Защита диссертации и решение о присуждении ученой степени
Защита диссертации и решение о присуждении ученой степени
1814–1869 гг.
До 1869 г. никаких защит богословских диссертаций – ни на выпускные, кандидатские и магистерские, ни на докторские степени – не проводилось и не было предусмотрено. Присуждение звания действительного студента и выпускных степеней кандидата и магистра происходило на заседании Конференции исключительно на основании рецензий и отзывов, без какого-либо устного испытания диссертанта, даже без его участия. Присуждение каждой степени происходило путем голосования, как и предписывал Устав 1814 г. – «с общего согласия, или по большинству голосов»[1103]. Интересно, что при избрании кандидата или магистра богословия в Конференции правом решающего голоса обладали лишь члены Конференции, имевшие ученые степени от российских духовных академий. Иностранцы или обладатели светских ученых степеней имели лишь право совещательного голоса, причем в вопросах «по предметам испытания им известным»[1104].
Степень магистра богословия была выпускной, ее получали ежегодно десятки выпускников академий: по нечетным годам СПбДА и КДА, по четным – МДА и КазДА. О сложностях работы с выпускны ми сочинениями – как для авторов, так и для рецензентов – говорилось выше. Были проблемы и с решением о присуждаемой степени, и неоднозначность в оценке учебных достоинств выпускника породила некоторый «промежуточный» вариант выпускной аттестации – не магистр и не кандидат, а «старший кандидат». Форма окончания академии «старшим кандидатом» давала право на получение магистерской степени без нового устного испытания, но при определенном условии. Это условие формулировалось Конференцией, на основании тех недостатков, которые не позволили удостоить выпускника магистерской степени сразу при выпуске. В списках первых выпусков преобразованных академий обычным условием была добросовестная духовно-учебная служба: Конференции считали, что именно она является наиболее значимым критерием успешной подготовки и научно-учебной компетентности. Выделялся определенный срок службы по духовно-учебному ведомству – год (или два года, единственный раз в КазДА в 1848 г. этот срок был увеличен до четырех лет[1105]), после которого выпускник мог получить степень магистра, если было свидетельство, «одобрение» или «аттестация» местного (епархиального, духовно-учебного) начальства. Как уже указывалось (см. 3.2), начиная со второй половины 1820?х гг., когда выпускное сочинение начинает приобретать большее значение, Конференции стали ставить перед старшими кандидатами иное условие: представление нового «основательного сочинения», «для удостоверения в усовершенствовании своих познаний»[1106]. Главным отличием старших кандидатов от обычных кандидатов оставалась возможность не сдавать нового устного испытания. Однако в СПбДА в 1865 г. Конференция поставила перед некоторыми выпускниками XXVI курса условие для получения магистерской степени, нарушающее это отличие: «после нового устного испытания по некоторым богословским предметам». Такое же условие поставила Конференция МДА в 1866 г. перед некоторыми выпускниками XXV курса. Конференция КДА поставила такое же условие в 1867 г. перед некоторыми выпускниками XXIII курса, конференция КазДА – в 1870 г. перед одним выпускником XIII курса. Это условие выделяло тех кандидатов, которые учились все четыре года хорошо и в промежуточных разрядных списках попадали в первый разряд, но выпускное испытание прошло для них неудачно. Наконец, довольно много выпускников последних предреформенных лет, не представивших выпускного сочинения или представивших его в недоработанном виде, получили от Конференций всех четырех академий такое задание – доработать и представить сочинение.
Со временем Конференции стали ставить условия и на кандидатском уровне. Градация была примерно та же: служба «с одобрением училищного и епархиального начальства», представление нового сочинения и сдача новых экзаменов.
Обращались ли «условные» магистры и кандидаты в Конференции за обещанным повышением своего статуса? Старшие кандидаты или действительные студенты, перед которыми ставилось условие ревностной службы по духовно-учебному ведомству, чаще всего выполняли это условие, и по решению Конференции академии им присуждалась магистерская или кандидатская степень. Утверждение таких «запоздалых» магистерских степеней КДУ (до 1839 г.) или Святейшим Синодом (1839–1869) проходило обычным порядком, как и при выпуске. Однако и в этом случае нельзя автоматически причислять этих лиц к магистерскому разряду, ибо некоторые покидали духовно-учебную службу, уходя на светские должности, не дождавшись «остепенения»[1107].
Гораздо сложнее была ситуация с теми старшими кандидатами или действительными студентами, которые для получения ученой степени должны были представить новое выпускное сочинение или заново сдать экзамен. Их судьба складывалась по-разному. Удаленные от академий выпускники на местах своей службы редко могли уследить за современными научными достижениями, не имели доступа к источникам и научной литературе. В таких случаях получение ученой степени совершалось нечасто. Те, кто оставался на тех или иных служениях близ родных академий, обращались в конференции чаще. Тем не менее в истории всех четырех Конференций были зафиксированы отдельные случаи представления новых сочинений, иногда по прошествии значительного периода времени, хотя и не всегда увенчиваемые желаемыми учеными степенями.
