Юродивый Андрей Феодорович, или раба Божия Ксения1

Приступая к характеристике рабы Божией Ксении, считаю не лишним сказать несколько слов о кладбище, на котором она похоронена.

Смоленское православное кладбище находится на Васильевском острове: оно называлось до построения Петербурга Лосиным островом.

Название это, по преданию, произошло по следующему случаю. В начале построения Петербурга на Лосином острове поселилась артель рабочих, пришедшая

Печатается по изданию: Ф. Белорус. «Юродивый Андрей Феодорович, или раба Божия Ксения, погребенная на Смоленском кладбище в Петербурге». СПб., 1903 г. из Смоленской губернии на работы. Непривычный образ жизни, тяжелый труд, климат, а вследствие этого последнего – различные заболевания скоро всех свели в могилу, их свезли на берег Черной речки и там похоронили. Вот с того-то, будто бы, времени поле на южной стороне этой речки и прозвали Смоленским. До 1709 года в Петербурге не было настоящего кладбища и умерших хоронили, где придется. Только жители Васильевского острова погребались исключительно на южном берегу Черной речки. Впрочем, хоронили и на других местах громадного острова, но эти кладбища, вследствие наносов с моря, сравнивались песком и после них не оставалось даже следов. Например, на плане Петербурга 1738 года кладбище значится между Большим и Средним проспектами за 23-й линией острова; теперь об этом кладбище нет и помину. В царствование Анны Иоанновны существовала особая комиссия для построения Петербурга. Ввиду неудобства хоронить людей на заносных местах, Св. Синод решил исследовать в указанных им местах грунт земли и высоту грунтовой воды. Архитекторы принялись за дело, и когда представили в комиссию для построения Петербурга свое мнение, последняя обратилась к Синоду, который 23 октября 1738 года постановил: «В С.-Петербурге погребению быть надлежит на Васильевском острове у Черной речки, между 18-й и 23-й линиями, к каковому месту дорогу расчистить от вновь наросшего кустарника и поделать канальцы».

Так как и это место оказалось чрезвычайно низким, то Св. Синод предписал «для возвышения кладбищенских мест прорывать канавы и пруды и вынутую землю насыпать в низкие места».

Когда все это устроилось и кладбище было огорожено, то Св. Синод повелел содержать «в добром порядке из церковных доходов». Но так как при кладбищах не полагалось церквей и покойников отпевали при домашних и приходских, то комиссия предложила Св. Синоду «прислать людей и приписать кладбище в духовное ведомство», что и было исполнено в 1739 году.

Таким образом, Смоленское кладбище официально существует с помянутого года, но до 1755 года при нем не было ни одной церкви, и лишь благодаря заботам императрицы Елисаветы, построена деревянная, в честь Смоленской иконы Божией Матери. Церковь была построена на казенный кошт губернии, а вследствие этого губерния и подчинила себе кладбищенскую церковь с ее доходами. Но в 1770 году кладбище и церковь были переданы в ведение епархиального ведомства. После этого, ровно через десять лет церковь и кладбище перешли в ведомство епархиального архиерея. В 1772 году церковь была перестроена и к ней прибавлен придел во имя Архистратига Михаила.

Ввиду того, что церковь сильно обветшала, а для починки ее не было средств, то Консистория, указом от 11 августа 1785 года, разрешила сборы пожертвований на построение нового храма.

Через четыре года церковь уже была построена, и постройка ее обошлась в 18 010 р. 22 к. Теперь на кладбище было две церкви: одна каменная, во имя Смоленской иконы Божией Матери, и другая, придельная, деревянная, в честь святого Архистратига Михаила.

Вслед за этим, когда кладбищенские доходы увеличились, построены были четыре каменных дома, приобретено много земли для расширения кладбища и улучшено содержание богаделенок, которые находились в богадельне, построенной почти вместе с деревянной церковью.

