Правосудие и справедливость

Правосудие и справедливость

Сложным взаимоотношениям между правосудием и справедливостью можно посвятить не одну диссертацию, и рамки статьи не позволяют раскрыть даже в общих чертах эту обширную тему. Поэтому рассмотрим здесь только один из ее аспектов: относительность справедливости и ее конфликт с универсальностью, требуемой от правосудия.

В иерархии ценностей, которой руководствуются судьи, справедливость, как правило, оказывается на втором-третьем месте. Судья часто, если не постоянно, стоит перед дилеммой: справедливость или закон, — и порой разрыв между этими понятиями весьма значителен. Да и представление о справедливости у каждого конкретного судьи достаточно субъективно и спорно.

Приведу в пример стандартную ситуацию: бракоразводный процесс с иском о передаче детей одной из сторон. В подобном случае суд обязан руководствоваться интересами ребенка (само по себе весьма туманное понятие, требующее отдельного исследования). Но вот что интересно: если оба родителя живут в одной стране, мы обычно не находим в решениях суда какой бы то ни было предвзятости, но если один из них живет за ее пределами, суд, как правило, предпочтет оставить ребенка в том государстве, судебную систему которого он представляет. Если же отец живет в одной стране, а мать в другой, и в судах обоих государств ведутся параллельные судебные процессы, неизменно оказывается, что каждый из двух судов предпочтет того родителя, который находится по его сторону границы.

Само определение понятия справедливость имеет глубокий цивилизационный, национально-исторический контекст; оно, как модно сейчас говорить, культурозависимо. Так, например, во Франции за последние пятьдесят лет (раньше этого, очевидно, просто не проверяли) не было случая, чтобы осудили мужа, заставшего жену с любовником и лишившего жизни одного из них или обоих, как убийцу. Всегда находится более мягкая статья, ведь супруга так легко понять, особенно если события происходят во Франции. В другой стране, возможно, сказали бы: убийство есть убийство, вне зависимости от его мотивов, и муж должен понести наказание именно за это преступление.

Вообще же тот, кто пожелает узнать, насколько разнятся представления о естественной справедливости в разных странах, может просто пересечь Ла-Манш. Всего семьдесят километров — а каковы различия!

В контексте рассматриваемой темы полезно обратиться к международному праву. Это область представляет особый интерес именно тем, что законодательная сторона в ней куда менее разработана, чем в замкнутой судебной системе конкретного государства.

Судебная система любой страны оперирует понятиями национальные интересы или польза государства. Смысл, который вкладывают в них, может оставаться неизменным в течение долгого времени, периодически обретает новые грани, а порой превращается в свою противоположность. Причем изменения могут быть вызваны как краткосрочным тактическим интересом, так и фундаментальным, продиктованным заботой о будущем страны. Влияние фактора национальные интересы на правосудие в различных государствах неодинаково, но, так или иначе, он привнес в юридическую практику элемент субъективности, волюнтаризма.

Ареной столкновения специфических представлений правовых систем разных стран о справедливости является именно международное право — перекресток, где все они встречаются. Поскольку каждая страна тянет одеяло на себя и убеждена в оптимальности именно своего подхода к правосудию, то в поиске приемлемых для различных государств универсальных правовых норм при несовпадении законодательных систем неизбежен отказ от многих юридических принципов, принятых в одной из них и противоречащих другим.

Так и получается, что именно международное право вынуждено чаще других юридических систем апеллировать к естественному чувству справедливости — и не от хорошей жизни, а от недостатка полномочий и, главное, отсутствия общепринятого корпуса законов. Ведь если каждая страна имеет более или менее цельный юридический кодекс, то международному суду приходится судить… беззаконно. Разумеется, в основу международного судопроизводства положена совокупность межгосударственных соглашений и договоров, но эта база не может выдержать сравнение с полноценной юридической системой отдельной страны. Само право международного суда судить, выносить приговоры и приводить их в исполнение не является самоочевидным. Только согласие суверенных государств признать его решение дает этой институции легитимацию и силу.

Так справедливость превращается в основной, если не единственный, фактор судопроизводства. И здесь возникает философский, скорее даже теологический вопрос, который, при всей своей отвлеченности, оказывается вполне практическим: существует ли вообще объективная справедливость?

Корни международного права уходят в глубокую древность, но нынешний этап его развития начат, несомненно, в 1945-м году, с Нюрнбергского процесса, на котором не только совершилось правосудие, но и были вынесены смертные приговоры, приведенные в исполнение. Удивительный прецедент: казнь на основании справедливости, а не закона! Но какой справедливости? Кто ее определил таковою?

