Восхождение на вершину Афона
Восхождение на вершину Афона
«Кто не был на пике Святой Горы, тот как бы не был на Афоне, хотя бы и исходил вдоль и поперек весь полуостров. Нужно потерпеть, помучиться и на вершину взойти непременно», – так обыкновенно говорят посетители древнего монашеского царства. И, говоря это, порой выбиваются из сил, но все же достигают желанной цели. Так и я решил совершить восхождение на пик Святой Горы, находясь у подножия ее – в келлии Св. Георгия.
Меня разбудили на рассвете. И как ни трудно было мне подниматься после уже пережитой накануне паломнической страды, все же пришлось собрать весь запас своей воли и приготовиться к памятному на всю жизнь восхождению. Заботливый старец келлии заготовил для меня и проводника скромный завтрак, а у ворот обители уже стояли в полном снаряжении наши флегматично-покорные мулашки, снова готовые выполнить свои тяжелые обязанности.
День обещал быть прекрасным: ни одного облачка не было видно на безмятежно-голубом небе. Необъятной казалась и широта открывавшегося перед нашими взорами горизонта, когда мы вышли за ограду гостеприимной обители и стали взбираться на мулашек.
– В такое время лучше всего подниматься, – заметил спокойный проводник. – И дышится легче, и не жарко. Пока начнет припекать солнышко, будем уже высоко. К тому же и на виды можно полюбоваться вдоволь… Чистота воздуха-то какая!
И мы двинулись. Но начало нашего путешествия тотчас же дало себя знать: тропинка, по которой нам пришлось делать свои первые шаги, была чрезвычайно ухабистой, порой пробегавшей около самых обрывов, так что даже мулашки, непрестанно оступаясь, инстинктивно прижимались к выступам скал. Что же касается видов на синевшее далеко внизу море и окрестности, то они, действительно, становились все чудеснее; даже обрывы и пропасти – готовые бесследно поглотить напуганного паломника – казались неописуемо прекрасными и ласкали восхищенный взор.
Долго не наступал час желанной остановки для отдыха в тяжелом восхождении на святогорские крутизны. Но вот, наконец, удостоились мы этого блаженства – достигли келлии Пресвятой Богородицы.
– Подумать только, ведь здесь отдыхала Сама Пречистая! – сказал монах, наш проводник.
И когда до моего слуха долетели эти простые слова, я почувствовал, какая глубокая вера в них заключалась. Несомненно, что человек, произнесший эти слова, ушедший от мира в афонское монашество, непоколебимо верил в чудесную легенду о восхождении на вершину Святой Горы Той, Чье Имя славит весь христианский мир. И вслед за монахом я и сам уже верил в предание и представлял себе картину отдыха Богоматери на заветном месте вершины горы. Вероятно, и тогда, без малого две тысячи лет тому назад, здесь было так же, как и в наше время: так же зеленели покрытые дремучим лесом склоны гор, так же сверкало всеми цветами радуги южное море, и такими же угрюмыми стояли гигантские скалы над бездонными пропастями, клубившимися синим туманом. И, подобно нам, созерцала тогда эти красоты афонской природы Она – тишайшая и чистейшая женщина мира, пожелавшая освятить Своим присутствием будущую твердыню вдохновенных исповедников учения Того, Кого Она столь непостижимо и чудесно родила на свет…
И когда я думал об этом, мне представлялась группа восходивших тогда на гору иных путников, одетых в хитоны и туники и окружавших прекрасную женщину с лицом, сиявшим неземным светом и присевшую на придорожный камень для отдыха…
Келлия, где наконец остановились и мы, представляла прелестный оазис среди безлюдных горных склонов. Эта обитель окружена каменной оградой, около которой тянутся вверх несколько больших сосен – последние представители местной горной флоры, постепенно исчезающей по мере приближения к пику горы. Далее за этой келлией растительность уже совсем исчезает, и начинаются совершенно голые скалы, движение по коим становится все труднее.
Крутизна по мере нашего движения вверх все увеличивалась. Порой нам приходилось буквально висеть над такими стремнинами, что и теперь вспоминаю со страхом. Но, несмотря на все трудности, наше движение не останавливалось. «Что же делать, здесь так все проходят! – ободрительно сказал инок. – А сколько верующих христиан прошло по этим местам, и не перечесть. И ничего, Господь хранит путников».
И эти простые слова ободряли, отгоняя мрачные мысли. Хотелось только идти вперед, чтобы поскорее достичь желанной цели, дабы воистину приобщиться к высокому званию «афонского паломника», ступившего на самое святое место Афонской Горы. Но до него еще было не близко, и синевшие повсюду отвесы скал становились все страшнее. Порой их грозные массивы прямо свисали над головой, готовые ринуться вниз всей своей тяжестью.
– Они едва держатся… эти камни! – объяснил монах. – Оторвались во время землетрясения, как говорят, да и задержались на время. А придет час, встряхнет их что-либо или своя тяжесть под конец оттянет – упадут обязательно. Чай, вчера слышали, как падали эти камни, когда мы шли лесом. Ох, беда, когда такая гора летит к морю: ничего не оставляет после себя на дороге, часто вековые сосны выворачивает с корнем. А вот наши отцы-пустынники все же живут здесь и спасаются!..