Все шло хорошо до 1824 года; но в этот достопамятный год, а именно 7 ноября, не только Смоленское кладбище, но и весь Петербург постигло большое несчастье. Случилось наводнение, и вода поднялась над кладбищем почти на 10 футов. Все кладбищенские заборы, мосты и мостики были снесены, а кресты с могил унесены на Выборгскую сторону, земляные насыпи смыты, каменные и металлические кресты и плиты сдвинуты и занесены землею. Большая часть памятников свалены напором воды и поломаны упавшими на них деревьями, деревянная церковь Архистратига Михаила была до того размыта, что в ней нельзя было служить: в богадельне утонуло три старушки, остальные спаслись на чердаке. Словом, наводнение произвело страшные беды и нанесло много убытка. А так как во время этого наводнения в Петербурге погибло много людей, то потребовалось много места для захоронений, между тем, и прежде уже чувствовался недостаток и кладбищенское начальство не знало, что предпринять, но 11 ноября кладбище это посетил Император Александр I, который повелел немедленно расширить его прибавкою пустопорожней земли.

Таким образом, пришлось восстанавливать все, что разрушила стихия, и много пришлось поработать, в особенности над подмокшим имуществом и документами; последние, однако, трудно было исправить, потому что их совсем размыло; тем не менее, сведения о погребенных на этом кладбище, приблизительно, собраны отцом Стефаном Опатовичем, из которых видно, что за восемьдесят лет, то есть, с 1799 по 1879 год, на этом кладбище погребено 350,000 человек, хотя, как можно предположить, их было гораздо больше.

Среди всех этих лиц есть много замечательных, о которых память и поныне сохранилась в народе. Вот вам пример: бывая на этом кладбище, я всегда видел у одной маленькой часовни много молящегося народу. Предполагая сначала, что эта часовня предназначена специально для панихид по усопшим, я не обращал особенного внимания, но как-то раз пришлось услышать от одной престарелой женщины весьма странный, чтоб не сказать резче, анекдот или предание о петербургской жительнице, Ксении Григорьевне Петровой, юродствовавшей чуть ли не весь свой век и похороненной на Смоленском кладбище.

Блаженная Ксения на фоне Смоленской церкви

Заинтересовавшись ее рассказом, – из которого я узнал, что именно по ней служатся эти панихиды и что с этою целью и устроена часовенка, – я специально отправился туда проверить слышанное. Обратив внимание на надпись, приведенную в заголовке этого очерка, я начал расспрашивать о ней лиц, молившихся над ее могилой, думая, что они ее родственники или знакомые. Но отнюдь не бывало: это были люди, которые много слыхали о ней, но столько же знали, сколько и я. Некоторые из них однако говорили многое такое, чему поверить трудно, и я решился обратиться к более сведущим людям, которые указали на сведения, помещенные в «Русской Старине» и в «Историко-статистическом описании Петербургской епархии» и в «Ведомостях Петербургской Городской Полиции». С этими сведениями я и хочу познакомить читателей, интересующихся личностью Ксении.

Вот как пишут о ней: Около ста лет тому назад жила в Петербурге некая Ксения или, точнее, Аксиния Григорьевна: но никто не знал, что это была за Аксиния и из какого звания происходила. Одно лишь известно, что она сама себя называла не Аксиньей, а Андреем Феодоровичем. Имя это, как оказывается, принадлежало ее мужу Петрову, в ранге полковника, служившего в придворном хоре певчих. Молодая девушка Ксения, влюбившись в такого же молодого воинапевца, вышла за него замуж; но не долго пришлось ей наслаждаться супружеским счастьем: через несколько лет она осталась вдовою на двадцать шестом году своей жизни. Ксения Григорьевна сильно любила своего мужа, и когда он умер, она от сильного потрясения почти лишилась рассудка.

Когда Андрея Феодоровича повезли на кладбище, она надела платье мужа, состоявшее из камзола, кафтана, штанов и картуза, и в этом костюме провожала его до места последнего упокоения. После похорон она не снимала этой одежды, пока она не истлела на ней.