Я обращаюсь именно к этому примеру по двум причинам: во-первых, меня, еврея, трудно заподозрить в симпатии к подсудимым, во-вторых, вопрос о справедливости Нюрнбергского процесса имеет отношение к юридическому аспекту Торы.

Идея привлечения правящей верхушки страны к международному суду основывается на следующих посылках:

1. можно судить не только за нарушение закона, но и за его исполнение и даже за его принятие;

2. можно судить за совершение преступления, не предусмотренного ни одним из известных существующих сводов законов, например за геноцид;

3. закон может быть преступным.

Кстати, отрицание правомочности этих посылок и было генеральной линией защиты в течение всего процесса. Что же противопоставило этому обвинение?

Представим себе, что государство А объявляет войну государству Б, оккупирует его и принимает решение: каждого десятого гражданина страны Б в устрашение расстрелять. Парламент проводит соответствующий закон, в полном соответствии с принятой процедурой, и утверждает его большинством голосов. Подсудна ли подобная практика, и если да, то на каком основании?

Обвинение, представлявшее страны коалиции в Нюрнберге, в качестве решающего аргумента в пользу правомочности самого процесса выдвинуло тезис о существовании некой объективной, естественной справедливости. То есть при принятии преступного решения неважно, соблюдены ли формальности, заседал ли парламент, каким большинством оно принято, что считал при этом Конституционный суд и прочие инстанции. Есть высший закон — в данном контексте неважно, какой именно, — который стоит над частными законодательствами стран и их легалистской практикой. Этот закон, даже если он и не сформулирован и не записан, а существует только в интуитивном чувстве справедливости, присущем человечеству, может служить основанием для судопроизводства и даже привести к смертной казни. Сегодня, полвека спустя после Нюрнберга, эта идея стала не только юридической нормой, но и частью общечеловеческого консенсуса. А ведь это отнюдь не юридический подход — скорее, теологический.

Эта идея важна еще и потому, что законы страны могут, не всегда логично или справедливо, но кардинально меняться. В Израиле в пятьдесят первом году некто предстал перед судом по незначительному уголовному обвинению. Судебный процесс подошел к концу, к тому этапу, когда защитник оспаривает не сам факт вины, а лишь суровость приговора. И тут прокурор извлек из папки документ и зачитал его: у подсудимого, оказывается, есть уже одна судимость, да какая! В сорок седьмом году он был судим за участие в террористической организации. Судья неожиданно прервал речь прокурора и сказал: я тоже был членом этой террористической организации. Речь шла о Хагане, действовавшей против британских мандатных властей в Палестине. В сорок седьмом году она была в подполье, но во время описываемого суда ее руководство уже было, фактически, руководством страны!

Еще один пример. В социалистической Венгрии один еврей был арестован и судим по обвинению в сионизме. Политическая полиция этой страны была печально известна своими методами даже в рамках социалистического лагеря. Следователь попался старательный, еврей перенес страшные пытки и получил семь лет. Отсидев, репатриировался в Израиль. Однажды, идя по улице, он встретил… своего следователя. Бывший зэк подал против него судебный иск в установленном законом порядке. За что судить? Обвиняемый действовал по закону, в интересах государства, которому тогда служил. Судить за бесчеловечность? За преследование евреев? Сионистов? Как соотносятся справедливость и закон в таких случаях, со сменой режима? Чему отдать предпочтение, чем руководствоваться при этом?

В Торе можно найти ответ на эти вопросы. И сказал Всевышний: “Вопль [жалующихся] на Содом и Гоморру стал велик, и грех их [жителей] очень тяжел. Сойду и посмотрю: если они поступали так, как [слышу Я] в вопле [жалующихся] на них, восходящем ко Мне, тогда — конец им! Если же нет — узнаю” (Брейшит, 18:20,21). В нашей традиции много внимания уделяется законам Содома, их бесчеловечной рациональности и жестокости. В этом городе судили по закону! Результаты проверки Всевышним нам хорошо известны.

Более того, во времена Ноя Творец решил, что законы, установленные людьми, бесчеловечны. Он послал на землю очищающие воды потопа — с тем, чтобы исчезли те, кто совершает преступление по закону.

Справедливость существует, она выше формального закона, принятого людьми. В состоянии ли человек найти ее путем размышлений или интуитивно?

Может быть, мы должны оставить это Судье всей земли? Вопросы эти сложны и всегда будут в определенной мере открытыми, но направление поиска очевидно.