Так, старший кандидат СПбДА выпуска 1843 г. (XV курс) Петр Евдокимов подал новое сочинение через 17 лет, в 1860 г., будучи инспектором Александро-Невского ДУ, но все же получил степень магистра[1108]. Старший кандидат КазДА выпуска 1854 г. (V курс) Андрей Стеклов таким же образом получил степень магистра через 12 лет, в 1868 г., уже будучи протоиереем и кандидатом на должность ректора Нижегородской ДС. Старший кандидат той же академии выпуска 1860 г. (VIII курс) иеромонах Евсевий (Лещинский) дважды представлял новые сочинения, но так и не получил степени магистра. Более упорный старший кандидат КазДА выпуска 1866 г. (XI курс) Аполлон Можаровский получил магистерскую степень лишь в 1881 г., после подачи третьего сочинения, будучи в это время известным писателем и членом-соревнователем Общества истории и древностей российских[1109]. Выпускник КазДА 1864 г. (X курс) Петр Озерецкий, имевший возможность получить степень кандидата богословия при условии подачи нового сочинения, исполнил условие и получил степень лишь в 1873 г.
Были, правда, очень редкие, случаи ослабления начального требования – при условии особого ходатайства перед Конференцией о том или ином выпускнике высшего начальства. Так, например, перед старшим кандидатом СПбДА 1857 г. (XXII курс) Капитоном Белявским для получения степени магистра было поставлено условие: выслуга двух лет в духовно-учебном ведомстве. Однако степень магистра была ему присуждена уже через год, в 1858 г.[1110] В отдельных случаях ученую степень пытались получить студенты, не окончившие курса, а покинувшие академию до выпуска. Так, например, студент СПбДА XXIII курса (1855–1859) иеродиакон Акакий (Заклинский), покинувший академию, будучи в первом отделении, в 1864 г., выдержав все экзамены и представив сочинение, получил степень кандидата богословия.
Некоторые выпускники, окончившие духовные академии при Уставе 1814 г., пытались получить магистерскую или кандидатскую степень уже при новом Уставе 1869 г. При этом потенциальным магистрам было официально предоставлено право получения этой степени по старым правилам, без публичной защиты и особых магистерских экзаменов. Массовым было подобное «остепенение» через два-три года после окончания академии последних предреформенных выпусков: 1869 г. – в СПбДА и КДА и 1870 г. – в МДА и КазДА. Но многие из этих выпусков получали магистерские и кандидатские степени гораздо позднее, а значительная часть так и осталась без ученых богословских степеней.
Кроме того, «чистые» или «младшие» кандидаты, не имевшие права на получение магистерской степени без повторного выдерживания выпускных испытаний, иногда решались на повторение всего выпуск ного процесса. Они, получив разрешение, сдавали те экзамены, по которым не имели должного балла, и вновь представляли сочинение на магистерскую степень. Одним из наиболее ярких примеров выпускника академии, получившего ученую степень по прошествии значительного времени – через 26 лет после выпуска, является уже упомянутый протоиерей Александр Алексеевич Лебедев (см. 3.1). Он окончил МДА в 1858 г. (XXI курс) со степенью кандидата богословия без особых прав. По окончании академии он сразу был рукоположен, служил в церквах Екатерингофа, Кронштадта, Петербурга и был законоучителем ряда учебных заведений. В 1874–1882 гг. был настоятелем русской церкви в Праге. Пребывая в католической стране, о. Александр занялся богословским изучением особенностей католицизма[1111]. Одно из своих первых исследований – о разнице в учении Восточной и Западной Церквей о Деве Марии – он представил в МДА в качестве магистерского сочинения. Но для этого ему надо было выдержать устные экзамены по предметам Устава 1814 г., при действии которого он окончил академию. Переселившись в 1882 г. в Россию, протоиерей Александр успешно сдал устные экзамены, был удостоен Советом МДА степени магистра богословия и утвержден в ней Синодом[1112]. В дальнейшем протоиерей Александр стал настоятелем Казанского собора в Санкт-Петербурге и членом Учебного комитета при Святейшем Синоде.
Очень много зависело, с одной стороны, от «задела», с которым уходил выпускник из стен академии. Те, кто не получил магистерской степени по причине плохой «обработки» выпускного сочинения или конкретных ошибок в нем, но успел собрать материал, могли доработать его и на месте службы в любом городе. С другой стороны, иногда направление и плодотворность постакадемической научной деятельности определяло место служения, на которое попадал выпускник.
Плодотворность академий, выраженная в ученых сочинениях, до 1869 г. могла свидетельствоваться только Конференциями – при обсуждении и присуждении степеней. Разумеется, Конференции хотели представить лучшие результаты и внешним читателям. Были опыты публикации лучших магистерских сочинений выпускников уже в первые годы деятельности преобразованных академий. В СПбДА издавались «Некоторые опыты упражнений воспитанников Санкт-Петербургской Духовной Академии», в которых печатались по решению КДУ и под ответственностью академической конференции лучшие проповеди и рассуждения богословского и церковно-исторического характера. Издание началось со II академического курса (1814–1817) и продолжалось на протяжении нескольких курсов. Подобные «опыты» были предприняты в МДА с VI курса (1828), а в КДА по крайней мере с V курса (1832). Часть магистерских работ была опубликована позже, в начале 1860?х гг., в новых духовных журналах, но по большей части академическая наука развивалась прикровенно. Большая часть магистерских и тем более кандидатских работ так и осталась достоянием архивов академий. Критерии, предъявляемые к статьям в академических журналах, некоторым казались слишком строгими[1113].
1869–1884 гг.