Это последнее обстоятельство всем показалось странным, в особенности некоей старушке Прасковье Ивановне [Параскеве Иоанновне] Антоновой, жившей в доме Андрея Феодоровича Петрова, которая и начала наблюдать за нею. Об этой Параскеве Антоновой имеются очень интересные рассказы, нигде не напечатанные и сохранившиеся среди ее потомков. Она похоронена тоже на Смоленском кладбище. Видя, что Ксения, как только похоронила мужа, совершенно преобразилась и начала называть себя не Аксиньей, а Андреем Феодоровичем, старуха начала урезонивать ее и разубеждать, но Ксения стояла на своем и говорила, что Андрей Феодорович не умер, но воплотился в нее, Ксению, которая уж давно померла. Вероятно в виду такого убеждения она никогда не откликалась, когда ее называли собственным именем, и даже сердилась за это.

– Ну какое вам дело до покойницы Ксении, – говорила она, – которая мирно покоится на кладбище; ведь она вам ничего худого не сделала.

А если кто называл ее, хоть в шутку, Андреем Феодоровичем, то она сейчас отзывалась и говорила:

– Ась? Что вам угодно?

Все эти странности «объюродивевшей Ксении» чрезвычайно беспокоили Параскеву Иоанновну, которая, полагаяла, что она сильно скучает по мужу, только тешит себя разными причудами. Ввиду этого она старалась чем-нибудь развлечь ее, но, казалось, Ксения вовсе не нуждалась в этом.

Однажды, думая об ее печальном положении, она спросила Ксению:

– Как же ты будешь жить теперь, матушка.

– Да что, ведь я похоронил свою Ксеньюшку, и мне теперь больше ничего не нужно. Дом я подарю тебе, Прасковья, только ты бедных даром жить пускай, вещи сегодня же раздам все, а деньги в церковь снесу, пусть молятся об упокоении души рабы Божией Ксении.

– И, полно, моя милая, – отвечала старушка, стараясь «образумить» молодую женщину, – не дело говоришь ты.

– Как не дело! Что ты, Прасковья? Помогать бедным не дело?! Да разве ты не отдала всю свою жизнь для бедных.

– Помогать и ты будешь, только все отдавать не след. Как же ты сама-то жить будешь?

– Господь питает птиц небесных, а я не хуже птицы. Пусть воля Его будет.

Уверяют, будто добрая старушка обратилась даже к начальству покойного Петрова, желая спасти имущество вдовы, но Ксения была вполне нормальна, здорова и никто не вправе был мешать ей распорядиться своим имуществом по собственному усмотрению.

Действительно, Ксения привела в исполнение свое решение, передала дом Антоновой, раздарила и раздала имущество, осталась в одном платье мужа, взяла его кафтан, в который могла кутаться с головой, и вышла из дому, без копейки в кармане и без всяких средств в будущем, не имея решительно никаких планов, ни видов, ни надежды.

– Я вся тут, – говорила она, появляясь где-нибудь, и это было совершенно верно.

Родственники мужа были недовольны поступком молодой вдовы, но все жалели ее и предлагали у себя приют или помощь.

– Мне ничего не нужно, – лаконично отвечала Ксения на все приглашения и предложения.

Ксения большею частью жила на Петербургской стороне, и немного было домов, которые она посещала. Больше всех, конечно, были у нее в милости Параскева Антонова и Евдокия Гайдукова, умершая в 1827 году и похороненная на Смоленском кладбище неподалеку от Ксении. Кроме них расположением пользовалась сестра Гайдуковой, Пелагия Черепанова, бывшая замужем за надворным советником.

Ксения в течение сорока лет своего жительства в юродивом состоянии в Петербурге не имела постоянного пристанища.

