Письмо седьмое.

Письмо седьмое.

Буду писать вам теперь о способах, как возжечь постоянный огонек или теплоту в сердце. Припомните, как возбуждается теплота в физическом миpе: трут дерево об дерево, и получают теплоту и даже огонь; держат вещь на солнце, и она согревается, а если сосредоточить побольше лучей, то и загорается. Способ к зарождению духовной теплоты похож на это. Трение—труды подвижничества; держание на солнце — умная молитва к Богу.

Труды подвижничества—это весь порядок богоугодной жизни. Перескажу его коротко. После того, как в покаянии положено твердое намерение работать Господу и не оскорблять Его грехами, —для успеха в этом и для дальнейшего движения по степеням совершенства христианской жизни, требуется изменить внешний образ жизни и внешние свои отношения по требованию данного обета; связать тело правилами во всех его потребностях, особенно тех, которые больше дают подспорья страстям, —благоразумным воздержанием, посильным бдением и трудом. и отстранением раздражения чувств; занимать неопустительно все силы души, по духу начатой жизни, — ум душеспасительным чтением, собеседованием и богомыслием, волю — благими делами и начинаниями в исполнении заповедей Божиих, а сердце — всяким видом молитвования, церковного и домашнего, для возбуждения и утверждения в нем свяхых чувств и сочувствия к небесному; старательно держать дух в страxе Божием, в отрешении от земных благ, и более всего в покое со стороны совести. Так будут в постоянном трении и дух, и душа, и тело, во всех силах и отправлениях, а чрез них и сердце — средоточие всех их. От этого оно само собою будет разогреваться все более и более, как идущий естественно разогревается от движения и напряжения сил.

Трудами подвижничества может загораться огнь и в сердце, но не скоро, если они оставляются одни: путь этот многопрепятствен. Потому?то изстари ревнители спасения, опытные в духовной жизни, не отступая от этих трудов, по Божию внушению, открыли н предали к употреблению всех другой способ для согретия сердца, и притом простейший и легчайший на вид, но не менее трудный к исполнению, только скорее приводящий к цели: это целесообразное совершение умной молитвы к Господу Спасителю. Оно состонт в следующем: стань умом и вниманием в сердце, и возставив убеждение, что Господь близ и внимает, взывай к Нему умиленно: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий. помилуй мя грешного или грешную» —и делай это непрестанно, и в церкви, и дома, и на пути, и за делом, и за столом, и в постели, словом — с той минуты, как откроешь глаза, до той, как закроешь их. Это будет точь в точь соответствовать держанию вещи на солнце, потому что тут есть держание себя пред лицем Господа, Который есть солнце умного миpa. Ведать надлежит, что плод от этой молитвы начинается тогда, когда она привьется к сердцу и углубится в него; а для этого надобно потрудиться над навыком совершать ее; для этого надобно отделять исключительно на нее известную часть времени, утром и вечером.

Когда все это будешь проходить с усердием, неленостно и неопустительно, — милостив Господь, —затеплится огонек в сердце, который будет свидетельствовать о зарождении в средоточии естества нашего внутренней духовной жизни, или о воцарении Господа в нас. Короче можно выразить все это так: терпеливо проходи весь порядок богоугодной жизни, —молись много, и дома, и в церкви, особенно молитвою умною, — исправляй все дела на тебе лежащие добросовестно, чтоб совесть твоя всегда была чиста пред Богом, людьми и вещами—ни к чему не будь привязан и ни на чем не опирайся надеждою, ни на своих дарованиях, ни на своем достоинстве, ни на своем внешнем положении; но, вменив все это в уметы, положи утверждение свое в едином Боге. Устроясь так, с терпетем жди, пока придет желаемое, искомое и чаемое.

Вот и все… Я нарочно коснулся подробно этих способов и путей, потому что и Сперанский, в последнем отделении своего первого письма, касается способов к достижению того состоания, которое выше назвал он раскрытием царствия Божия в нас. Но говорит он о них в этом месте не вполне, не подробно.

„Что делать„ пишет он, „чтобы достигнуть этого состояния (то есть, раскрытия царствия Божия)? Следует: 1) признать себя за величайшего грешника и невежду; 2) стараться о том, чтобы постепенно отрешаться от всякого имущества: а) от имущества вещественного (прибавим: это значит, что хоть бы оно было, иметь его как чужое); б) от имущества умственного, то есть, не следует никогда позволять себе рассуждений о предметах небесных (вероятно, он разумеет мечтательное рисоваие сих предметов в воображении, как делают мистики, или пытливость, критические исследования, совопросничество, а не благоговейные размышления); в) от имущества памяти, изгоняя из нее всякий образ предметов небесных (это, верно, во время предстояния Богу, а не вообще)."