Коренным образом ситуация с защитой диссертаций, представляемых на ученые степени, изменилась в 1869 г. С этого времени защита магистерских работ, а на 15 лет (1869–1884) и докторских, стала если не самым важным, то самым заметным и эффектным моментом процесса научной аттестации.
Положение о публичных защитах магистерских и докторских диссертаций, ставшее одной из отличительных черт нового Устава, впервые появилось в проекте Комитета 1868 г., созданного для разработки новой реформы духовных академий[1114]. Как эта идея возникла в недрах духовного образования? С одной стороны, принципы действовавшей научно-богословской аттестации не во всем соответствовали принципам научной аттестации, уже отработанной к этому времени российскими университетами. Одно из главных отличий состояло в публичных защитах диссертаций, представляемых на соискание ученых степеней в духовных академиях: они проводились в университетах, но отсутствовали в духовных академиях. В состав Комитета 1868 г. входили представители светской высшей школы: профессор русской словесности Петербургского историко-филологического института и член Ученого комитета при Министерстве народного просвещения А. Д. Галахов и профессор полицейского права Санкт-Петербургского университета И. Е. Андреевский. Оба профессора активно участвовали в разработке университетского Устава 1863 г. и пожинали плоды его введения, поэтому могли прокомментировать плюсы и минусы тех или иных положений университетской научной системы. Объяснительная записка к проекту нового Устава духовных академий напоминала, что преобразование академий проводится вслед за университетской реформой 1863 г. Это было преамбулой к введению в духовно-академическую деятельность некоторых элементов научно-образовательного процесса, выработанных в университетах, в том числе публичных защит магистерских и докторских диссертаций[1115].
Однако предложение Комитета – публично защищать диссертации на соискание ученых богословских степеней – вызвало неоднозначную реакцию и среди епископата, и в духовно-учебных кругах. Так, архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров) в своем отзыве на проект нового Устава критиковал это положение, усматривая в нем стремление механически копировать университетскую систему. Другие архиереи также с сомнением относились к предлагаемому нововведению.
Но это положение проекта было включено и в окончательный вариант Устава 1869 г., и ординарные профессоры академий, которым надо было получить докторские степени в течение трех лет после введения Устава, первыми испытали на себе его плодотворные и проблемные черты. Естественно, что столичная – Санкт-Петербургская – академия должна была подать пример, тем более ее преобразовывали первой (вместе с Киевской, летом 1869 г.). И уже 23 октября 1869 г. ординарный профессор по кафедре общей церковной истории (древней) И. В. Чельцов обратился в новоучрежденный Совет академии с просьбой – разрешить ему представить на соискание докторской степени свое рассуждение «О древних формах символа веры»[1116]. При этом цер ковно-историческое отделение, к которому принадлежал И. В. Чельцов, представляло отзыв об этом сочинении экстраординарного профессора по кафедре общей церковной истории (новой) И. Е. Троицкого. При этом отделение предлагало Совету, если нужны «перекрестные» отзывы между отделениями, выделить двух рецензентов от богословского отделения – ординарного профессора по кафедре церковной археологии и литургики В. И. Долоцкого и доцента по кафедре догматического богословия А. Л. Катанского. Совет решил для первого раза ограничиться одним отзывом – И. Е. Троицкого, но просить полноценного и конструктивного отражения в нем всех достоинств сочинения, представляемого на соискание степени, его новизны, научной значимости[1117].
Совет назначил диспут на 21 декабря 1869 г., но Святейший Синод, опасаясь за непродуманность нового жанра научной работы, просил отложить. Прежде чем первый диспут состоится, должны быть определены правила его проведения, четко регламентированы действия всех участников – и все это представлено на утверждение Синода[1118]. Диспут состоялся лишь 27 сентября 1870 г. под председательством митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора (Никольского) в присутствии почти всех членов Синода, обоих викарных епископов Санкт-Петербургской епархии – Тихона (Покровского) и Павла (Лебедева), членов Учебного комитета во главе с протоиереем Иосифом Васильевым, товарища министра Народного просвещения И. Д. Делянова, ректора столичного университета К. Ф. Кесслера и многих университетских профессоров при стечении столичного образованного общества и всех студентов академии. Очень важна была предварительная речь ректора СПбДА протоиерея Иоанна Янышева, в которой, с одной стороны, отмечалось значение богословия для науки и просвещения в целом, с другой – подчеркивалось, что теперь открылась большая возможность для участия общества в «умственной жизни Церкви». Сам диссертант и оба оппонента – И. Е. Троицкий и А. Л. Катанский – старались учесть в своих речах обе задачи диспутов: и представление лучших достижений богословской науки, и просвещение общества. Поэтому в речи были включены очерки иностранной и русской литературы по теме, главные достижения, важность исследуемого вопроса для богословия, истории[1119]. Правда, участник и один из официальных оппонентов А. Л. Катанский вспоминал спустя много лет, что долгий затвор духовной науки привел к неумению преподавателей академии держаться в общественных собраниях, оперативно отвечать на вопросы, вести научный диалог. Речи диссертанта и оппонентов на этом первом диспуте были мало связаны, ибо каждый говорил свое, заранее заготовленное[1120].