Главным же ее местопребыванием была Петербургская сторона и, преимущественно, приход св. Апостола Матфия. Ее именем долго называлась даже одна улица. Она пользовалась большим уважением среди тамошних жителей, в особенности у извозчиков, которые, завидя ее издали на улице, обгоняли друг друга и наперебой предлагали ей свои услуги, будучи, вполне убеждены, что кому удастся хоть сколько-нибудь провезти ее, то весь день повезет счастье и он поедет домой с большим заработком.

Говорят, что 24 декабря 1761 года Ксения Григорьевна ходила по улицам Петербургской стороны и говорила тамошним жителям:

– Пеките блины, пеките блины. Скоро вся Россия будет печь блины.

Слышавшие это говорили, что этими словами она предсказывала смерть императрицы Елисаветы Петровны, которая умерла на другой день после ее предсказания.

Год смерти Ксении неизвестен, но, как надо предполагать, она умерла или в конце прошлого столетия или в начале настоящего [XIX столетия]; конечно приблизительно.

В двадцатых годах на ее могилу начал толпами стекаться народ, который по горсточке разобрал всю насыпь на могиле, ввиду чего сделали другую, но и ту разнесли. Пришлось положить плиту, которую, однако же, тоже разбили и по кусочкам снесли по домам. Но, разбирая землю и ломая плиты, посетители оставляли на могиле денежные пожертвования, которыми пользовались нищие.

Вследствие этого могилу обнесли оградой, а к ограде прикрепили кружку для сбора пожертвований, а потом, на собранную таким образом сумму, поставили памятник в виде часовни из серого отесанного известкового камня с железной крышей, двумя оконцами по бокам и железною дверью посередине, над которою существует надпись:

...

Здесь же находится и кружка для сбора пожертвований, половина собираемой суммы поступает и теперь в пользу попечительства о бедных духовного звания, а другая идет в церковь на неугасимую лампаду на гробе рабы Божией Ксении.

...

Такую надпись положил кто-то на могиле Ксении, но кто именно – неизвестно.

Вот все сведения, какие я мог собрать».

А вот что писали о ней в «Ведомостях Санкт-Петербургской Городской Полиции» за 1847 год:

«Лет сорок, а может быть и более назад скончалась в Петербурге вдова придворного певчего Андрея Феодоровича, Ксения Григорьевна, известная в свое время под именем Андрея Феодоровича. Имея множество знакомых, большею частию из купеческого сословия, она часто приходила к ним за милостыней и ничего более не брала, как “царя на коне”, так называла она старинные копейки, на которых было изображение всадника на лошади.

– Дайте мне “царя на коне”, – говорила она всегда умилительным голосом, брала монету и уходила. Одни называли [ее] “сумасшедшею”, другие “прокаженною”, потому что она предсказывала счастье или несчастье тому дому, в который приходила, хотя очень редко и неохотно произносила свои пророческие слова. По ночам она уходила в поле молиться Богу, и молилась по нескольку часов, кланяясь в землю во все четыре стороны. Ночные отсутствия ее сначала возбуждали сомнения в недоверчивых людях, и даже полиция стала следить за нею, но скоро удостоверилась, что она ходила в поле молиться Богу.

Предсказания ее не всегда заключали в себе какой-нибудь апокрифический, сокровенный смысл, а иногда они служили как бы только удостоверением в том, что эта странная женщина точно наделена даром прорицания. Так, например, приходя куда-нибудь, она вдруг требовала, чтобы дали ей пирога с рыбой, и, когда ей нарочно отвечали, что такого пирога в этот день не пекли, то она с уверенностью говорила:

– Нет, пекли, а вы не хотите дать.

Тогда подавали ей такой пирог, потому что он точно был испечен. А иногда она предсказывала что-нибудь худое, но не прямо, а косвенно, намеками, как бы не желая смущать того, с кем говорила. Так, например, посетив один раз дом купчихи Крапивиной и выходя из него, она взглянула на окна дома и сказала:

– Зелена крапива, а скоро завянет. Крапивина вскоре после того умерла».

