Глава II. Первые храмы в России и состояние богослужения. 

Глава II.

Первые храмы в России и состояние богослужения. 

Как только крестились киевляне, великий князь повелел рубить в Киеве церкви и ставить их по местам, где прежде стояли кумиры [*88] — мера истинно благоразумная! Язычники, без сомнения, привыкли считать эти места для себя священными, привыкли собираться на них для поклонения своим истуканам; теперь, приходя на те же места по прежней привычке, киевляне должны были встречать уже христианские храмы и естественно научались, забывая прежних богов, поклоняться Богу истинному. Вслед за распространением святой веры из Киева по всей России русский равноапостол спешил устроять храмы Божии и по другим градам и селам [*89]. Из числа этих созданных тогда в нашем отечестве храмов древнейшие сказания упоминают по имени только о четырех.

Первая церковь, построенная святым Владимиром тотчас после крещения киевлян, была церковь святого Василия. Она замечательна уже и потому, что построена была самим великим князем и во имя его ангела; построена на том самом холме, где прежде во дни своего язычества тот же великий князь поставил Перуна и других богатых истуканов и куда приходил вместе со своими подданными для совершения идольских треб. Она находилась близ двора теремного великокняжеского к востоку и, следовательно, по всей вероятности, служила вначале церковию придворною, в которой молился сам русский равноапостол, а может быть, считалась потому между церквами Киева и главною, или соборною, пока для этой цели не был построен особый храм. Судя по обстоятельствам времени и образу речи преподобного летописца, можно полагать, что церковь святого Василия была первоначально деревянная, но вскоре, как не без основания догадываются, и едва ли не самим же Владимиром построена из камня, потому что сохранившиеся остатки этой последней свидетельствуют, что она и по материалам, и по способу построения своего совершенно сходна с другими каменными церквами, воздвигнутыми Владимиром и Ярославом. По объему своему церковь святого Василия была очень невелика (25 аршин в длину и 16 аршин с 10 вершками в ширину). Ныне на древнем остатке ее существует церковь Трехсвятительская, в которой кроме основания и нижней части стен сохранилось от первоначальной церкви одно только узкое окно к северу в алтарном притворе [*90].

Другую, и уже не деревянную, а каменную и великолепную церковь воздвиг Владимир во имя Пресвятой Богородицы. Место для новой церкви он избрал также вблизи своего двора теремного к юго-западу и именно место, орошенное кровию первых двух христианских мучеников на Руси — варягов Феодора и Иоанна, вкусивших смерть во дни Владимирова язычества. Основанная в 989 г. с благословения митрополита Михаила, церковь эта строилась в продолжение семи лет мастерами, нарочно вызванными из Греции, которые, вероятно, тогда же перестроили, по воле великого князя, и церковь Васильевскую [*91]. В 996 г., когда храм Пресвятой Богородицы был окончен и освящен, царственный храмоздатель торжественно вознес в нем, подобно Соломону (3 Цар. 8. 22 и след.), молитву к Богу, сказав: «Господи Боже! Призри с небеси и виждь, и посети виноград свой, и утверди то, что насадила десница Твоя, — этих новых людей, которых сердца обратил Ты к познанию Тебя, Бога истиннаго. Призри и на церковь Твою сию, которую создал я, недостойный раб Твой, во имя родшия Тя Матери, Приснодевы Богородицы, и, если кто помолится в церкви сей, услышь молитву его, молитвы ради Пречистой Богородицы» [*92]. Вслед за тем Владимир в присутствии митрополита Леонтия, епископов греческих и всех русских, в присутствии бояр и бесчисленного народа изрек: «Даю церкви сей святой Богородицы от именья моего и от град моих десятую часть» — и, написав клятву, положил свое завещание в самой церкви, которая и начала называться Десятинною — по десятине, определенной на содержание ее. Для служения в церкви, сделавшейся соборною в Киеве и как бы кафедральною для митрополита, приставил князь знатнейшее тогда духовенство — корсунское, а смотрение за самою церковию и за десятиною поручил Анастасу Корсунянину, подчинив его митрополиту. В тот же достопамятный день — день освящения Десятинного храма — Владимир сотворил великий праздник для митрополита с епископами, бояр и старцев людских и раздал много имения убогим [*93]. Этот великолепный храм — красноречивый памятник веры и благочестия нашего равноапостола, доселе сохранившийся в своих развалинах, далеко превосходил по величине и богатству церковь святого Василия. Длина храма простиралась до 24 сажен, а ширина была в 16 сажен. Его своды и полати, или хоры, по местам поддерживались толстыми мраморными колоннами, как можно заключать из остатков самих колонн, баз и капителей. Пол в церкви был выстлан красным шифером в виде больших осьмиугольников, в которых помещались квадраты; пред алтарем и в алтаре вокруг престола пол был мозаический, расположенный четвероугольниками изящной работы из разноцветных мраморов, яшм и стекол; в боковых притворах алтаря — жертвеннике и диаконнике, или ризничей палате, пол состоял из плит муравленых наподобие кафеля. Престол был, вероятно, один. Место престола было устлано тесаными плитами. Стены храма были расписаны, как догадываются, стенною живописью по сырой штукатуре (ал-фреско), а в алтаре украшены мозаическими изображениями [*94]. Кроме того, эту церковь святой Богородицы великий князь Владимир, по выражению древнего жития его, удивил, или украсил, серебром и золотом [*95]. В память светлого торжества, бывшего по случаю освящения Десятинного храма, установлено тогда церковною властию, конечно по желанию великого князя, праздновать этот день ежегодно 11 или 12 мая, подобно тому как праздновались дни освящения знаменитейших храмов в Греции, и это был, сколько известно, первый праздник собственно в Русской Церкви [*96].