Тем не менее этот диспут задал тон – все остальные академии ждали с нетерпением примера, а столичная академия провела повторную «отладку» процесса через месяц, 25 октября того же года, на втором докторском диспуте экстраординарного профессора И. Ф. Нильского[1121]. Важна была и внешняя реакция – она была положительна, журналисты писали, что все было «очень солидно и с эффектной обстановкой»[1122]. Диспуты были важным событием и для академий, и для русской богословской науки: она явила свои плоды, в целом была признана серьезной, важной и интересной не только для узкого духовно-ученого круга[1123]. В лице профессоров И. В. Чельцова, И. Ф. Нильского и их последователей русское богословие получило первых докторов, не имевших священного сана, то есть степень доктора богословия приобрела новое значение – аттестации преимущественно научного достоинства, а не церковного учительства.
Второй вступила в эпоху докторских диспутов МДА. Из шести ординарных профессоров двое – Е. В. Амфитеатров и протоиерей Филарет Сергиевский – предпочли не получать докторской степени: первый уже должен бы вскоре выйти на пенсию, а второй предпочел принять предложенное ему ректорство Вифанской ДС. Двое профессоров – архимандрит Михаил (Лузин) и П. С. Казанский – решили представить на соискание степени свои старые работы с некоторыми дополнения ми, а двое – В. Д. Кудрявцев-Платонов и С. К. Смирнов – писали новые работы, хотя отчасти на основе имеющихся исследований.
Первая проведенная в МДА публичная защита – архимандрита Михаила (Лузина) – была построена не просто как диссертационный диспут, но как торжество истинной православной науки, не боящейся правды, если это научная правда. По крайней мере, внешне защита сочинения «О Евангелиях и евангельской истории», написанного по поводу книги Ренана «Жизнь Иисуса», проходила именно так[1124]. Хотя некоторые члены корпорации МДА считали, что пафоса в этом диспуте было больше, чем научного интереса, все присутствовавшие с удовлетворением констатировали, что русское богословие способно уже вполне самостоятельно давать оценку достижениям западной науки, формулировать собственные православные убеждения и подходы в области библеистики. Свое понимание задач научно-богословских исследований и смысла их обсуждения на публичных диспутах высказал сам диссертант. На богословской науке лежит ответственность и за правильные ориентиры всей науки, и за убеждения общества. Но эту задачу можно выполнить не внешними мерами, а полным и тщательным изучением западной богословской науки и развитием отечественной, а для этого нужно доверие к делателям науки, даже если будут ошибки и падения, простор для мысли и слова, открытые обсуждения и споры[1125]. Этот настрой был небесполезен и для студентов академии, посещавших с большим интересом все диспуты[1126].
Показательна была защита еще одного московского профессора церковно-исторического отделения – Н. И. Субботина, состоявшаяся через три года, в 1874 г. Диссертация была посвящена изучению предпосылок, причин и истории учреждения Австрийской старообрядческой иерархии[1127]. Исследование было построено на анализе источников, хотя работа и вызывала немало критических замечаний специалистов. На диспуте кроме официальных оппонентов высказывались специалисты по расколу, некоторые из которых не были согласны с выводами диссертанта и даже с его подходом к этому болезненному для Русской Православной Церкви вопросу. Поэтому выступил ряд неофициальных оппонентов: протоиерей И. Г. Виноградов, П. И. Мельников и др. Но все прошло благополучно: если диспутант и не убедил своих оппонентов, то по крайней мере вышел из споров с достоинством[1128].
Первый диспут в КДА, состоявшийся в 1872 г., ярко продемонстрировал специфику этой активной формы научного общения. К защите была представлена диссертация профессора по кафедре патристики К. И. Скворцова, посвященная одному из самых загадочных явлений церковной письменности – корпусу сочинений, надписанному именем Дионисия Ареопагита, «Ареопагитикам»[1129]. Исследование было новаторским и по методам – может быть, первый раз историко-критические методы так твердо были введены в российскую богословскую науку, – и по выводам: К. И. Скворцов первым в русской науке утверждал неаутентичность «Ареопагитиков». На диспут собрались главные представители церковной среды Киева под предводительством митрополита Киевского Арсения (Москвина) и викарного епископа Чигиринского Порфирия (Успенского), университетские профессоры, образованное общество. И после запланированных речей диспутанта и официальных оппонентов началась бурная дискуссия между К. И. Скворцовым и его сторонниками, с одной стороны, и епископом Порфирием – с другой. Неофициальный оппонент очень жестоко критиковал и точку зрения диссертанта, и сам подход – подвергать сомнению авторство сочинения, закрепленное в предании. Этот спор, особенно интересный тем, что епископ Порфирий сам был ученым смелым и очень сведущим, насторожил митрополита Арсения, считавшего еще до принятия Устава, что подобным дискуссиям место не в публичных залах, а в специальных научных собраниях[1130].
Первый докторский диспут в КазДА состоялся 13 мая 1873 г., на исходе срока, положенного на «остепенение» ординарных профессоров. Уже упомянутую выше диссертацию по истории Русской Церкви защищал профессор П. В. Знаменский. Тема – проблемы приходского духовенства, причем в синодальный период, от Петра I и до современности – была острая и особенно злободневная для 1860–70?х гг., периода Великих реформ[1131]. Несмотря на опасения архиепископа Казанского Антония (Амфитеатрова), что тема диссертации слишком проблемна для публичного обсуждения, диспут прошел интересно и благополучно[1132]. Через неделю в КазДА последовал второй докторский диспут, ординарного профессора И. Я. Порфирьева, по ветхозаветным апокрифам. И эта тема, хотя и была специфична для широкого круга лиц, интересующихся богословием и посетивших диспут, вызвала дискуссию. Причем члены корпорации, уже получившие опыт на предыдущей защите, чувствовали себя достаточно ответственно и могли обсуждать научные проблемы, связанные с темой работы, не смущаясь присутствием гостей и студентов академии[1133].