После смерти мужа, рассказывается в той же газете, Ксения Григорьевна надела его белье, камзол, кафтан и вообще все платье покойника и, бросив дом, расхаживала по грязным улицам тогда еще убогой Петербургской стороны в костюме мужа. Будучи известна всему околотку как юродивая, но честная женщина, она сначала возбуждала к себе жалость, а потом особое уважение.

«Кто не принадлежит Mиpy, тот принадлежит Богу», – говорили ее современники, кормили, поили и одевали ее. Но она не брала теплой одежды и прикрывала грудь остатком камзола своего мужа, носила только самое необходимое женское платье. Зимою, в жестокие морозы, она расхаживала по улицам и рыночной площади в каком-то изорванном балахоне и изношенных башмаках, надетых на босые ноги, распухшие, покрасневшие от мороза.

Так как она не имела своего угла, то находила себе приют в тех домах, где ее знали, и везде ее принимали ласково и с глубоким уважением. Матери семейств радовались, если Андрей Феодорович покачает в люльке или поцелует ребенка, будучи убежденными, что этот поцелуй принесет им счастье.

Когда Андрей Феодорович являлся на площади Сытного рынка, все торгаши пряниками, булками, пирогами и проч., мгновенно открывали свои лотки и корзинки, умоляя Андрея Феодоровича взять у них что-нибудь без денег, хотя один пирожок, хотя отломить кусочек пряника. И счастливец, у которого полакомится Андрей Феодорович, не успевал припасать товару, так успешно после того шла торговля. Народ стремился к его лотку и с восторгом покупал пироги, обратившие на себя внимание «добровольной страдалицы», как называли ее некоторые.

Хотя Ксения была кротка и добра, но однажды, на 45 году ее странствия, жители Петербургской стороны увидели ее в полном разгаре гнева, с палкою в руке, с развевающимися седыми волосами, с восклицанием:

– Окаянные! Жиденяты… – Быстрее вихря неслась она по улице вслед за толпою раздразнивших ее мальчишек.

Вся Петербургская сторона содрогнулась от такого преступления ребят своих!

Начались розыски, и обвиненные в преследовании Андрея Феодоровича словами и грязью были наказаны. И с той поры, гласит предание, дети боялись Андрея Феодоровича.

Где она ночи проводила, никто не знал. Только однажды ночью удалось проследить Ксению Григорьевну. Когда на Смоленском кладбище строили вместо пришедшей в ветхость деревянной церкви каменную, то рабочие, приходя утром на работу, замечали, что кто-то на стены церкви приносил кирпичи. Рабочие начали следить, кто помогает им, и, вот, однажды увидели Ксению, таскавшую кирпичи на плечах всю ночь, пока занялась заря.

Что касается рассказов о Ксении, то их не перечтешь. Вот, например, что говорят:

– Мы сами испытали от Ксении великое благодеяние и многим обязаны ей.

– В чем же заключается это ее благодеяние? – спросил я у одной дамы, с которой случилось говорить о Ксении.

– Это наша семейная тайна, – отвечала она.

Я не смел настаивать и поэтому замолчал, в то время, как дама перекрестилась и с глубоким вздохом произнесла:

– Упокой, Господи, рабу Твою Ксению. Много подобных рассказов приводит и отец Стефан Опатович [2] :

«Однажды к одной помещице, фамилия которой мне неизвестна, приехала гостить ее близкая родственница, жившая в Петербурге и много слышавшая про Ксению.

Вечером гостья долго про нее рассказывала, что слышала от других.

Хозяйка, ложась спать, помолилась за усопшую рабу Ксению и заснула. Но вдруг она видит во сне, что Ксения ходит вокруг ее дома и поливает его водою. Встав поутру, она рассказала своей родственнице, которая приписала этот сон впечатлению ее рассказа.