Третий храм, построенный Владимиром, замечателен только по случаю самого построения. Вскоре после того, как великий князь отпраздновал освящение Десятинной церкви, он услышал о внезапном набеге печенегов на город Василев, находившийся неподалеку от Киева, и поспешил с малою дружиною для защиты города. Но при столкновении со врагами не в силах был устоять против них и, спасаясь бегством, едва укрылся от преследовавших под мостом. Среди такой опасности Владимир дал Богу обет, если опасность минует, создать в Василеве церковь. Молитва благочестивого князя была услышана, и он в чувствах радости и признательности к Господу тогда же исполнил свой обет, поставил в Василеве церковь во имя Преображения Господня, так как в тот самый праздник и произошла неудачная сеча с печенегами и избавление от них. Эта церковь представляет собою первый опыт построения церквей так называемых обыденных, умножившихся у нас впоследствии: она несомненно воздвигнута была в один день или в самое короткое время, потому что по сооружении ее, говорит летописец, князь праздновал в Василеве восемь дней со своими боярами, посадниками, старейшинами из всех окрестных городов и множеством народа, раздав и убогим 300 гривен, а на день Успения возвратился уже в Киев, где также сотворил великий праздник для бесчисленного множества народа. Но с Преображения до Успения, т. е. с 6-го по 15-е августа, всего девять дней. Если так, то церковь, построенная Владимиром в Василеве, была первоначально деревянная и весьма небольшая. Потом на месте этой деревянной церкви, воздвигнутой по обстоятельствам наскоро, Владимир мог в память столь близкого для него события соорудить и каменный храм Преображения Господня, как свидетельствуют позднейшие сказания [*97].

Наконец, преподобный Нестор и мних Иаков, повествуя о мученической кончине двух братьев — страстотерпцев Бориса и Глеба, мимоходом говорят, что тела их были первоначально (1015-1019) погребены в Вышгороде у церкви святого Василия. Эта церковь, по преданию, подобно киевской Васильевской была поставлена самим равноапостольным князем во имя его ангела и около 1020 г. сгорела [*98].

Писатели последующего времени упоминают и о некоторых других храмах, воздвигнутых или самим Владимиром, или, по крайней мере, при Владимире. Так, самому Владимиру усвояют: а) церковь святого Георгия Победоносца в Киеве, построенную вслед за Васильевской и в том же году, и называют эту Георгиевскую церковь первою, без сомнения в отличие от второй церкви святого Георгия, сооруженной Ярославом [*99]; б) церковь во имя Преображения Господня, каменную, в селе Берестове, любимом местопребывании Владимира, которая действительно, судя по остаткам ее, и по материалу, и по способу сооружения, совершенно сходна с церквами Васильевскою и Десятинною; от Спасской берестовской церкви, разрушенной во время нашествия татарского и возобновленной около 1638 г., сохранилась доныне, как полагают, середина во всю ширину с приделами; расположение ее крестообразное, величина в длину без паперти — 6 сажен 2 аршина [*100]; в) церковь во имя Преображения Господня в Белгороде, другом любимом месте Владимира [*101]; г) церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы в Суздале [*102]. В тот же период времени митрополит Иоанн воздвиг (1008) две каменные церкви: одну в Киеве — во имя святых апостолов Петра и Павла на Берестове, а другую — в Переяславле, где имели тогда местопребывание наши митрополиты, во имя Воздвижения Честного Креста Господня [*103]. Первый Новгородский епископ Иоаким построил также две церкви в Новгороде (989): деревянную дубовую во имя святой Софии, имевшую 13 верхов, или глав (сгорела в 1045 г.), и каменную во имя Богоотец Иоакима и Анны, служившую долгое время кафедральною для местных архипастырей [*104]. Первый Ростовский епископ Феодор соорудил деревянную дубовую церковь в Ростове — соборную, во имя Успения Пресвятой Богородицы (992 или 995), простоявшую около 165 лет (до 1160 г.), — церковь дивную и великую, о которой говорили, что и прежде не было такой церкви, и после не будет [*105].

Не можем пройти молчанием вопроса о церкви, которая поставлена была на самом месте крещения киевлян, по мнению некоторых, будто бы еще во дни Владимира [*106]. Показания об имени этой церкви различны, но они не исключают одно другого и в точности не определяют времени ее построения. В Степенной книге читаем: «На месте же, идеже снидостася киевстии людие креститися, и ту поставлена бысть церковь во имя св. мученика Турова, и оттоле наречеся место оно святое место». Но когда и кем поставлена, вдруг ли после крещения киевлян или впоследствии, ясно не сказано. Впрочем, касательно действительности и древности этой церкви, хотя имени святого мученика Турова мы не знаем, нет причины сомневаться, потому что и древнейшая летопись, еще под 1146 г., случайно упоминает в Киеве о Туровой божнице, или церкви [*107]. А если справедливо предположение, что она так названа в просторечии по имени истукана Тура, стоявшего прежде на том самом месте, где она построена, то очень вероятным представляется сооружение ее еще во дни святого Владимира вдруг же, как только этот истукан был ниспровергнут, хотя нельзя отвергать, что церковь могла быть названа Туровою или по урочищу Тур, как действительно иногда назывались у нас урочища, или по мирскому имени строителя своего, какого-нибудь Тура, также употреблявшемуся у нас в то время [*108]. Другое показание находится в рукописном Прологе XIV в., в житии святого Владимира, следующее: «И оттоле наречеся место то (где крестились киевляне) святое, идеже и ныне церкы Петрова». Но словом и ныне, очевидно, выражается только, какая церковь стояла на означенном месте во дни составителя или списателя жития (в XIV в.), и прямо даже предполагается, что на святом месте существовала церковь и прежде [*109]. Наконец, в печатном Прологе, где с небольшими изменениями помещено то же житие Владимирове, говорится: «И оттоле наречеся место то свято, идеже ныне церковь есть св. мучеников Бориса и Глеба». Ныне, т. е. когда или переписан был с древнего список жития, напечатанный в Прологе, или печатался самый Пролог. А этим также не отвергается существование на означенном месте церквей прежних [*110].