Конечно, не каждый диспут был триумфом богословской науки. Сами члены преподавательских корпораций весьма трезво оценивали успехи своих коллег: в дневниках и личной переписке нередко можно встретить невысокие оценки даже положительно окончившихся диспутов. Так, профессор МДА А. Ф. Лавров-Платонов сообщал Е. Е. Голубинскому о «жалчайшем» докторском диспуте профессора СПбДА Е. И. Ловягина, состоявшемся 5 ноября 1872 г. Диссертация была посвящена изучению вопроса о заимствовании классических писателей у библейских, и в выводах автор отрицал наличие этих заимствований. Диспут был горячим, ибо в корпорации СПбДА были разные мнения по этому вопросу, как и принципиально разные подходы к его решению. «Докторант избит был решительно Чельцовым и Хвольсоном… Доктором признан»[1134]. Разумеется, следует иметь в виду, что это писали не внешние по отношению к богословской науке лица, а участники ее разработки. Поэтому в оценках «профессиональных», для своего круга, довольно жестко критиковались любые промахи – это было нормальным процессом роста и совершенствования.
Были «срывы» – хотя и нечасто, неловкие ситуации, связанные с высказываниями на самих диспутах или с их организацией. Так, в МДА был сорван диспут профессора П. С. Казанского, назначенный на 28 марта 1873 г. К защите предлагалось сочинение П. С. Казанского по истории православного монашества в Египте[1135]. Коллизия была предсказуема, ибо проблема была заявлена еще при обсуждении диссертации на заседании церковно-исторического отделения, повторена на заседании Совета академии. Молодые преподаватели, настроенные на углубление новых тенденций в церковно-исторической науке, введении в исследовательскую практику историко-критических методов, считали представленную диссертацию трудом, относящимся к предыдущей эпохе российской богословской науки. Потому представление этой диссертации на публичное обсуждение в качестве плода новой научной эпохи казалось им неадекватным и вредным. Но старшая часть корпорации рассматривала докторские диспуты не только как начало новой эпохи, но и как завершение предыдущей, в которой ординарные профессоры потрудились на благо российского богословия, многое сделали и имели право на представление своих трудов и на увенчание их учеными степенями. Тем более это относилось к заслуженным профессорам, не имевшим священного сана и лишенным в предшествующие годы возможности получить степень доктора богословия. Но эти споры и «падение академии» принесло много переживаний ректору протоиерею Александру Горскому. Диспут все же состоялся 3 октября того же года, но и на нем – в дискуссии докторанта и оппонента А. П. Лебедева – проявилось резкое противостояние двух подходов к церковной истории, переходящее границы научного спора. «Не делают чести Московской академии, столь славной многими именами и трудами, те ненаучные интересы, которые так явственно сказались в деле г. Казанского»[1136].
Диссертационные диспуты, как докторские, так и магистерские, на протяжении всей эпохи действия Устава духовных академий 1869 г. привлекали интерес не только высшей церковной иерархии и местного священства, но и представителей светской науки, образованной и простой публики. Так, в удаленный от Москвы Сергиев Посад приезжали архиереи, иногда даже несколько – митрополит Московский, викарии, бывшие в Москве проездом архиереи других епархий, ректоры Московской и Вифанской ДС, архимандриты московских монастырей и протоиереи соборов, светские лица, интересовавшиеся духовной ученостью, и публицисты. Наряду с ними приходили наместник лавры архимандрит Антоний (Медведев) и некоторые представители образованной братии. Посещали диспуты и студенты и, хотя им было запрещено задавать вопросы и делать какие-либо комментарии к происходящему, громкими аплодисментами, увлекающими всю публику, «оживляли» обстановку. Преподаватели и студенты МДА вспоминают, что завсегдатаями диспутов были: протоиереи В. П. Нечаев, И. Г. Виноградов, П. А. Преображенский; бывшие члены корпорации: Н. К. Соколов, Н. П. Гиляров-Платонов; отчасти связанные с богословием: Ю. Ф. Самарин, Н. П. Аксаков, М. П. Погодин, П. И. Мельников и др. Святитель Иннокентий хотя и приезжал, но участия в диспутах не принимал[1137]. Это было слишком необычно для старых духовных школ, нарушало серьезность дискуссии, заставляло диспутанта и оппонентов обращать внимание не только на существо аргументов, но и на удачную форму их изложения, иногда провоцировало неоправданную остроту фраз, то есть чересчур «популяризировало» богословскую науку, лишая ее благоговейного покрова. Соблазняло и публичное ниспровержение авторитетов[1138].