В тот же день утром, вскоре после их разговора, в двадцати саженях от дома загорелся сарай, в котором находилось около четырех тысяч пудов сена. Дому, конечно, угрожала большая опасность, однако же он остался цел и невредим».

Далее я приведу еще несколько рассказов, а пока должен заметить, что Ксении если кто-либо давал что-нибудь, то она тотчас же отдавала бедным. Многие замечали, что если она сама попросит что-нибудь, то с тем было плохо; если же кому сама давала – тому шла прибыль во всем. Иногда ходила она и в баню, но мытье ее состояло в том, что она не снимала рубашки, влезала на полок, мочила голову, в мокрой же рубашке одевалась и выходила на улицу, несмотря ни на какую погоду, была ли то осень или зима.

Действительно Ксения отличалась железным здоровьем и никогда не хворала. Надо заметить, что, не имея квартиры, Ксения зимою и летом очень часто ночевала под открытым небом, спала в снегу, тем не менее, дожила до глубокой старости.

Как я выше уже заметил, Ксения любила двух сестер, Гайдукову и Черепанову. Однажды, зайдя к первой из них, она спросила пообедать.

Та охотно покормила ее, но Ксения, благодаря за хлеб за соль, улыбаясь сказала:

– А уточки-то пожалела мне дать; впрочем, ты ведь мужа своего боишься.

Гайдукова сильно сконфузилась, так как в печи действительно находилась жареная утка. Мужа ее не любила Ксения за то, что тот имел привычку браниться скверными словами.

Многих Ксения поражала своим предсказанием. Вот что рассказала про нее священнику Булгаковскому одна старица, ныне имеющая от роду 83 года.

– У тетушки моей иногда ночевала Ксеньюшка. Однажды, встретив на улице Евдокию Гайдукову, Ксения остановила ее и, подавая медный пятак, сказала:

– Возьми, возьми пятак, тут царь на коне, пожар потухнет.

И что же? Только что Гайдукова вошла в свою улицу, как увидела, что дом ее загорелся, но не успела она еще добежать до дому, как пламя было потушено.

Кроме этого отец Булгаковский передает следующие рассказы. Ксения навестила одну свою знакомую, жившую на Петербургской стороне. Та пила с дочерью своей кофе. Дочь уже была невеста. Ксения, обратившись к девушке, сказала:

– Ты вот кофе распиваешь, а твой муж на Охте жену хоронит. Мать с дочерью, конечно, не могли понять этих слов. Ксения уже ушла.

– Что бы это значило, дитя мое! Пойдем на Охту, посмотрим, не случилось ли там что-нибудь особенное, – сказала мать дочери.

Приходят на Охту и, к величайшему своему изумлению, видят, что действительно провожают на кладбище какую-то покойницу. Они присоединились к толпе сопровождавшей гроб. Спустя короткое время, этот вдовец действительно сделался мужем этой девушки.

Однажды Ксения зашла в дом купца Разживина и, подойдя к зеркалу, сказала:

– Хорошее зеркало, а поглядеться не во что. Только что она сказала эти слова, как зеркало упало со стены и вдребезги разбилось.

Как-то Ксения зашла к Параскеве Антоновой и говорит ей:

– Ты вот чулки тут штопаешь, а тебе Бог сына послал. Иди скорее на Смоленское.

Антонова бросила все и побежала на Васильевский остров; не успела она добежать до Большого проспекта, как видит толпу народа… Оказалось, что извозчик сшиб с ног женщину, которая тут же родила младенца мальчика и умерла на руках у кого-то из толпы. Антонова приняла ребенка на свое попечение и, как ни старалась, не могла найти отца… Впоследствии «подкидыш» сделался очень видным чиновником, а Антонова жила и умерла в его доме как родная мать…

Таким же путем, как сказано выше, она предсказала кончину императрицы Елисаветы Петровны.