Проводник был прав: дикость природы Святой Горы не останавливает келлиотов и пустынников от подвижничества в ее самых страшных местах. И проходя последними, я не раз замечал их уединенные келийки, белевшие среди дремучего леса или на фоне синих скал. Ни деревьев, ни кустика, одна голая поверхность горы – таков последний и самый трудный переход при восхождении к вершине Афона. Двигаться по крутизне приходилось крайне медленно, ибо ноги беспрестанно скользили и попадали на круглые камешки, рассеянные по тропинке и мешавшие прочному упору подошвы. И не только для нас, двуногих и непривычных путешественников, был труден этот памятный подъем: изнемогали от него и наши верные мулашки, которых пришлось оставить далеко внизу, тотчас же по выходе из келлии Пресвятой Богородицы.
Между тем по мере нашего приближения к вершине кругом становилось все холоднее. По совету проводника-монаха мы сделали краткую остановку, чтобы надеть шерстяные куртки, без которых не рекомендуется совершать восхождение даже в жаркое время лета. От келлии Пресвятой Богородицы до вершины всего движения около полутора часа, но именно эта последняя часть пути – самая тяжелая во всех отношениях. За четверть часа до вершины гора делается настолько покатой, что приходится карабкаться по ней при помощи не только ног, но и рук, в то время как за спиной все время остается пропасть. Но стоило только поднять голову и взглянуть вверх перед собой, так все мрачные и тревожные мысли о катастрофе мгновенно исчезали: конец страдного пути паломника уже был ясно виден. Это была маленькая церковка, венчающая собой пик знаменитой Афонской Горы. И глядя на этот редчайший по своему местоположению храм, я почувствовал прилив новых сил для преодоления последних трудностей подъема и стал ползти вверх с удвоенной энергией.
Наконец заветная цель была достигнута – моя нога ступила на самое темя Афона, на самое высокое место этого чудесного края. А представляло собой это место заостренную, неправильной формы мраморную скалу с небольшой площадкой, посреди которой возвышался храм в честь Преображения Господня, длиной не более десяти метров. Первой бросившейся мне в глаза особенностью этой святыни являлось отсутствие креста на куполе, причину чего не замедлил мне сообщить мой проводник.
– Кресты не могут здесь долго стоять на храме! – объяснил он. – Они постоянно ломаются проносящимися здесь бурями и страшными ударами молнии, от которых нет спасения и ничему живому. Потому здесь никто и не живет при церкви. Но усердные иноки все же стекаются сюда со всей горы для богослужений, особенно много народу бывает здесь 6 (19) августа в день Христова праздника.
Знаменитый Гумбольдт полагает, что Святая Гора по перпендикуляру к уровню моря имеет 2065 метров; простые же русские монахи, руководясь, вероятно, одним глазомером, определяют ее высоту в три версты. Во всяком случае гора эта удивительная во всех отношениях; бесподобен и вид, открывающийся со святогорского пика. И старые монахи мне говорили, что отсюда в ясные дни и при склоне солнца к западу можно видеть далекие острова, которые при мне тонули в голубом тумане. Но острова архипелага все были видны. И я без пояснений определял острова Самофраки и Имброс, Тассо и Лемнос, столь любимый Вулканом, где ковали его циклопы заветные брони для витязей Ахилла и Энея; различал берега мифологической Трои и любовался величественным видом Олимпа, красовавшимся над Салоникским заливом своей прекрасной шапкой, покрытой вечным снегом.
Виднелись вдали увенчанные сверкающими снегами синие горы Македонии, являвшиеся по своему угрюмому облику полнейшей противоположностью привлекательной цепи Афонского хребта, ниспадавшей к перешейку в живописных волнах расцветающей зелени. Поразительное, незабываемое зрелище; единственная в своем роде картина! И как занимательно теперь было с этой высоты смотреть на все другие афонские возвышенности и горы, столь внушительные при наблюдении их с моря, лежавшего где-то в глубине бездны. А отсюда все эти великаны казались нам не более как холмиками или плоскими пригорками, слегка покрытыми зеленью (вековой лес!), яркость которой скрывалась под сероватыми клубами облаков, равнодушно проплывавших у нас под ногами.
– А вот и обители наши! – указал мне монах. – Все хорошо видны отсюда. Вот они белеют: вот Руссик, Карея, Ивер, а вот и купол горит на Андреевском скиту!
С волнением внимал я простым словам монаха, указывавшего мне различные подробности чудесного вида, который развертывался у меня под ногами. Незабываемые впечатления! Я так ясно различал вдали все те прекрасные и тихие обители, которые перечислял мой спутник, и в то же время я с восторгом думал о безграничном величии того места, на какое меня занес Промысл. Афон, Афон! – думал я. – Святая Земля и Афон… Вот два слова, два образа, два видения, которыми столько веков жила православная душа, особенно душа славянина, душа русского. Ведь если припомнить и вдуматься, то вряд ли можно отыскать для истинно-православных сердец более чудесное повествование, чем повествование о той земле, которую исходил Спаситель, и о той горе, на которой в святых монастырях, скитах и келлиях в высоком подвиге смирения и послушания спасались молитвенники грешной земли.