Как бы то ни было, впрочем, хотя мы не имеем возможности определить с точностию и поименовать храмов, построенных во дни благоверного князя Владимира, но то несомненно, что их построено тогда у нас весьма много. Иларион говорит о равноапостоле, что он «по всей этой (Русской) земле воздвиг церкви Христу и поставил Ему служителей». Мних Иаков также пишет: «Всю землю Русскую и грады вся украси святыми церквами». А современник Владимиров Дитмар, писавший, впрочем, о России только по рассказам других, свидетельствует, что тогда в одном Киеве существовало уже более четырехсот храмов, — известие, конечно, или преувеличенное, подобно известиям о том же польского историка Меховиты, возводящего число церквей до трехсот с лишком, и нашей Никоновой летописи, простирающей это число до семисот, или искаженное переписчиками [*111]. Чтобы понять возможность такого множества церквей в Киеве (положим даже вместо 400 только 40), надобно помнить, что Киев, по свидетельству Дитмара, был тогда весьма велик и имел восемь торговых площадей, что эти церкви большею частию, если не все, были деревянные и весьма небольшие, может быть подобные той, какую в один день поставил Владимир в Василеве, что тогда не возбранялось и частным знатнейшим лицам иметь свои, т. е. домовые, церкви, как видно из примера курского властелина, наконец, что обычай к построению и умножению церквей был тогда господствующим на всем Востоке [*112].

Примеру благоверного князя Владимира старались подражать и его дети. Это, по крайней мере, известно о двух из них: Мстиславе и особенно Ярославе. Первый, когда был еще князем в Тмутаракани, пошел однажды (ок. 1022 г.) войною на соседственных касогов, или нынешних черкесов. Услышав о том, касожский князь Редедя выступил против него со своими воинами и велел сказать Мстиславу: «Зачем губить нам дружину? Лучше порешим дело единоборством. Если ты одолеешь, возьми мое имение, мою жену и детей и мою землю, а если одолею я, возьму все твое». Мстислав согласился. И началась между ними борьба упорная и продолжительная; Мстислав стал ослабевать, потому что Редедя был велик и силен. Тогда набожный русский князь мысленно воззвал к Пресвятой Деве: «О Пречистая Богородице! Помоги мне. Если я одолею, то созижду церковь в Твое имя». Сказав это, он сильно ударил Редедю о землю, вонзил в него нож и лишил его жизни, затем вступил в его землю, взял все имение его, жену и детей и наложил дань на касогов. По возвращении в Тмутаракань торжествующий князь спешил исполнить свой обет, заложил и соорудил во имя Пресвятой Богородицы каменный храм, который стоял еще во дни преподобного летописца [*113].

Чрез несколько лет Мстислав, будучи уже князем черниговским (с 1026 г.), заложил каменную же церковь в новой своей столице во имя Преображения Господня. Но этой церкви он не успел окончить сам, скончавшись в 1036 г. и едва возведши ее до двух, если не менее, сажен: она достроена уже племянником его, а сыном Ярослава Владимировича Святославом I, князем черниговским. Несмотря на разорение от татар (в 1240 г.), на запустение в продолжение четырех с лишком веков (до 1675 г.), на страшный пожар (в 1750 г.), когда обрушились самые верхи ее, на неоднократные исправления и поновления (в 1770 и 1790-1798 гг.), церковь эта сохранилась доселе и сохранила немало от своего первоначального вида. Стены ее состоят из дикого кремнистого камня, смазанного в швах своих крепким цементом красноватого вида. К западной стороне ее, также к северной и южной, непосредственно от западной до половины церкви устроены были хоры, или полати, опиравшиеся на осьми серого мрамора колоннах, стоявших вдоль церкви, а на хорах находились другие мраморные же колонны четырехгранные, подпиравшие свод церкви до среднего купола. Сколько было в ней первоначально престолов — с точностию неизвестно, но с вероятностию полагают, что один. Куполов на церкви было, как и ныне устроено, пять. Высота ее от пола до главного купола 15 сажен. Замечательно, что и эта церковь, сделавшаяся с самого начала своего соборною в Чернигове, поставлена была на том самом месте, где прежде стояли языческие кумиры: так свято исполнялось повеление святого Владимира! [*114]

