толкования (что же говорить о многих других); во-вторых, несмотря на то, что все они ломают голову над сказанным, никто из них не обращается за разъяснением к Иисусу Христу; в-третьих, они делают неверный вывод, на что Он обращает внимание. То есть ученики здесь, подобно обычным людям, не понимают символов и иносказаний, имеют возможность обратиться к Учителю, но не обращаются, и даже ложно толкуют преданное им, создавая домыслы.

Мы пришли к таким выводам в результате анализа весьма сложного материала. Ничуть не сожалея о потраченном времени, заметим, что того же мы могли достичь, и идя по пути наименьшего сопротивления — приведя прямые свидетельства. Одним из таковых является Иоаннов фрагмент, где Иисус говорит: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. На это сказали Иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А Он говорил о храме тела Своего. Когда же воскрес Он из мертвых, то ученики вспомнили, что Он говорил это, и поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус.» (Ин 2:19-22).

При помощи этих очень поучительных историй мы с новой стороны продемонстрировали тезис о том, что символический язык может послужить причиной ложного толкования истины, се извращения и даже, как это случилось с арифмологией Иисуса, полного ее забвения. Что же скажем? — Заблуждения и ошибки неизбежны, когда человек незрелый по своему сознанию, или, говоря Иисусовыми словами, не могущий вместить, пытается дать толкование истины, к пониманию которой он не готов.

Ошибки и заблуждения неизбежны, «ибо надобно придти соблазнам» (Мф 18:7), «невозможно не придти соблазнам» (Лк 17:1), — через них человек должен пройти, дабы страдания и разочарования, вызванные ими, вывели его на путь истинный. От многих ошибок страдает лишь их обладатель. Большее зло начинается, когда свои заблуждения и иллюзии человек провозглашает истиной. а Истину — ложью. Тогда ясное и светлое учение может превратиться в кривое зеркало, будучи отраженной в котором. Истина перестает быть таковой, искажаясь до неузнаваемости. Зло влечет за собой еще большее зло, проявляющееся в том. что носители искаженной истины практически всегда стараются не столько утвердить свою собственную правоту, сколько, неся нетерпимость к инакомыслию, стараются заглушить его воинствующим неприятием.

Результатом сего оказывается в итоге то, от чего предостерегает Апостол Павел, цитируя превратившийся в пословицу стих поэта Менандра (IV век до Р.Х.): «Худые сообщества развращают добрые нравы.» (1 Кор 15:33). Сколь велико сожаление о том, что эти слова и ныне применимы к столь многому в мире!

4

Если бы задача притчи, иносказания, языка символов, аллегорий, сводилась лишь к тому, чтобы просто донести до всех поколений рода человеческого неизменяемые истины, то. вероятно, не стоило бы и городить весь огород, вступая в конфликты с общепринятыми взглядами. Дело тут заключается в том, что одна из главных задач такого способа изложения учения состоит в сокрытии тайн одностороннего, недостойного взора, ибо, как сказано Соломоном: «Человек рассудительный скрывает знание.» (Прит 12:23). А вот что говорится в книге премудрости Иисуса сына Сирахова: «Открывающий тайны потерял доверие, и не найдет друга по душе своей. Люби друга, и будь верен ему. А если откроешь тайны его, не гонись больше за ним... Кто открыл тайны, тот потерял надежду.» (Сир 27:16-18,23). Но сохранить не значит похоронить!

Взглянем, о чем говорит относящаяся к Ветхому Завету, но написанная фактически в новозаветное время третья книга Ездры, которая наиболее явно показывает наличие наряду со всеобщим и тайного знания: «Эти слова объяви, а прочие скрой... Я [Бог] возжгу в сердце твоем светильник разума, который не угаснет, доколе не окончится то, что ты начнешь писать. И когда ты совершишь это, то иное объяви, а иное тайно передай мудрым... Всевышний сказал: (книги) первые, которые ты написал, положи открыто, чтобы могли читать и достойные, и недостойные, но последние семьдесят сбереги, чтобы передать их мудрым из народа; потому что в них проводник разума, источник мудрости и Река знания.» (3 Езд 14:6,25,26,46-48).

Итак, нет нужды пояснять, что сокрытие знаний не есть их уничтожение, но оно означает и некую преемственность тайн сокрытого. Сокрытие обязательно подразумевает последующее открытие. Тщательность же сокрытия должна обеспечивать недоступность сокрытого, тайного от тех, кому оно вовсе не предназначается в силу их неподготовленности, от тех, кто его недостоин. В этом отношении Учение Иисуса Христа было изложено столь искусно, что сокрыло эти тайны не только от недостойных, но и от людей, особо претендующих на звание достойных, от людей. должных по сути быть хранителями этих тайн, — случайно ли? Повременим с ответом.