Не все ординарные профессоры смогли выполнить суровое условие Устава 1869 г., выйти на защиту и получить требуемую степень. В СПбДА подтвердить свои ординатуры докторской степенью удалось лишь троим: И. В. Чельцову, И. А. Чистовичу, Е. И. Ловягину. В МДА из семи ординарных профессоров на момент введения нового Устава (ректор имел докторскую степень) защитили докторскую диссертацию четверо: инспектор академии архимандрит Михаил (Лузин), П. С. Казанский, С. К. Смирнов, В. Д. Кудрявцев-Платонов. Ординарный профессор МДА протоиерей Ф. А. Сергиевский, оставив службу в академии, был назначен ректором Вифанской семинарии (для семинарского ректорства было достаточно степени магистра), хотя вплоть до 1875 г. преподавал в академии «по приглашению» пастырское богословие и гомилетику[1139]. На тех же условиях читал лекции до конца 1875 г. уволенный на пенсию по возрасту профессор словесности Е. В. Амфитеатров[1140]. Профессор Д. Ф. Голубинский с упразднением ординарной кафедры физико-математических наук стал экстраординарным профессором естественно-научной апологетики. В КДА докторскими степенями подтвердили свои ординатуры Д. В. Поспехов, И. И. Малышевский, В. Ф. Певницкий, К. И. Скворцов. О. ректору и прочим профессорам этого сделать не удалось. В КазДА из пяти ординарных профессоров (ректор академии архимандрит Никанор (Бровкович) имел докторскую степень) защитили докторские диссертации трое: П. В. Знаменский, И. Я. Порфирьев, М. Я. Красин. Ординарные профессоры КазДА И. П. Гвоздев и Н. П. Соколов не представили требуемого сочинения: И. П. Гвоздев скончался в 1873 г., Н. П. Соколов оставил в том же году службу.
В целом публичная защита научных сочинений имела положительные результаты: во-первых, «возбудила замечательную энергию… в духовно-ученом сословии», во-вторых, общество перестало упрекать духовные школы в замкнутости и считать их гнездом схоластики, в-третьих, присутствие на ученых диспутах представителей разных групп общества не могло не развивать более серьезного и осмысленного отношения к богословским вопросам[1141]. Последнее было особенно важно при отношении к вопросам религии в образованном обществе в 1870?80?х гг. Необходимость представлять на аттестацию конкретные научные труды заметно пробудила ученую деятельность преподавателей.
Но новые формы научной деятельности духовных академий – обязательная публикация, публичная защита – выявили проблемы, и довольно серьезные. Вопрос о соответствии набирающей силу богословской науки православной традиции был непраздным. Разрешение 1867 г. духовным академиям выписывать из-за границы научную литературу и периодику без цензуры существенно расширило горизонт преподавателей академий и пополнило библиотеки современными иноконфессиональными исследованиями в разных областях. Необходимость представить докторскую работу в течение трех лет не давала возможности ординарным профессорам, не имевшим готового подходящего сочинения, тщательно и взвешенно оценивать новые идеи и выводы, как собственные, так и почерпнутые из серьезных западных трудов. Кроме того, научное исследование подразумевало беспристрастность автора и право ставить любые вопросы, если они содействуют выяснению истины, но этим правом надо было учиться пользоваться. Адаптация научно-критических методов православным богословским сознанием, синтез церковного опыта богословия с рациональными научными методами ставили задачи, требующие решения.
Первые магистерские диспуты состоялись лишь в 1873 г. В этом году состоялось два магистерских диспута: в СПбДА – выпускника того же года Н. А. Скабалановича, в КДА – приват-доцента С. А. Терновского. В 1874 г. публично были защищены еще три магистерские диссертации: в МДА – приват-доцентом Н. Ф. Каптеревым, в КДА – приват-доцентом М. А. Олесницким, в КазДА – приват-доцентом П. А. Милославским[1142].
К магистерским диспутам готовились очень тщательно, боясь опорочить академию и богословскую науку. В МДА первый магистерский диспут, выпавший на долю недавнего выпускника, приват-доцента Н. Ф. Каптерева, стоил немало сил и самому диссертанту, и ректору академии протоиерею Александру Горскому. Сочинение «Светские архиерейские чиновники в древней Руси» получило положительный отзыв Е. Е. Голубинского, было напечатано, составлены тезисы, речь. Но протоиерей Александр Горский чрезвычайно волновался перед первым «выходом в свет», по которому будут судить и о духовной науке, и «как это новое дело поставлено в нашей Академии». Поэтому он заставлял диспутанта перепроверять все источники, речь и тезисы, исправляя все, что может вызвать недоумение, непонимание, ненужные вопросы.
Несколько раз речь диссертанта была заслушана самим о. Александром и теми членами корпорации, которые разделяли его волнение[1143]. Диспут прошел успешно, к общему утешению корпорации, а гости констатировали, что молодые академические силы свидетельствуют о перспективах богословской науки.
Магистерские, как и докторские, диспуты вызывали интерес общества, особенно в первые годы действия Устава, исполняя и апологетическую задачу. На первом магистерском диспуте в КазДА в 1874 г. – приват-доцента метафизики П. А. Милославского – в качестве главного достоинства диссертации был отмечен новый метод разработки богословия, способный «влить в богословскую науку дух и жизнь и сообщить ей общечеловеческий интерес»[1144].