Другой достойный сын его, Ярослав, ознаменовал свое многолетнее царствование сооружением многих храмов. Важнейший из них — храм Клево-Софийский. В 1036 г., когда великий князь находился в Новгороде, он получил известие, что печенеги обступили Киев. Собрав многих воинов из варягов и новгородцев, Ярослав поспешил в свою столицу и здесь, присоединив к ним еще дружину киевскую, выступил против врагов, которых было несметное число. Злая сеча продолжалась целый день, и едва к вечеру Ярослав одолел. Преследуемые печенеги побежали в разные стороны, и одни из них потонули в реках, другие рассеялись, так что с того времени уже не беспокоили Россию. В память столько важной и благодетельной для отечества победы Ярослав и заложил великолепный каменный храм во имя святой Софии, или Ипостасной Премудрости Божией Господа Иисуса, на том самом поле, где происходила битва, решившись распространить Киев гораздо далее прежней его черты [*115. Этот храм, заложенный в 1037 г., но неизвестно когда оконченный и освященный, был построен по образцу знаменитого храма Софийского в Константинополе, только в гораздо меньшем размере и с некоторыми другими значительными отличиями [*116]. Внутри Киево-Софийская церковь была точно так же крестообразная, как и константинопольская, с галереями с трех сторон: западной, северной и южной, только в константинопольской верхние галереи были в два яруса, а у нас — в один. Восточная сторона нашего храма имела пять полукружий, а константинопольского — одно большое. Своды нашего храма и полати, или хоры, поддерживались колоннами, большею частию сложенными из кирпича и только двумя мраморными при западном входе, тогда как в константинопольской церкви колонны все были мраморные. Наш собор имел, кажется, два боковых придела и, следовательно, три престола, а константинопольский — только один. Куполов на нашем соборе было тринадцать, тогда как на константинопольском — один купол дивной величины. При нашем соборе, как и константинопольском, находились крещальня и колокольня. Будучи, таким образом, подобием константинопольского Софийского храма по самому своему устройству, Киево-Софийская церковь подражала ему и в украшениях.

Алтарь весь сверху донизу одет был мозаическими по золотому полю картинами и изображениями, из которых верхняя часть до половины сохранилась доселе. В самой церкви как купол, так и все дуги и столпы под куполом были покрыты точно такими же изображениями. Все стены храма не только внизу, но и на хорах и даже в двух галереях, ведущих на хоры, все четвероугольные колонны храма и куполы самих портиков, окружающих его, были украшены греческими фресками. Пол церкви устлан был плитами из белого мрамора и красного лещедника, как можно догадываться по сохранившимся остаткам. На церковных полатях уцелели небольшие мраморные колонны и перила из гранита и лещедника с вырезанными на них обронною работою орлами и другими изображениями. Киево-Софийский храм, как только был окончен, сделался митрополичьею кафедральною церковию и иерархическим собором. При нем построен был митрополичий дом, в котором первосвятители русские начали иметь постоянное свое местопребывание. Достопамятны слова об этом соборе пресвитера Илариона, который сам видел его в первые годы его существования и, обращаясь с похвалою к равноапостольному Владимиру, так свидетельствовал об Ярославе: «Он неконченное тобою окончил, как Соломон предприятия Давидовы, создал дом Божий, великий и святой, в честь Его Премудрости на освящение твоему граду и украсил его всякими украшениями: золотом, серебром, драгоценными камнями, дорогими сосудами, так что церковь сия заслужила удивление и славу у всех окружных народов и не найдется подобной ей во всей полунощной стране от востока до запада» [*117]. Достоверно, что и день освящения Клево-Софийского собора как главнейшего во всей России по желанию князя-храмоздателя установлено было праздновать у нас ежегодно, так как день этот значился в древних Прологах под 4-м числом ноября [*118].

Вслед за Софийским собором Ярослав воздвиг каменную церковь на Золотых воротах, находившихся на западе от собора в земляном валу, которым в том же 1037 г. начал князь ограждать свою расширенную столицу. Эта церковь, поставленная на главных городских воротах, посвящена была Благовещению Пресвятой Богородицы с тою мыслию, как замечает летописец, да «радость всегда будет граду тому святым Благовещением Господним и молитвами святой Богородицы и архангела Гавриила». Или, как изображает это Иларион в том же самом обращении к святому Владимиру, говоря об Ярославе: «Он и славный город твой Киев обложил величием, как венцем, и предал народ твой и город святой всеславной скорой Помощнице христиан Богородице, Которой создал и церковь на великих вратах в честь первого праздника Господня — святого Благовещения, так что приветствие архангела Деве можно приложить и к сему городу. Деве сказано было: Радуйся, благодатная. Господь с Тобою (Лк. 1. 28). А граду можно сказать: «Радуйся, благоверный граде, Господь с тобою» [*119].