Вместе с тем язык притчи решает и ту еще задачу, которая заключена в предохранении скрываемых тайн от сознательного или бессознательного искажения кем бы то ни было. Придется согласиться, что, дабы исказить смысл, например, притчи о неверном управителе или же смысл чудес об умножении хлебов, нужно прежде раскрыть эти тайны, расшифровать сии символы. Только после этого можно будет говорить об их возможном искажении. Если же такой ключ расшифровки не найден, можно бояться только ложной интерпретации символов, что, конечно, откроется рано или поздно.

Так, поскольку у читателя достанет терпения дочитать нашу книгу до главы, объясняющей арифмологические шифры Библии, он поймет, что если бы традиционное христианство не утеряло знания сей тайны, то обязательно изменило бы численные значения, фигурирующие в чудесах о насыщении толп, или же вообще отказалось бы от богодухновенности этих фрагментов. Когда же тайны сии остались в неприкосновенности, за их целостность не приходится беспокоиться, и именно благодаря языку символов и образов.

Здесь можно несколько отступить от темы притчи и заметить, что практически все религии, предшествовавшие христианству, религии Египта, Индии, Китая, Иудеи, Персии, Аравии и иных стран, содержали в себе экзотерическую или всеобщую, внешнюю и эзотерическую или тайную, внутреннюю основы. Причем единственным хранителем этой тайной эзотерической основы всегда было жречество или духовенство. С христианством случилось иначе, и эзотерическое учение Иисуса предстало в качестве того бриллианта, который был столь тщательно сокрыт, что результатом этого оказалась утеря тайного учения на уровне церковном. Здесь, впрочем, нет ничего особо удивительного, ибо, как мы покажем в заключительной главе, это было неизбежно. При этом, конечно, надо предупредить, что, как будет ясно из последующего повествования, речь идет не о так называемых непостижимых для ума таинствах церкви, но именно о тайном учении Иисуса, дающем к тайнам бытия не отмычку, но ключ, открывающий многие замки.

Традиционное христианство особо подчеркивает отсутствие в себе чего-то не одинаково от всех сокрытого, каких-либо служителей с различными уровнями посвящения в это сокрытое, сокровенное, в тайны, и уже одним только этим почему-то отводит себе более истинную роль по сравнению, например, с буддизмом или индуизмом. Однако мы на новозаветных текстах покажем, что в раннем христианстве существовало тайное, эзотерическое учение, равно как были и посвященные в него (хотя и признаем, что утверждение о том, будто таковых посвященных можно было встретить на каждом шагу, являлось бы верхом безрассудства).

Перед читателем, считающим, что то, о чем мы говорим в отношении протохристианства, вполне справедливо и по отношению к христианству современному, традиционному, считающим, что ну существенного ничего не утеряно, что Иисусово учение дошло до наших времен в целостном виде, вопрос можно поставить и иным образом — так, как ставил его в свое время Апостол Павел: «Все ли апостолы? Все ли пророки? Всели учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи?» (1 Кор 12:29, 30). Размышление над этим вопросом приведет любого к выводу, что в общем-то никто ни апостол, ни пророк, ни у кого нет даров исцелений, а вернее, если последние и есть у кого-то, то церковь объявляет их сатанинскими.

Доказательство былого существования и утери современным миром тайн по сути уже начато нами примером той самой арифмологии, символики чисел, которой пользовался Иисус (и не только Он), и в отношении утраты которой современным христианством не может быть двух мнений.

До сих пор наша аргументация о существовании тайного учения носила несколько односторонний характер. Исправляя сей недостаток, покажем справедливость существования тайного учения с иной стороны. Это не составляет сколь-нибудь заметных трудностей, ибо новозаветные тексты буквально пронизаны перекрестными ссылками на тайное учение.

Некоторые исследователи обращают внимание на наличие тайны даже там, где принято видеть чуть ли не образец общедоступности. Так, самой почитаемой и наиболее известной частью Нового Завета без сомнения является фрагмент Евангелия от Матфея. называемый нагорной проповедью. При этом большинство комментаторов Писания полностью игнорирует тот факт, что восхождение на гору в понятии иудеев того времени означало поиск уединения, уход от шума и суеты поселений и городов: «И отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один.» (Мф 14:23). Поэтому надо отдавать себе отчет, что даже содержание такого учения, как нагорная проповедь, вероятно. передавалось Иисусом далеко не каждому — «Увидев народ. Он взошел на гору; и когда сел, приступили к Нему ученики Его.» (Мф5:1), — то есть, увидев народ, Он ушел от него, и лишь ученики Его могли слушать Его. (На это обращает внимание Аапели Саарисало в своем комментарии к новому переводу Нового Завета с греческого. Писание, впрочем, хранит примеры как за, так и против такого мнения. Для читателя, желающего непременно составить собственное представление по данному вопросу, можно Указать следующие примеры за: Пав 2:16; 1 Пар 23:14; Лк 6:12; 9:28; - и против: 3 Цар 18: 19; Мф 15:29; Лк 4:29.) Нам, однако, нет вовсе никакой необходимости настаивать на таком мнении. ибо с рапным успехом можно считать, что Иисуса на горе слушали тысячные толпы, потому что евангельские повествования и без того наполнены указаниями на тайное. Вот что написано у Матфея: «И приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царства Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то. что имеет; потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют, и сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите — и не уразумеете, и глазами смотреть будете — и не увидите». (Мф 13:10-14). А вот каково описание этого эпизода у Марка: «Когда же остался без народа, окружающие Его, вместе с двенадцатью. спросили Его о притче. И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия. а тем внешним все бывает в притчах, так что они своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют, да не обратятся.» (Мк 4:10-12). Похожее находим и у Луки (Лк 8: 10).