Теперь с трудно достигаемой высоты я сам любовался всеми этими местами – местами иноческих подвигов, скудости телесной жизни и богатства духовного содержания. И я понял, каким сладостным мечтанием являлось в течение веков для многих благочестивых православных людей паломничество на Святую Гору и каким истинным счастьем было для них же труднодостижимое исполнение этих мечтаний. Я познал, что здесь, на Святой Горе, исходящий от нее невидимый свет может примирить человека с земным миром и приуготовить его к переходу в мир вечной любви и правды.
И разве не велико было значение Афона в течение веков? Весь православный мир знал, что есть на земле светильник, озаряющий, освещающий и просвещающий несчастное человечество, в особенности же православных христиан, изнемогавших под всякими бедами. И не оскудевало масло в чудесном афонском светильнике, ярко горевшем столетиями: росли монастыри, скиты и келлии, расширялось и украшалось все, что служило к славе Божьей. На Афоне собирались сокровища искусства, книжные богатства, мирового значения ценности. Из самых отдаленных стран и глухих углов посылали на Афон свою жертву и богатые, и бедные, несли свои жертвы паломники. И бесконечен был поток верующих людей, шедших к Святой Горе на поклонение. И не все из них уходили обратно – многие оставались навсегда на афонских горах, чтобы трудом и молитвой не только спасти свою душу, но и приумножить эту духовную трапезу, от которой вкушало все православие.
Так было веками. Пока Всевышнему, владеющему всеми временами и сроками, не было угодно ниспослать роду человеческому новые и тяжкие испытания. Но вот пронеслась по грешной, напоенной неправдой земле военная гроза; в смертельной схватке христиане стремились уничтожить друг друга; сильные поднялись на слабых, и казалось, померкло само солнце от кровавого тумана. А в результате неслыханной кровавой схватки народов совершилось дело бесконечно горькое для всех истинных православных христиан: православное русское царство, хранитель и поддержка дела Божьего на Святой Горе, зашаталось и рухнуло. Столп и опора восточного православия, русский народ оказался целиком в руках врагов Христовых, впал в скудость и рабство и перестал быть верным помощником оскудевающей Святой Горе.
– Тяжелые, скорбные времена настали теперь и для нас, грешных! – как бы в ответ на все эти мысли, так меня волновавшие, сказал мой проводник, терпеливо стоявший в двух шагах от меня, в то время как я любовался чудесным видом разбросанных внизу обителей.
– Вот ведь, сколько веков существовал Афон, а теперь что же с ним будет? И паломничество почти что замерло, и молодых иноческих сил не прибывает больше. Нельзя, не допускают. Теперь и работать в славянских обителях, право же, некому: одни, почитай, старцы остались. А куда уж там, старикам-то, производить теперь рубку лесов и доставлять бревна к берегу моря. И стоят, вот, афонские богатства без пользы, пока не придут сюда новые мирские хозяева. А они только того и ждут, только и ждут!
Монах с грустью поник головой, поделившись со мной этими невеселыми мыслями, по-видимому, неотступно волновавшими теперь и всех других обитателей монашеского царства.
* * *
С южной своей стороны Афонская Гора круто обрывиста и имеет под собой пропасть, кажущуюся бездонной. Но картина, открывающаяся взору при его обращении именно в эту сторону, еще очаровательней, с ее бесконечной далью голубого моря, сливающегося на горизонте с такими же небесами, плотно прикрывающими берег уже Малой Азии. Отсюда, с этой головокружительной высоты, кажется темно-голубым и весь воздух, отделяющий нас от земли и моря. И находясь на пике Святой Горы, поневоле начинаешь чувствовать себя прочно отделенным от всего земного и суетного, перешедшим еще заживо в новые, нездешние и вечные сферы.
С горьким чувством приходилось все же уже расставаться с прекраснейшим местом и думать об обратном пути с вершины горы. И я уже готов был двинуться в эту нелегкую дорогу, как вдруг увидел только что появившегося бедно одетого, истощенного монаха в порыжевшей от времени ряске и помятой скуфейке. Бедняга-инок, по-видимому, только что вскарабкался на самый пик, откуда-то издали заметив наше восхождение на него. Усталый и печальный шел этот человек мне навстречу, протянув вперед худую руку с зажатым в пальцах маленьким цветочком.
– Сиромах, старик! – пояснил мне проводник. – Продает бедняга цветочки «Слезы Матери Божьей». Вот хочет и вам предложить на память это растеньице.
Я не замедлил исполнить скромное желание бедного инока и, поспешно достав какую-то мелочь, вручил ее продавцу взамен за горный цветочек.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.