После Благовещенской церкви Ярослав соорудил еще две каменные церкви (а при них и монастыри) неподалеку от Софийского собора: одну — на западе от него, по направлению к Золотым воротам, во имя своего ангела — святого Георгия Победоносца, другую — на юг от собора, во имя ангела своей супруги — святой Ирины. От Георгиевской церкви не уцелело до настоящего времени никаких остатков, но о самом сооружении ее сохранилось следующее древнее сказание: «Когда ее начали строить, то немного было делателей. Увидев это, Ярослав призвал тиуна и спросил: «Почему мало трудящихся у церкви?» Тиун отвечал: «Так как дело властельское (т. е. сооружается на собственный счет князя), то люди боятся, чтобы за труд они не были лишены платы». Тогда князь сказал: «Если так, я сотворю вот что» — и повелел возить куны на телегах под своды Золотых ворот и объявить на торгу людям, чтобы каждый брал себе за труд по ногате (по 12/2 копеек серебром) на день. И явилось множество делателей, и церковь вскоре была окончена. Освящение ее совершено в 26-й день ноября митрополитом Иларионом (следовательно, не прежде 1051 г.), и сотворил в ней великий князь настолование новопоставляемым епископам [*120], а день освящения ее заповедал во всей России праздновать ежегодно в честь святого великомученика Георгия Победоносца» [*121]. От церкви Ирининской доселе сохранились развалины, в которых высота уцелевших стен восходит до полутора аршина. Материалы, употребленные для построения этой церкви, совершенно сходны с теми, из каких сооружены Киево-Софийский собор и Золотые ворота. В алтаре на горнем месте близ восточной стены найдено двенадцать камней, положенных, вероятно, по числу двенадцати апостолов, а ближе к престолу — еще четыре камня, может быть по числу четырех евангелистов. Самый престол по древнему обычаю был каменный. Пол в средине церкви найден частию мозаический, частию — поливной горшечной работы, составленный из четвероугольных плиточек. На стенах церковных сохранились по местам мозаика и живопись ал-фреско. Все это свидетельствует, что храм святой Ирины если и не равнялся Киево-Софийскому по великолепию и богатству, однако ж был ему подобен [*122].

Не перечисляя других церквей, построенных Ярославом, преподобный летописец делает общее замечание: «И ины церкви ставляше по градом и по местам... и радовашеся Ярослав, видя множество церквий...» Кроме сооружения новых храмов он заботился о возобновлении и прежних. В 1039 г., говорит летопись, освящена была митрополитом Феопемптом церковь святой Богородицы, Десятинная, которую создал отец Ярослава Владимир. Это значит, что Десятинная церковь много пострадала, вероятно, во время страшного пожара киевского в 1017 г. и потом по воле великого князя была исправлена очень значительно, так что ее надлежало вновь освятить [*123].

Из церквей, построенных в царствование Ярослава вне Киева, замечательнейшая есть Софийский собор новгородский, заложенный сыном великого князя Владимиром в 1045 г. и освященный в 14-й день сентября 1052 г. (по друг. — 1050) Новгородским епископом Лукою. Этот храм, сохранившийся доселе, отличается не столько богатством и изяществом киевских церквей того времени, сколько прочностию и простотою. Тяжелые полукруглые своды опираются на десяти очень толстых, в два ряда расставленных вдоль церкви четырехгранных столбах. С трех сторон, кроме восточной, устроены хоры, или полати, которые поддерживаются сводами, укрепленными между столбами. Окна, узкие и редкие, расположены без соблюдения симметрии. Купол и стены вовсе не имеют мозаики, а расписаны только живописью, для чего вызваны были художники из Греции; на одном горнем месте в алтаре стена имеет украшение, или обкладку, из стеклянных дощечек, квадратных и треугольных, разного цвета. Престолов с самого начала было два, по крайней мере не менее: главный — во имя святой Софии и другой — во имя святых Иоакима и Анны в южном приделе, который образовался из древней, созданной еще епископом Иоакимом каменной церкви, вошедшей в состав собора при его построении. Над собором возвышаются пять глав и, кроме того, шестая на юго-западном углу над лестницею, которая ведет на хоры. Длина церкви 15 сажен, ширина 17 и высота 18. Подобно киевской Софийской церкви, и новгородская, как только была освящена, сделалась кафедральною церковию местных епископов и соборною [*124].

Таким образом, известны даже по имени более двадцати храмов, построенных у нас в первые шестьдесят лет существования отечественной Церкви, и между этими храмами до четырнадцати каменных. Три из числа последних — соборы: киевский Софийский, черниговский Спасский и новгородский Софийский, хотя с большими изменениями, особенно два первые, уцелели доныне и служат живыми свидетелями благочестия наших древних князей; еще четыре сохранились или в значительных остатках, вошедших в состав других церквей, доныне существующих (Васильевская и Спасо-Берестовская в Киеве), или в одних развалинах (Десятинная и Ирининская в Киеве же). Архитектура этих церквей византийская. План представляет почти всегда четвероугольник, более или менее прямой, иногда, впрочем, за исключением алтарной части, как в церкви Ирининской. Длина и ширина даже значительнейших из них не очень велика, а высота вообще незначительна. Стены клались толстые и прочные из разновидных кирпичей, которые связывались весьма вязким и толстым раствором и по местам перекладывались рядами отесанных крупных камней [*125]. В больших церквах к западной стороне, а иногда и к северной и южной, устроялись полати (хоры) и для поддержания их, равно как сводов храма, ставились каменные или кирпичные колонны. Алтарная часть разделялась почти во всех церквах на три отделения, из которых среднее, более продолговатое и выпуклое, составляло собственно алтарь, а два другие назначены были: северное — для жертвенника, южное — для ризницы, или диаконника. Престолов также в большей части церквей было по одному. Окна устроялись узкие, продолговатые и не в большом количестве, отчего, особенно при толстоте стен и колонн и при существовании полатей, слабо освещали храмы. В богатых церквах полы были из разнородных камней или кафельные; стены, преимущественно в алтаре, украшались мозаикою, а в прочих местах расписывались живописью ал-фреско. Число глав на храмах известно не одинаковое: например, Софийский в Киеве и деревянный Софийский в Новгороде имели их по тринадцати, а каменный Софийский новгородский и черниговский Спасский имели по пяти. Первое число знаменовало Господа Иисуса Христа, Главу Церкви, и с Ним двенадцать апостолов, второе — также Господа Иисуса и с Ним четырех евангелистов.