Чем же столь важны приведенные слова Христа? В первую очередь, несомненно тем, что существует нечто, не могущее быть названным иначе, как тайнами Царствия Божия, и, во-вторых, ясно видно, что наряду с некими внешними, кому нельзя знать тайны, существуют те, которые могут быть допущены до сих тайн, посвящены в них.

Но, может быть, этот эпизод, хотя и повторен в подробностях в синоптических Евангелиях, нехарактерен, случаен либо исключителен? Читаем в другом месте: «Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им. да сбудется реченное через пророка, который говорил: отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания Мира.» (Мф 13:34,35). Еще в другом месте: «И таковыми многими притчами проповедывал им слово, сколько они могли слышать. Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все.» (Мк 4:33,34). И тут мы видим, что речь идет о чем-то сокровенном, что не может излагаться всем, но должно быть изъяснено ученикам.

Более того, речь идет о том, что широкое без разбора распространение таких тайн есть преступление, — деяние угодное сатане, равно как преступлением является позволение ребенку играть с огнем или с острой бритвой, ибо он может причинить непоправимый вред и себе, и другим. Предупреждение об опасности такого рода мы находим в следующем виде: «сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу.» (Лк 22:31). Как говорится, комментарии излишни! Но чтобы у ученика не осталось уж никаких сомнений но поводу опасных последствий посвящения недостойных в тайны, Иисусом дана заповедь, ставшая едва ли не наиболее известной и едва ли не наиболее ложно толкуемой в масштабе всего христианского мира: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись не растерзали вас.» (Мф 7:6).

Позволим себе сделать небольшое отступление, отметив, что особенности языка символов, притчей и иносказаний, характерные для канонических текстов, четко прослеживаются и в апокрифических. В данном случае для нас интересен символ обращения свиней. Точно такой же символ встречается и в коптском Евангелии Фомы, хотя символика его в гораздо меньшей степени доступна пониманию людей несоответствующего уровня. Но, с другой стороны, и обещание, даваемое Фомой (тем самым Фомой неверующим, как его окрестили неимеющие) в отношении всего его Евангелия в самом его начале, гораздо более многозначительно: «Тот, кто обретет истолкование сих слов, не вкусит смерти.» (Фома 1). Остановимся здесь на мгновение и отметим, что многие традиционалисты склонны считать такие вступительные слова Фомы в большой степени претенциозными, однако по сокрытому за буквой смыслу, который должен быть целью каждого читающего тексты подобного рода, они ничем не отличаются от некоторых строк канонических Писаний. Так, в Откровении Иоанна Богослова находим такие строки: «Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем.» (Отк 1:3). Из требования о соблюдении написанного уже само собой вытекает, что читать и слушать требуется, понимая, что читаемое и слушаемое означает. То есть Иоанн формулирует заповедь блаженства родственную заповедям блаженства нагорной проповеди: Блажен понимающий и соблюдающий слова пророчества сего. От этих слов до формулы Фомы уже не очень далекий путь, промежуточной вехой на котором может быть такое: Тот, кто обретет понимание (а понимание не может быть полным без истолкования) станет блажен (а значит и не вкусит смерти, ибо тот, кто мертв, блаженным быть не может).

Возвращаясь к символу обращения, читаем: «Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев обратится человеком.» (Фома 7). Эта символика кажется столь запутанной, что комментаторы даже подозревают переписчика в ошибке. Тем не менее все верно, и смысл притчи при правильном понимании того, что под символом льва скрывается не что иное, как тайное учение, становится ясен: блаженна судьба тайного, если им овладевает человек достойный, что дает возможность тайному знанию проявиться во благо, но проклят, кто, не будучи достоин, овладевает им, становясь зверем. Здесь же стоит заметить, что символ льва, наряду с агнцем и рыбой являлся основным символом протохристиан, и этот символ не однажды встречается и в признанных текстах: «Лев, которого ты видел,.. — Помазанник.» (3 Езд 12:31, 32); «Вот, лев от колена Иудина, корень Давидов. победил и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее...» (Отк 5:5; ср. Быт 49:9).