Если обобщить все это, то окажется одно средство: ни на чем не опирайся, ни во что вмени и себя и все свое. Сперанский коснулся верхнего условия, которое исполняется у самого преддверия к царствию. Когда образуется в душе такое настроение—скоро придет и цapcтвиe внутрь; только оно образуется после долгого, своеличного труда, когда душа уже все переиспытает искренно, и во глубине своей начнет носить взывание:,, имиже веси судьбами, спаси мя,,. Но тут же тотчас явится н вседействие Божие: ибо где ничего уже не остается своего, там привлекается действование Бога, обычно все творящего из ничего. Вот это?то последнее условие и обозначает здесь Сперанский. Других же условий касается в других местах: о подвижничестве говорит во втором письме, рассуждая о говении, которое есть сокращенное и усиленное подвижничество; об умной же молитве поминает в третьем.

Таким образом, мы просмотрели почти уже все первое письмо. Остается еще слово–другое сказать о двух предпоследних отделениях этого письма, в которых выражается похвала состоянию проявления внутрь царствия Божия.

В первом, —третьем от конца, —пишется так:

„В этом?то состоянии начинает раздаваться внутреннее слово; это?то состояние собственно называется состоянием благодати; это?то состояние служит исходом учения Ииcyca Христа, и лишь это состояние Он пришел возвестить и уготовить нам. Все то, что предшествует этому состоянию (что я называю азбукою), составляет область Иоанна Предтечи, который уготовляет пути, но не есть путь."

Тут все верно; только некоторые фразы неточны. „Внутреннее слово начинает раздаваться", —лучше бы сказать так: являются чувства, обученные в рассуждении добра же и зла (Евр. 5, 14).

Во всех случаях из сердца исходит определение, как должно поступить. Другого значения этой фразе давать не следует; иначе вступим на путь квакеров, иллюминатов и всех мистиков, у которых внутреннее слово заменяет внешнее Бoжиe откровение, совсем почти ими оставляемое. Оно сказывает им не что либо практическое, а всегда открывает сокровенности духовного миpa. Так как у неочищенной души трудно различить внутри собственно Божие слово, ибо в ней много словес, как при смешении языков у вавилонской башни, то определить себя на безусловное ему следование небезопасно, —зайдешь к мечтательным теориям, планам и предприятиям пагубным. Состояние благодати начинается с крещения, а у падавших по крещении—с покаяния. Но оно является в двух видах: сначала оно бывает скрытное, это во все время подвига, а потом явное, — это по очищении сердца и раскрытии царствия: Божия внутрь. Здесь речь о последнем, названном у него после еще состоянием ощутимого богообщения. Исходом учения Господа нашего Иисуса Христа было: покайтеся, а концом то, о чем здесь речь. К нему приидем, и обитель у него сотворим, обетовал Господь (Иоан. 14, 23) и молился, да все едино будут в Нем и Отце, силою Святого Духа, как Они едино суть (Иоан. 17, 21. 23). К этому направлено все домостроительство спасения, все совершенное Господом и св. Апостолами, и совершаемое св. Церковью. Все приготовительные подвиги, о коих мы говорили, действительно, похожи на дело Иоанна Предтечи, и не его только, но и всего ветхозаветного устроения; а между тем, они также необходимы, как необходимы были Ветхий Завет и Иоанн Предтеча. Во втором — предпоследнем— говорится: „Это же состояние зывается собственно мистическим богоcловием. Это не книжное учение. Наставник в нем Сам Бог, и Он сообщает Свое учение душе непосредственно, без слов, —способом, который невозможно объяснить словами. Это богословие есть мистическое не потому, что оно заключает в себе тайны, сокрытые от толпы, но потому, что чувства, возбуждаемые им в душе, и истины, ими раскрываемые совершенно несообщимы, и нет слов, чтоб их объяснить. Это апокалипсическое письмо, которое может прочесть лишь тот, кто его получает."