Если любопытны и драгоценны для нас сведения о тех первоначальных храмах, в которых молились предки наши, только что принявшие святую веру, то не менее должны быть драгоценны известия о тех иконах и вообще священных изображениях, пред которыми они молились.

Первые иконы принесены к нам из Херсона, откуда принесена и самая вера, и ими-то украсил равноапостольный свою любимую церковь Десятинную [*126]. К сожалению, ни одна из этих святынь не сохранилась до нашего времени и даже не отмечена летописями. Известны только пять или шесть икон, принесенных к нам тогда из Херсона и Цареграда. Именно: а) икона Всемилостивого Спаса, представляющая на одной стороне Нерукотворенный лик Спасителя, а на другой — Божию Матерь; б) икона Божией Матери с изображением на обратной стороне Спасителя благословляющего; в) икона Иерусалимской Богородицы, по древнему преданию написанная святыми апостолами в пятнадцатое лето по Вознесении Господнем в Гефсимании. Со времен святого Владимира все эти иконы находились в Новгороде, потом царем Иоанном Васильевичем взяты в Москву, где две первые стоят доселе в Успенском соборе за престолом под именем Корсунских, а последняя существует только в верной древней копии, потому что подлинник похищен во время нашествия французов в 1812 г. [*127] Такова же г) икона святых апостолов Петра и Павла, находящаяся доныне в новгородском Софийском соборе, по выражению летописи, Цареградская [*128]. Справедливость требует, однако ж, заметить, что перенесение к нам исчисленных икон будто бы еще во дни равноапостольного Владимира подтверждается только преданием и что как две первые, так и последняя поновлены. К ним можно присовокупить еще: д) образ Нерукотворенного Спаса в суздальском Рождественском соборе, писанный на полотне и принесенный, по преданию, из Греции первым Ростовским епископом Феодором [*129]; е) образ святого Василия Великого, находящийся во Владимире Волынском, в церкви святого Василия, которая основана, по преданию, еще равноапостольным Владимиром [*130]; ж) икону Божией Матери, находящуюся в Нижегородском Благовещенском монастыре и слывущую в народе под именем Корсунской, это единственная из наших древнейших икон, на которой означены и год написания ее (993) и имя иконописца [*131]. Но когда принесена она в Россию из Греции и от кого поступила в монастырь, основанный уже в 1370 г., точных сведений не сохранилось.

В Спасской церкви на Берестове, созданной святым Владимиром и отчасти уцелевшей, есть изображения стенной живописи, относимые к его времени, но они, как свидетельствуют подписи, возобновлены в XVII в. митрополитом Петром Могилою, хотя и по древним чертам. Есть также в иконостасе иконы, обличающие древнее греческое письмо, но Владимирова ли времени или последующего, определить нельзя [*132].

В Киево-Софийском соборе сохранились по стенам многие мозаические и живописные изображения от лет первоначальных. Из мозаических важнейшие находятся в алтаре над горним местом. Они разделены на три яруса. В самом верхнем, почти на своде алтаря, представлена Божия Матерь в исполинском росте с воздетыми руками; это изображение издавна называется в народе «Нерушимою Стеною», может быть потому, что среди всех опустошений города и храма в течение осьми веков осталось невредимым. В среднем ярусе, отделенном от верхнего широкою мозаическою полосою, представлена Тайная вечеря: посредине стоит трапеза под сенью, у задних углов трапезы — два ангела, держащие над нею рипиды, у переднего угла с правой стороны Спаситель, обеими руками преподающий Святое Тело Свое шести апостолам, которые подходят к Нему один за другим с распростертыми дланьми, у переднего угла с левой стороны — также Спаситель, преподающий Свою Святую Кровь другим шести апостолам, подходящим к Нему в таком же порядке. Наконец, в нижнем ярусе, отделенном широкою мозаическою полосою, представлены с правой стороны от горнего места — архидиакон Стефан, Николай Чудотворец, Григорий Богослов, Климент, папа Римский, и святой Епифаний, а с левой — архидиакон Лаврентий, Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский и Григорий Чудотворец. Другие мозаические изображения уцелели а) на ближайшей арке к иконостасу — три Деисуса в кругах, т. е. три иконы, представляющие Спасителя, у которого с правой стороны — Божия Матерь, а с левой — Иоанн Предтеча; б) на восточной дуге выше иконостаса — образ Спасителя; в) с правой стороны от царских врат над одною колонною немного выше иконостаса — образ Пресвятой Девы с веретеном в руке, а с левой стороны — образ благовествующего архангела Гавриила; г) под куполом в церкви — лик евангелиста Марка и до половины сохранившийся лик евангелиста Иоанна Богослова; д) наконец, на дугах под куполом — до пятнадцати изображений святых мучеников в отдельных кругах. Живописные изображения ал-фреско, открытые недавно в Киево-Софийском соборе и покрывающие как стены, так и некоторые другие части храма, разделяются на многоличные и одноличные: первые суть целые сложные картины, заимствованные из Священной, преимущественно евангельской, истории; последние (числом более 300) представляют отдельные лики: ангелов, пророков, апостолов, святителей, мучеников, бессребреников, преподобных мужей и жен и проч. Одни из этих ликов писаны во весь рост, в полуисполинском виде, другие — поясные и помещены в кругах. Что касается до храмовой иконы Киево-Софийского собора, представляющей многосложное символическое изображение святой Софии, или Премудрости Божией, то, несмотря на греческий стиль этой иконы и на греческие на ней надписи, относить ее ко временам великого князя Ярослава или считать ее копиею с цареградской таковой же иконы, бывшей в храме Юстиниановом и вовсе нам неизвестной, нет никаких оснований. Могла ли первоначальная икона святой Софии сохраниться в Киево-Софийском соборе при опустошении его пожаром в 1180 г., при неоднократном разграблении его не только сторонними врагами, но и князьями русскими, например в 1203 г., при совершенном опустошении и разорении церквей киевских татарами? Не возобновлена ли или даже не написана ли вновь эта икона при митрополите Киприане (1376-1390), которому приписывается первое возобновление Киево-Софийского собора после разгрома татарского? Не возобновлена ли или не написана ли вновь при митрополите Киевском Петре Могиле, втором возобновителе Софийской церкви в Киеве? Вопросы, на которые нет ответа [*133].