Успешные магистерские диспуты были важны и тем, что усиливали усердие студентов академий по отношению к науке в целом и написанию магистерских диссертаций на 4?м курсе в частности. Писать магистерскую диссертацию могли и хотели не все, но лучшие студенты, вдохновленные успехами старших коллег, старались использовать все возможности и представить в конце учебного года магистерское сочинение. В 1876 г. в КДА удачные защиты магистерских диссертаций двух выпускников этого же года – Н. М. Дроздова и А. П. Красовского – вызвали триумфаторские настроения. Пресса, сочувствующая Уставу 1869 г., констатировала: «Новый Устав… успел достаточно привиться и уже принести свои плоды… По словам людей компетентных, уровень развития и знакомство с науками в среде студентов заметно повысились…»[1145]
Однако была и оборотная сторона. Так как в качестве диссертаций представлялись порой спорные работы, а корпорациям академий не хватало опыта ведения научных дискуссий, споры на защитах были порой чересчур горячи. И присутствовавших студентов порой соблазняло публичное ниспровержение авторитетов. Так, например, в КДА в апреле 1878 г. довольно в резкой форме проходили магистерские диспуты приват-доцентов Ф. Ф. Гусева и П. Троепольского, и реакция студентов насторожила даже молодых членов преподавательской корпорации[1146].
В конце периода действия Устава 1869 г., когда в системе диспутов уже привыкли и высказали все похвалы и возражения в их адрес, в 1883 г. в МДА состоялась защита магистерской диссертации приват-доцента МДА В. Ф. Кипарисова, посвященная проблеме, дискутируемой в русском обществе, начиная с 1860?х гг. – свободы совести[1147]. Работа, правда, была церковно-исторической: в ней для изучения выделялся определенный временной период – первые века бытия Церкви, с I по IX в. Автор был уже опытным преподавателем – окончив МДА в 1874 г., он с 1875 г. занимал в ней кафедру гомилетики с историей проповедничества и пастырского богословия. Несмотря на то что кафедральная специализация не совпадала с темой представленной диссертации, церковное право было главной сферой научной деятельности В. Ф. Кипарисова начиная со студенческих времен. Диспут продемонстрировал не только глубину представленного исследования, но и зрелость диссертанта как исследователя. Пока обсуждались непосредственно текст и выводы диссертации, участники дискуссии не выходили за пределы научно-исследовательских проблем. Так, с большим интересом обсуждалась оценка автором Миланского эдикта 313 г. как манифеста всеобщей свободы вероисповедания, с которым Церковь приобретает статус юридического лица, а христианство уравнивается в правах с другими религиями. Неменьшее внимание привлекли следующие «ключевые» моменты развития темы в контексте отношений Церкви и государства: эдикты императора Констанция против язычества – В. Ф. Кипарисов настаивал на том, что они усиливались, а их апогеем стал закон, установивший смертную казнь за совершение жертвоприношения; церковно-государственные отношения в царствование Юлиана; общие закономерности религиозной политики Феодосия Великого и др. Однако дело этим не ограничилось, и возник ряд вопросов, связанных с современными отношениями Церкви и государства в России. Интерес усиливался и тем, что подобные вопросы были затронуты на состояв шихся в 1881 г. в КазДА докторских диспутах доцента Ф. А. Курганова и экстраординарного профессора И. С. Бердникова[1148]. Некоторые участники дискуссии высказывали потом сомнение, следует ли обсуждать такие вопросы на диспутах. Причем причины сомнений указывались разные: одни считали, что публичные диспуты не место для обсуждения злободневных вопросов, другие – что форма диспута неизбежно провоцирует не научное, а «публицистическое» обсуждение[1149].
Уже после утверждения нового Устава 1884 г., 28 мая, в СПбДА состоялся последний докторский диспут – защита диссертации экстраординарного профессора Ф. Г. Елеонского по библейской истории[1150]. Диспут прошел с подъемом, и присутствовавшие выражали сожаление о конце «этого прекрасного учреждения»[1151]. 22 апреля и 7 июня в столичной же академии состоялись последние магистерские диспуты – выпускников академии 1883 г. Г. Е. Труссмана и Ф. А. Тихомирова[1152]. Был повод подвести итоги уходящей эпохе Устава 1869 г., и в несомненный актив нельзя было не внести оживление в богословской науке, большое число специальных исследований, появившихся за 15 лет его действия, «замечательную энергию», возбужденную в духовно-учебном сословии. Кроме того, расширение контактов ученых-богословов с наукой светской, публикация богословских сочинений, активизация журналов духовных академий, публичные защиты в определенной степени усилили влияние богословской науки на образованное общество. С одной стороны, академии перестали считать «гнездилищем схоластики и обскурантизма», ибо они явили свои плоды миру, с другой – и интересующаяся богословскими вопросами часть общества стала относиться к этим вопросам более серьезно и осмысленно. Однако следует иметь в виду: на последнем магистерском диспуте в МДА 25 января 1884 г. вы пускника 1878 г. Н. Д. Молчанова прений было мало, оппоненты читали по тетради. Это вызвало скептическое замечание профессора МДА А. Д. Беляева: «Диспуты, значит, потеряли интерес»[1153].
Таким образом, Устав 1869 г. стимулировал в академиях научно-богословскую деятельность. Появилось значительное число специальных исследований, которых так не хватало русской богословской науке на предыдущем этапе ее развития. Многие ранее темные и недоуменные вопросы подверглись тщательному и добросовестному изучению, чему содействовала публикация и открытая защита исследования. Русская богословская наука училась ставить вопросы, нетрадиционные для прежних духовных трудов, но являвшиеся шагом в направлении построения научного, а не формально-отвлеченного богословия. Были разобраны и опровергнуты некоторые выводы отрицательной критики, посягающие на достоверность богословских истин. Авторы обсуждаемых на диспутах работ, оппоненты и слушатели были поставлены перед необходимостью расширять свою богословскую эрудицию как в свидетельствах Писания и Предания, так и в современной богословской науке. Разрабатывалась русская богословская терминология, и необходимость излагать положения работы понятным языком и вести живую дискуссию по богословским вопросам стимулировала этот процесс.