Кроме приведенных рассказов по Петербургу передают из уст в уста много других, а именно:

Некая полковница привезла однажды в Петербург двух сыновей для определения в кадетский корпус. Как она ни старалась, детей ее не приняли. Вот она, потеряв всякую надежду, в день отъезда своего обратно домой идет по мосту и плачет от сильного горя. Вдруг видит, что подходит к ней какая-то женщина, в простой юбке и кофточке, и спрашивает:

– О чем ты так плачешь? Вернись и отслужи панихиду на могиле Ксении, и все будет хорошо тебе.

– Кто же эта Ксения? Я ведь не знаю, где ее могила? – со слезами спросила полковница.

– Язык до Киева доведет, – сказала ей в ответ незнакомая женщина.

Полковница порасспросила о ней. Нашлись такие, кто знали, про какую она Ксению спрашивает, и рассказали ей, где ее могила.

Когда полковница отслужила панихиду и возвратилась на свою квартиру, то ее уже ожидал посланец с известием, чтобы она явилась в корпус. Каковы же были ее изумление и радость, когда она пришла в корпус и ей объявили, что дети ее приняты.

Тождественный с этим рассказ передавал мне один военный в отставке, не помню, какого ранга. Как известно, на могиле Ксении поставлена часовня. Желая узнать, кем именно поставлена она, я случайно обратился к нему с вопросом, и вот, что он ответил мне:

– Эх, ваше благородие, да вы бы поехали отслужить панихидку на могилочке рабы Божией Ксении… Авось она и замолвит за вас словечко у Всевышнего.

Я ничего не ответил ей и, решив остаться еще на одни сутки в Петербурге, на следующее утро отправился с сыном на Смоленское кладбище и пригласил священника отслужить панихиду. Затем, помолившись и подав нищим, потихоньку поплелся домой. Но, каково было мое удивление, когда, вернувшись домой около обеда, я застал в своем нумере на столе казенный пакет. Схватив его дрожащими руками, я уж не помню, как вскрыл и прочел бумагу, что мой сын принят в одно из учебных заведений, начальство которого сначала решительно отказало в моей просьбе.

Чему приписать это обстоятельство: случайности ли, или какому совпадению, не берусь решить, но на следующий день я в благодарность за это отслужил вторую панихиду, и с тех пор служу каждый год.

– Ну, а достоверно-то разве не известно, кто построил эту часовню? – спросил старик.

– По-моему, если говорят о старосте, то, стало быть, он, – возразил старик.

Между тем, по словам отца Булгаковского, часовня эта построена какой-то вдовой почетного звания, которая, благоговея перед памятью Ксении, соорудила ее на собственные средства и весьма часто посещала ее, время от времени совершая панихиды за упокой ее души. У этой вдовы была дочь невеста. Посватался какой-то полковник к ее дочери и было дано согласие на брак. Уже был назначен день свадьбы. Многие говорили, что это по молитвам Ксении Бог дал такого выгодного жениха генеральской дочери, за то что мать ее поставила на могиле блаженной часовню. Действительно, не напрасно было усердие матери и дочери к Ксении. Она им помогла. Жених-полковник был казнен, и брак не состоялся. Он был каторжник. Дело обнаружилось таким образом:

Накануне бракосочетания полковник отправился в казначейство, чтобы получить по какому-то документу деньги. А генеральша с дочерью в этот же день отправились на любимую могилу Ксении.

«Я сама видела, – рассказывала отцу Булгаковскому старица, – как невеста, припав к могиле Ксеньюшки, горько-горько плакала: знать чуяло ее сердце недоброе, просто жаль было смотреть».

Когда полковник вошел в казначейство, то часовой быстро подошел к казначею и что-то шепнул ему. По окончании занятий, часовой попросил казначея запереть казначейство и, подойдя к полковнику, спросил:

– А ты как сюда попал?

Тот побледнел. «Ваше благородие, – продолжал часовой, обращаясь к казначею, – арестуйте его, это беглый каторжник; я был в конвое, когда его сослали в Сибирь несколько лет тому назад».

