Командировка в иную реальность

Командировка в иную реальность

Светлой памяти моего тестя,

протоиерея Иоанна Державина, посвящается

Вызов к главному редактору Андрея Агапова радостно взволновал. Ему до смерти надоело сидеть в отделе писем «Сельских новостей». Хотелось настоящей работы: репортажей с целины, статей о покорении Севера, ну, словом, куда-нибудь в гущу событий, где жизнь бурлит, где есть, о чем писать. Василий Федорович встретил Андрея, предложил присесть к столу. Он долго протирал очки носовым платком, рассматривая на свет, наконец, водрузив их на свой большой мясистый красный нос, взял со стола бумагу, мельком взглянул на нее, затем, отложив в сторону, снова снял очки и тогда уже обратился к Андрею:

— Ты все сетуешь, Андрюша, что тебя в командировку не посылают. Ну что ж, думаю, пришла пора поручить тебе ответственное дело. Поступил к нам тревожный сигнал: в Чертыхинском районе Балашовской области один лектор из общества «Знание» собирался ехать в село читать лекцию на атеистическую тему. Повесили афишу в клубе, а местный священник возьми да и скажи на проповеди, что, мол, пойдет на лекцию да вопрос лектору задаст, пусть тот принародно ответит. Прослышал об этом лектор, испугался и, сославшись на болезнь, не поехал читать лекцию. Тема получила широкую огласку в районе, дошло даже до Москвы. Вот и поручили нам статью или фельетон пропечатать, чтобы лектора пристыдить, да и этого попа урезонить. Ты как нельзя лучше для этого дела подходишь. Журфак неплохо закончил, а главное, по диамату и научному атеизму у тебя пятерки. Так что давай дуй в бухгалтерию, оформляй командировку — и вперед.

На выходе из бухгалтерии Андрей столкнулся с корреспондентом газеты Игорем Стрелковым.

— А я тебя ищу, — как-то радостно воскликнул тот. — Нинка сказала, что тебя в командировку посылают в Чертыхино, я там бывал, освещал «битву за урожай», так что могу поделиться информацией, что, как и у кого. Слушай, старик, — резко сменил тон Игорь, — займи треху до аванса, трубы горят. Вчера с Женькой Корякиным из «Комсомолки» его загранкомандировку от-мечали, пили виски, хороший напиток, почти как наш самогон, ну, сам понимаешь, немного перебор. — Получив деньги, он предложил: — Пойдем, старик, в буфет, перекусим.

В буфете Андрей взял себе бутылку кефира, бутерброд с колбасой и булочку с маком. Игорь — сто граммов и стакан «Буратино». Он сразу проглотил водку и, отпив лимонада, задумчиво стал прислушиваться к процессу, происходящему в его организме.

— Фу, — облегченно вздохнул он, — хорошо пошла, зараза, надо еще присовокупить вдогонку, — и он пошел со стаканом к стойке буфета. Вернувшись к столу, развалился вальяжно на стуле, закинув ногу на ногу: — Ну, теперь рассказывай, старик, что к чему.

Когда Андрей рассказал то, что уже знал, Игорь многозначительно протянул:

— Да-а, не повезло тебе, старик.

— Это почему же? — удивился Андрей.

— Да тема больно скользкая. Понимаешь, как бы это тебе сказать? Ну, словом, ты еще начинающий, а мы, журналисты, хотя и народ тертый, но суеверный. Не очень-то хочет наш брат против Бога выступать.

— Что, они в Бога верят, что ли?

— Кто верит, а кто не верит, всем в душу не заглянешь, но здесь срабатывает принцип, который как-то выразил знаменитый ученый Паскаль: «Если Бога нет, а я в Него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю, я все теряю». У артистов кино поверье: если второй раз в гробу снимаешься, то обязательно умрешь. Вот никто из них второй раз в гроб ложиться и не соглашается, даже если из-за этого хорошая роль теряется. У журналистов тоже поверье: три раза написал в газете против Бога — и не жилец на свете. Ну да ладно, у тебя это первая публикация будет, так что ничего, думаю, обойдется.

— С чего ты решил, что я против Бога буду писать, я о людях конкретных и их поступках.