Диспуты, на которых защищались диссертации этого времени, свидетельствовали о расширении эрудиции ученых-богословов, ибо практически каждая представленная диссертация содержала серьезные обзоры западноевропейской историографии, о самостоятельной работе с источниками, о попытках применения научно-критических методов, иногда плодотворных, иногда недостаточно компетентных. Эпоха публичных диспутов имела, несомненно, полезные стороны и для богословской науки в целом, и для каждого ученого, тем более что б?льшая часть из них была преподавателями. Однако те проблемы, которые отмечались участниками диспутов, причем уже в последние годы их проведения, ставили вопрос о совершенствовании этого элемента научно-богословской аттестации.
1884–1918 гг.
При обсуждении проекта нового Устава духовных академий в 1882 г. вопрос о защитах диссертаций, представляемых на соискание ученых степеней, оказался одним из наиболее болезненных. В Комитете, со зданном при Синоде для составления официального проекта Устава, основная дискуссия разгорелась при обсуждении публичности защит. Диапазон мнений был велик: от высоких похвал до категорического отрицания всякой пользы. Мнение большинства – магистерские диспуты преобразовать в коллоквиумы с официальными оппонентами и в присутствии Совета, а докторские упразднить, довольствуясь письменной рецензией. Однако это мнение не убедило четверых сторонников диспутов, подавших особое мнение. Член Комитета профессор и инспектор СПбДА И. Ф. Нильский решительно стоял за сохранение диспутов, указывая на пользу диспутов: 1) диспутанта это побуждает серьезно относиться к делу, 2) духовные академии рассеивают несправедливое мнение о них как о замкнутых сословных школах; 3) поддерживается интерес к науке в целом, 4) богословская наука имеет возможность раскрывать истинные сведения о ней в образованном обществе.
Его коллега по академии И. Е. Троицкий привел историческую справку: диспуты представляют средневековые учреждения, но не только западные, а и восточные. Они были популярны в Византии, в них принимали участие не только высшие сановники Церкви и государства, но и императоры. И на средневековых диспутах встречались проблемы, и в более резких формах, чем в духовных академиях, но к ним так привыкли и на проблемы не обращали никакого внимания. Ни для кого не унизительно выходить на кафедру и защищать ученую диссертацию, ибо она свидетельствует об уме и знаниях, которые возвышают всякого. Неудобства объясняются новизною дела, и должны пройти после того, как диспуты сделаются обычным явлением жизни духовных академий[1154].
В окончательном варианте Устава сохранилось мнение большинства. Публичная защита магистерских диссертаций сохранялась, но с ограничением ее «публичности»: лишь в присутствии Совета академии и приглашенных советом лиц (§ 136). Это мероприятие именовалось «коллоквиумом» и должно было стать более научным, нежели зрелищным и популярным, ограждая высокую богословскую науку от «печальных явлений» в виде «выражений остроумных и шутливых», «рукоплесканий, смеха и шиканья», веселья студентов и досужих зевак. Разделялись понятия популяризации и свидетельства о высоте науки в духовных академиях[1155].
Докторские публичные защиты отменялись: докторант уже доказал научную состоятельность и приобрел известность, к тому же диспут неудобен для лиц, занимающих видное место в церковной иерархии. Присуждение докторской степени происходило теперь в Святейшем Синоде на основании отзывов рецензентов, из академии и из Синода, и обсуждения Совета академии. Но требования к диссертации – сочинение должно быть напечатано, представлять собой особое научное исследование – сохранялись, хотя и с оговоркой: в докторскую степень может быть возведено лицо, «приобретшее известность отличными по своим достоинствам учеными трудами» (§ 142, 143).
Обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, представляя окончательную редакцию Устава императору, постарался выделить основные его отличия от Устава 1869 г. Среди главных преимуществ нового Устава обер-прокурор назвал отмену публичных защит докторских богословских диссертаций и перенос защит магистерских диссертаций из публичных собраний в более компетентные заседания[1156]. В объяснительной записке к окончательному варианту Устава 1884 г. подчеркивалось: новый Устав не разрушает установившихся и окрепших в академиях традиций и порядков. Напротив, он санкционирует все, что выдержало искус опыта и показало свою целесообразность, устраняя то, что оказалось несостоятельным и нежелательным.
Новое положение о магистерских коллоквиумах было не совсем четким, хотя объяснительная записка к Уставу пыталась исправить эту неопределенность[1157]. Для оценки магистерских работ ситуация с защитами изменилась не столь сильно: исход дела решали по-прежнему отзывы специалистов-оппонентов, а дискуссия приняла лишь более академическую форму. Для докторских работ повысилось значение отзывов и обсуждения диссертации в Совете.
Так как кандидатские работы, перенесенные на 4?й курс, не защищались, добавить к сказанному выше про их представление и оценку нечего. Проблемы, связанные с защитами, возникали на магистерском и докторском уровне. Изменения в системе научно-богословской аттестации на магистерском и докторской уровне, внесенные Уставом 1884 г., и после утверждения Устава вызывали дискуссии в духовно-учебной среде. Основным предметом обсуждений была отмена диссертационных диспутов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.