Блаженная Ксения Петербургская

Полковник тотчас же признался во всем. Он рассказал, что действительно два месяца тому назад бежал из каторги, но это еще не все. «Когда я шел пешком в одном месте в лесу, то нагнал меня полковник и, верно, сжалившись надо мною, так как я едва передвигал ноги, позволил мне присесть. Улучив удобную минуту, я зарезал его и кучера, снял с полковника одежду, отобрал его документы, взял деньги и, сбросив трупы с экипажа, сам ускакал. Одев его форму, я явился в Петербург и выдавал себя, как видите, за полковника. Познакомившись с генеральскою дочерью, я сделал ей предложение, получил согласие и на завтра назначен брак мой с нею. Но видно Бог услышал молитву сироты-невесты и не судил мне, каторжнику, быть ее мужем».

На другой же день, когда генеральша и дочь ее узнали о том, они опять отправились на Смоленское кладбище и пламенно молились на могиле Ксении, веря, что по ее молитвам Бог избавил от несчастного брака.

Доктор Булах приехал в Петербург, чтобы получить где-либо место, но везде ему отказывали, три недели прожил он здесь и просто изнемогал от неудачи. По совету знакомых он отслужил литию на могиле Ксении и на другой же день после того получил назначение во Ржев.

И. И. Ис-ов долгое время не мог получить должности. По совету родных он помолился на могиле Ксении и в тот же день ему предложили четыре места на выбор.

Вот все, что можно было узнать и собрать о Ксении по тем или другим источникам, из которых видно, что о Ксении знают многие петербуржцы, на могиле ее служатся панихиды, что к ней приезжают с отдаленных окраин России и ее могилу почитает народ. В ее маленькой часовне находится в изголовьи прекрасная икона распятия Спасителя на кресте, а вверху кругом стен – иконы в кивотах, пожертвованные разными лицами по тому или другому случаю. Между ними есть серебряные, золоченые, но большею частью металлические; некоторые с венчальными свечами.

Налево от входа два серебряных образа в кивоте, пожертвованы князем Масальским перед отъездом на войну с турками в 1877–1878 гг. Говорят, что он вернулся цел и невредим, но вскоре заболел и умер.

Кроме того, на двух концах часовни много маленьких икон, оставленных после погребения разных лиц.

Посередине часовни – могила, покрытая красным покровом; над нею теплится неугасимая лампада. Перед могилой большой серебряный подсвечник с углублениями для маленьких свечей, которые ставят посетители каждый день в большом количестве.

На могиле кружка для сбора пожертвований, убранная цветами, а в углу направо, в углублении – ящик с восковыми свечами. При часовне находится сторож, который продает свечи, смотрит за чистотой и порядком в часовне и, по желанию посетителей, дает знать чередному священнику отслужить панихиду.

Нам пришлось присутствовать на одной из многих панихид, и наше внимание было обращено на старушку лет пятидесяти пяти, даже семи, и молодого человека с девочкой лет двенадцати: она пригласила священника отслужить панихиду и, во время служения, сильно плакала, стоя на коленях у могилы; молодой человек стоял позади тоже не без слез; девочка поникла головой и с грустью смотрела то на молодого мужчину – вероятно, брата, – то на старушку, по-видимому, бабушку.

После панихиды, когда священник ушел, она набожно перекрестилась на образа и громко произнесла:

– Господи! упокой рабу Ксению и услышь мою молитву.

Смотря на нее и нам сделалось грустно. Видно какое-нибудь семейное горе заставило ее обратиться к Ксении и просить ее заступничества.

Мы осмелились обратиться к молодому человеку с вопросом; тот смутился, но все-таки ответил:

– Семейное горе, даже несчастье, о котором людям посторонним неудобно сообщить…

– Ну, Вася, – отозвалась старуха к молодому человеку, – пойдем, и Господь нам поможет…