В новгородском Софийском соборе есть также священные изображения, которые восходят ко времени самого основания собора. Первое место занимает между ними храмовый образ святой Софии, Премудрости Божией, отличный от киевского и гораздо менее сложный. Об этой новгородской иконе, по крайней мере, сохранилось местное предание, что она списана с цареградского подлинника греческими изографами во дни самого храмоздателя Владимира Ярославича. В 1554 г. знаменитый Сильвестр — священник, родом новгородец в своей челобитной Собору русских святителей между прочим писал: «Великий князь Владимир Ярославич повелел поставити в Новгороде церковь каменну, святую Софию, Премудрость Божию, по цареградскому обычаю; икона Софии, Премудрости Божией, тогдыж написана — греческий перевод» — и вслед за тем: «Церкви ставили великие князья и по иконописцев посылали по греческих церкви подписывати и святые иконы писати» [*134]. Но так как несомненно известно, что и новгородский Софийский собор, и самые иконы в нем были поновляемы неоднократно [*135], так как на новгородской иконе святой Софии видны ныне русские подписи, в которых буквы едва ли можно отнести к XVI в., то надобно допустить, что в настоящее время эта икона уже не в первобытном виде. Из стенных изображений в новгородском соборе наиболее обращает на себя внимание образ Христа Спасителя, написанный, как и в цареградском Софийском соборе, под самым куполом храма. Об этом образе сохранилось в местных летописях следующее любопытное предание: «Когда он был кончен греческими иконописцами, Спаситель был изображен на нем с благословляющею рукою, но на другой день епископ Новгородский Лука увидел Спасителя не с благословляющею рукою. Иконописцы исправили по-прежнему, но на следующее утро опять заметили перемену, исправили в другой раз и в третий — опять повторялось то же самое. Наконец на четвертое утро они услышали от образа глас: «Не пишите Меня с благословляющею рукою, а напишите с рукою сжатою, в энаменование того, что Я в руке Моей держу Великий Новоград. А когда эта рука Моя раскроется, тогда будет скончание городу». Спаситель изображен на образе в исполинском виде (в 3 1/2 сажени), и для написания этого образа художники употребили более года. Тогда же написаны ими по стенам архангелы и херувимы под окнами купола, а пророки — между окон, те и другие во весь рост. Но, зная неоднократные, бывшие впоследствии, поновления как собора новгородского, так и находящихся в нем икон, мы не можем сказать, чтобы и стенные в нем изображения уцелели доныне без каких-либо поправок, хотя и по древним чертам [*136].

Из всего этого следует, что в строгом смысле один только Киево-Софийский собор сохранил в себе до настоящего времени образцы того первоначального иконописания, которое сообщила нам православная Греция вместе с верою. И подлинно их можно назвать в некотором отношении образцами. Смотря внимательно на эти византийские фрески и мозаические иконы, покрывающие стены Киево-Софийского храма, невольно чувствуешь, что это какая-то особая живопись, отличная от живописи обыкновенной, светской, живопись истинно церковная, что она изображает пред нами мир горний, к которому мы должны стремиться, а не мир земной с его суетными удовольствиями и соблазнами, представляет в телесных формах небожителей, пред которыми мы должны поклоняться, а не людей обыкновенных, посреди которых мы живем, с их слабостями и страстями, что она имеет целию пробуждать и воспитывать в нас чувства веры и благочестия, а не пробуждать какие-нибудь нечистые помыслы, не услаждать только наше эстетическое чувство. Эти лики не поражают телесною красотою или отпечатком сильных внутренних движений, а сияют, как и следует, небесным величием и спокойствием, запечатлены кротостию и смирением, показывают полное преобладание духа над телом. Плоть угодников Божиих начертана какою-то утонченною и большею частию изможденною, так как они и действительно распинали плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5. 24), изнуряли ее постом, трудами, лишениями и часто страданиями за имя Христово. Главы святых все окружены венцами в знаменование того, что святые получили уже на небеси венец правды, который уготовал Бог всем, любящим Его. В положении угодников Божиих и их членов видны совершенное благоговение и соответствие достоинству или служению каждого. У одних очи молитвенно обращены горе, другие изображены с воздетыми руками, у третьих руки расположены крестообразно на персях. Евангелисты представлены со свитками в руках, святители — с благословляющею рукою, а некоторые — с Евангелием, диаконы с кадильницами, мученики и мученицы — с крестами. В самых одеждах отпечатлеваются благоприличие, простота, целомудренность, не дозволявшая оставлять непокровенными каких-либо членов тела, и, наконец, историческая верность: например, древние святители изображены не в саккосах и митрах, которые вошли в употребление впоследствии, а в священнических фелонях и омофорах, с непокровейными главами. Не говорим, чтобы Киево-Софийские фрески и мозаические изображения могли служить образцами даже в технической части по отношению к искусству, нет, искусство может быть выше и совершеннее [*137]. Мы рассматриваем их только по отношению к их духу и характеру, который нельзя не назвать истинно церковным. Можно допустить, особенно судя по исторической верности изображений в Киево-Софийском храме, что писавшие их византийские изографы руководствовались какими-либо подлинниками, в которых содержатся правила иконописания, а иногда и самые изображения святых и которые тогда уже существовали в Греческой Церкви [*138].