Вот тут уж и фразы и мысли все почти неверны. Никто из отцев и учителей Церкви не называл этого состояния мистическим богословием. Такое название выдумали мистики, — и выдумали неприлично, ибо не пристало называть так состояния всей духовной жизни, так как богословствование есть дело одной умственной стороны. Впрочем, это бы еще ничего; но последующие за тем речи вталкивают в опасную область мечтательных, льстивых ожиданий чего то необыкновенного, каких?то откровений. Откровения—болезнь мистиков. У них вся забота об умовой стороне, и все ожидания их вращаются около постижения сокровенных таин миробытия; тогда как существо дела в духовной жизни — многотрудная работа над собою, в видах очищения сердца от страстей. И даже когда это будет достигнуто, обещается не откровение таин, а блаженное богозрение (Матф. 5, 8). В откровении Божием передано нам вполне достаточно о Боге, Божественном порядке вещей и о всем нужном для нашего спасения. Других откровений ожидать не следует; они и не даются. Между тем, однакож. эта речь Сперанского не во всем объеме несправедлива. В ней неверно только то, будто бы сообщаются какие?то необыкновенные откровения, истины неизъяснимые и несообщимые. По раскрытии в нас царствия, точно, происходит нечто похожее на откровения, только не чего либо нового, а того же, что уже открыто, и что уже известно было нам по уму, а не по опыту. Тут дается сердцем ощутить все Божественные истины, и теоретические, и практические, составляющие существо хрисианства, или нашего богообщения в Господе Иисусе Христе, благодатию Святого Духа. И прежде они были ведомы, но совсем не так, так что незнавшим их теперь думается, что они получают нечто новое. Это похоже на то, как, читая путешествие, напрягаешься вообразить все по описанию, и думаешь, что все знаешь; а когда придется взглянуть на все своими глазами, то находишь все совершенно новым, словно прежде ничего о том и не воображалось. Возьмем одну главную мысль. Христианство, то есть, вера в Господа Иисуса Христа и общение с Ним, есть спасениe или избавлениe нас от решительных зол, ничем другим неотвратимых. Bсe это исповедуют, но только исповедание это до времени есть умовое верование; когда же вступит кто в то состояние, о котором речь идет, тогда он начинает носить в себе чувство спасения и избавления. Он не только верует быть спасенным, но чувствует себя спасенным: все одно как утопал бы кто, и нринят был на спасительную лодку. Когда придет это чувство, тогда самая истина спасения явится в новом свете и в новой силе. Как эта истина переходит в чувство, так и все другие, —и большие и малые — все входят в сердце, и обращаются в существо нашего ума и духа. И всякое такое восприятие сердцем истины отзывается в сознании новым откровением, словно тут только она и узнана. Припомните, как игумен Парфений, до обращения своего из раскола, сто раз, как говорит сам, читал в книге о вере, что греческая Церковь и под турецким игом сохранила чистоту веры, —и все не в догадку, что это за истина. Но однажды она вошла в его сердце, и все осветила, и мгновенно произвела в нем внутренний переворот. Я думаю, и всякий испытывал, как иногда вещь какая нибудь лежит перед глазами, и все не видится; а потом вдруг как бы входит в глаз—глядишь, и недоумеваешь, откуда она взялась. Тоже совершается и в духовной жизни: ныне одна, завтра другая истина домостроительства нашего спасения вводится в сердце и начинает быть чувствуема в ее истинном виде, но никаких новых откровений не бывает. Вот это именно, а не другое что означает и древнее обетование, что все будут научены Богом (Ис. 54,13 ср. Иоан. 6,45). Хорошо сказал Сперанский: „это богословие есть мистическое не потому, что оно заключает тайны, сокрытые от толпы". А вот то, что вслед за сим говорит о раскрытии истин несообщимых, может быть верио разве только в отношении к необыкновенным восхищениям, в каком, например, был Апостол Павел. Сказать же, чтоб это было свойственно обыкновенному течению духовной жизни и всем вообще — и неуместно, и опасно.

Оговорить это счел я нужным против мистиков, которые живут в области мечтательных и обманчивых ожиданий. В этом настроении они распаляют свое воображение до того, что иногда им кажется, будто им даются откровения; правда, иногда они и видения видят, но эти видения суть только призрак, а не самое дело.

Этим и покончим мы разбор первого письма, который немного протянулся ради того, что касался важнейшего предмета, и что нам самим надлежало определеннее высказать те понятия, которые считаем истинными.