Вместе со святыми иконами равноапостольный Владимир принес из Херсона и потом отдал в свою Десятинную церковь честные кресты. Но из числа этих, равно как и всех других, крестов, употреблявшихся тогда в наших храмах, ни один не уцелел, потому что крест, найденный в развалинах Десятинной церкви, мог относиться и к последующему времени [*139]. Одно только достоверно, что тогда употреблялся у нас по преимуществу крест четвероконечный. На монетах самого великого князя Владимира он изображен иногда в короне, увенчанной четвероконечным крестом и с таким же крестом в правой руке [*140]; на одной из двух краснокаменных (шиферных) гробниц, открытых внутри Десятинного храма, в которой, вероятно, покоились останки или самого святого Владимира, или супруги его Анны, начертаны восемь крестов, и все четвероконечные. Все кресты на мраморной гробнице Ярославовой также четвероконечные. Крест, поставленный посредине трапезы на мозаической картине, изображающей Тайную вечерю, в Киево-Софийском соборе — четвероконечный; большая часть крестов в руках Богоматери, мучеников и мучениц на фресках и мозаических изображениях того же собора — четвероконечные. Большая часть, но не все, потому что в руках некоторых угодников Божиих на тех же фресках встречаем кресты пятиконечные, шестиконечные и осьмиконечные; и медный крест от жезла, которым, по преданию, святой Авраамий Ростовский поразил идола Велеса, шестиконечный: знак, что тогда православные чтили крест и в таких видах! [*141]

При этом не можем не заметить, что древние изображения Киево-Софийского собора сохранили нам ясные примеры и того, какое перстосложение употреблялось у нас с самого начала для крестного знамения или, частнее, для преподания благословения. Здесь видим не только на фресках, но и на мозаических иконах не подверженных изменению святителей, благословляющих чрез перстосложение так называемое именословное или весьма близко подходящее к именословному. Иначе и не могло быть, потому что и на мозаических иконах константинопольского Софийского собора, послужившего для нашего образцом, которые ныне сделались известными в верных копиях, одни пророки, апостолы, святители (святой пророк Аввакум, святой апостол Павел, святой Дионисий Ареопагит, святой Анфим, святой Григорий, просветитель Армении, и святой Николай Чудотворец) — изображены с перстосложением строго именословным, а другие — немногие (пророки Иеремия и Иона и святой Григорий Богослов) — с перстосложением, близко подходящим к именословному, и нет ни одного, у которого бы большой палец был соединен с двумя последними так, как хотят того наши мнимые старообрядцы [*142].

Третья святыня, которую принес великий князь Владимир из Херсона «на благословение себе» и на освящение всем людям своим и которую отдал потом в церковь святой Богородицы Десятинную, были мощи святого Климента, папы Римского, и ученика его Фива. Мощи святого Климента перенесены к нам, без сомнения, не в целом своем составе, потому что часть их еще в 866 г. отнесена была в Рим славянскими первоучителями — святыми Кириллом и Мефодием, из которых первый и содействовал открытию их во время своего пребывания в Херсоне [*143]. Впрочем, эта часть была, вероятно, самая незначительная, а все почти тело и глава священномученика находились у нас. В XII — XIII вв. один из наших проповедников в Слове по случаю обновления Десятинной церкви, обращаясь к раке святого Климента, взывал: «Тобою рустии князии хвалятся, святители ликуют, иереи веселятся, мниси радуются, людие добродушьствуют, приходяще теплою верою к твоим христоносным костем, святыню почерьпающе... Тем же поистине всех град — славне, имея всечестное твое тело, и весело играет, хвально воспевая: якоже бо небо другое на земли истинно показася Владычня Матере церкви Божественная, в нейже поистине честное твое тело лежа, аки солнце просвещает вселенную». А о главе святого Климента упоминают летописи под 1147 г., когда Собор русских епископов поставил ею в митрополита Климента Смолятича [*144]. Где девались эти священные останки во время нашествия татарского на Киев (1240), сокрыты ли верующими под церковию или перенесены в другое место, неизвестно [*145]. Вместе с мощами святого Климента и Фива Владимир взял с собою из Херсона, по свидетельству Иакова черноризца, мощи и иных святых: это, по всей вероятности, частицы мощей, которые присланы были нашему князю с другими дарами от греческих императоров, когда он находился еще в Херсоне по крещении своем, и в то же время присланы ему от Римского папы, может быть, с приветствием по случаю обращения к христианству. Современник Владимиров Дитмар упоминает, что в 1018 г. Киевский архиепископ встречал польского короля Болеслава в монастыре святой Софии с мощами, или останками, святых [*146].

Но кроме этих святынь, принесенных к нам из других стран. Промыслу угодно было обрадовать и утешить юную Церковь Русскую открытием святых мощей в ее собственных недрах, прославить нетлением ее собственных чад. Разумеем мощи равноапостольной княгини Ольги и святых братьев-страстотерпцев Бориса и Глеба.