— Ха-ха, чудак. О поступках нельзя писать, не описывая их мотивацию, а поскольку ты будешь писать про попа и атеиста, то в их мотивации ты как раз и столкнешься с Богом. Ну, старик, я гляжу, совсем тоску на тебя нагнал. Это потому, что ты кефир пьешь, а пил бы водку, как я, был бы веселый. Ничего, я тебе для поднятия тонуса случай забавный расскажу, который произошел в том райцентре, куда ты едешь. Когда я там в командировке описывал «битву за урожай», коллега из районной газеты указал один адресок, который помог мне скрасить сельские будни. Жила там тетя Нюра, которая прекраснейший самогон выгоняла. Развеселая она была женщина, да еще племянница ее на каникулы из института приехала. Так что я время зря не терял. Сам понимаешь, я человек холостой, когда в командировке, — и он захохотал сам над своей шуткой. — Так вот, у тети Нюры был вредный сосед, который имел на нее зуб, за спор об огородной меже. Решил он тете Нюре пакость сотворить, пошел и донес участковому про самогон. А участковый был большой любитель самогон конфисковывать. Взял он с собой понятых, этого соседа да еще одного «любителя» и пошли они к тете Нюре, а ей кто-то из доброхотов шепнул, что, мол, идут к тебе, прячь. Она спрятала самогон подальше, а вместо него поставила флягу с простой водой. Приходят они и требуют, чтобы добровольно выдала незаконную продукцию. Тетя Нюра, естественно, в отказ — ничего у меня нет, ищите сами. Заглянули они под кровать, вытащили флягу: «А это что?» — «Это не самогон, это простая вода», — отвечает тетя Нюра. «Ну, рассказывай нам сказки. Будем для опознания пробу снимать». Налили по стакану на брата, опрокинули в рот — действительно, вода. «А что ты воду под кроватью хранишь?» — недоумевает участковый. А тетя Нюра говорит: «Так как же не хранить, если у нас обычай такой. Свекровь моя померла, обмыли ее, а воду сорок дней храним». Что тут началось, мама родная! Как кинулись участковый с понятыми во двор и давай блевать. Да, говорят, с тех пор в рот не берут, трезвенниками их тетя Нюра сделала.

История хотя и показалась Андрею смешной, вот только концовка с блевотиной немного испортила впечатление от рассказа.

Расставшись с Игорем, Андрей пошел к Якову Иосифовичу Бугерману, который, несмотря на свой давно уже пенсионный возраст, продолжал трудиться в фотолаборатории редакции. Как специалиста, в этом деле его высоко ценили не только в газете. Слава о нем как о мастере высокого класса достигла даже Старой площади, и он не раз получал заказы на изготовление портретов членов ЦК. В свободные минуты Андрей любил заходить в его лабораторию поговорить, посоветоваться и послушать рассказы о жизни журналистской братии в довоенные и военные годы. В годы войны дядя Яша (так звали его в редакции) не раз бывал на передовой, был даже легко ранен, имел награды, чем очень гордился. «Для такого, как я, прожженного еврея, Андрюша, иметь боевые награды во сто крат выгоднее, чем персональную пенсию, все тебя уважают, место в трамвае уступают, и никто мордой жидовской не обзовет», — не раз говаривал он.

Едва Андрей переступил порог фотолаборатории, в нос ударил густой запах жареных кофейных зерен.

— Проходи, — обрадовался Яков Иосифович, — вовремя зашел, сейчас буду кофе готовить по-гавайски. А это долгий процесс, так что наберись терпения.

И он стал колдовать над кофейной туркой, что-то там помешивая, то опуская ее на огонь, то поднимая и при этом постукивая по турке ложечкой. Наконец кофе был готов, и он, разлив по чашкам, спросил:

— Ну, Андрюша, какие новости мне, старику, принес? Услышав о предстоящей командировке, сделал резюме:

— И что же они хотят? Если бы и я был на месте того неза-дачливого лектора, то тоже бы не поехал. Что он может, этот лектор, против священника?

— Что Вы такое говорите, дядя Яша, — возмутился Андрей, — в наш-то космический век, в век научно-технического прогресса и не ответить на вопрос, заданный со стороны религиозного отсталого сознания?

— Да, — вздохнул дядя Яша, — век космический и технический прогресс — это реальность, но, с другой стороны, Церковь и эти священники — тоже реальность, только для нас — иная реальность, и вот в эту иную реальность тебя посылают. Не нравится мне все это, откажись, Андрюша, пока не поздно.

— Как же я откажусь? Заболеть, что ли, как тот лектор? Что мне, современному человеку, бояться какой-то средневековой отсталости?

— А ведь раньше, Андрюша, в двадцатые годы, были в моде антирелигиозные диспуты между атеистами и священнослужителями. И ты знаешь, не в пользу первых. Думаю, что, видя это, они потом диспуты и прикрыли. Но один диспут я запомнил очень хорошо.

…Было это весной 1923 года, где-то в конце мая. Я, тогда еще совсем юнец, работал фотографом в ОКС — общество культурной связи с заграницей. И это наше общество выступило инициатором очередного антирелигиозного диспута. Пригласили самого наркома просвещения Луначарского, оппонентом его должен был выступать очень известный деятель Церкви митрополит Александр Введенский. Местом их словесной дуэли выбрали Политехнический музей. Темой диспута, как сейчас помню, была только что вышедшая во Франции книга Анри Барбюса «Иисус против Христа». Луначарский выступал первым, говорил он легко и свободно в тоне светской беседы, пересыпая свою речь анекдотами, остротами, не повышая голоса, без жестикуляций и пафоса. Произношение слов на иностранный манер, таких как «режиссер», «мебель», завершало впечатление высококультурного человека-европейца, — дядя Яша отхлебнул кофе из чашечки, причмокнув губами, как-то задумчиво произнес: — Да, сегодняшние министры так выступать не смогут, — он еще раз отхлебнул кофе и стал прикуривать сигарету, долго чиркая зажигалкой. Наконец, прикурив, продолжил:

— Введенский начал в том же тоне. Однако в середине речи, когда он заговорил о главе в книге под названием «Кто-то прошел!», произошел какой-то перелом. Речь Введенского стала прерывистой, трепетной, нервной. Он взволнованно говорил нам о шагах, которые отдаются в нашем сердце. Невольно какое-то волнение охватило и нас, слушающих. «Кто-то прошел, кто-то прошел! Разве не слышите вы, что кто-то прошел?» — вопрошал нас митрополит, как бы пораженный внезапным видением и как бы сам прислушиваясь к чему-то. Мы, сидящие в зале, начали ерзать на стульях и беспокойно переглядываться, где-то послышались приглушенные рыдания. Но оратор, по-видимому, уже ничего не слышал и не видел. Продолжая говорить о Христе как о единственной светящейся точке в истории, он доказывал нам, что без Христа все в мире бессмысленно, хаотично, не нужно. «Мир без Христа, — говорил он, — это уродливая карусель отвратительных масок, лишь один клубок свивающихся в конвульсиях тел». Рисуя перед нами картину необузданных человеческих страстей, от которых содрогаются небо и земля, и как бы сам пугаясь ее, он лихорадочно восклицал: «Но все же кто-то прошел! Кто-то прошел! Разве вы не слышите, что кто-то прошел! Ведь нельзя же жить, если никто не прошел!» Конец речи митрополита просто потряс весь зал: «Кто-то — это Христос, — вещал он, — Вечный, живой, Сияющий в нетленной красоте, Единый, Кто указывает человеку истинный путь». Надо сказать, Андрюша, что аплодировали все: православные и старообрядцы, сектанты и свободомыслящие интеллигенты, и атеисты.

— Вы тоже, дядя Яша?

— А как же, я тогда моложе тебя был. На меня речь произвела сильное впечатление, я даже несколько раз перечитал ее стенограмму, а потом стал подумывать о крещении в Церкви да так и не решился.

— Я тоже некрещеный, — признался Андрей.

— Нашел чем хвастаться, сейчас таких много. Я-то хоть обрезанный, правда, в синагогу не хожу, да и верующим себя не считаю. Хотя, кто его знает, наверное, что-то есть наверху, кто-то нами управляет.

— Да бросьте Вы, дядя Яша, незнание законов природы породило идею Божества.

— Так-то оно так, только вот чего-то я не вижу, чтобы современное познание законов природы уничтожило бы в людях эту идею, — подытожил разговор дядя Яша, прощаясь с Андреем.

Всю дорогу в поезде Андрей обдумывал встречу со священником. Что он мог о них знать? Сказка Пушкина «О попе и о работнике его Балде», пожалуй, и все — подытожил он свои раздумья. Заваливаясь спать на верхнюю полку, решил, что утро вечера мудренее. Утром, выйдя на станции в Чертыхино, сразу пошел в райисполком. Там его принял зампредрайисполкома. Глянул на корреспондентское удостоверение и, узнав, по какому вопросу Андрей приехал, сразу принял кислое выражение лица.

— Что же получается, Андрей Николаевич, теперь нас на весь Советский Союз ославлять? А я же с самого начала был против решения комиссии, так нет, не послушали.

— Какого решения? — не понял Андрей.

— До этого священника, отца Павла, из-за которого весь сыр-бор начался, у нас другой поп был. Выпивал, ругался, словом, безобразничал на приходе. Ну, народ стал жалобы присылать к нам с просьбой, чтобы убрали его. Дело это, конечно, не наше, а епископа. Но народ-то разве понимает, по любым вопросам жалобы все равно к нам шлют. Многие в райисполкоме решили, что надо этими жалобами воспользоваться для борьбы с религией, убрать священника. Ну и дали ход этим жалобам в епархию. Батюшку этого, действительно, убрали, да только рано мы радовались. Прислали на его место непьющего, умного, верующего священника. Теперь церковь полна народу. Процент исполняющих обрядность значительно повысился. Нас за такую слабую работу в идеологической сфере расчихвостили в райкоме партии. Ну, мы решили исправить положение и усилить пропаганду, послали в эту деревню лектора. А видите, как вышло. А ведь я был на комиссии против, чтобы того пьяницу убирали, чуяло сердце, что своим поведением батюшка нам десять лекторов атеизма заменяет, а то и более.

— Где я могу того лектора видеть?

— Да нигде Вы видеть его уже не можете. Оргвыводы мы сделали и его уволили. Он уехал куда-то в другую область.

— А как мне повидаться с этим священником?

— Церковь в деревне, пятнадцать километров от райцентра. Я Вам дам свой «уазик», поезжайте, да пропишите все как следует, чтобы этого батюшку от нас убрали, а то что получается — прямо идеологическая диверсия какая-то.

До деревни Маркино доехали быстро. Когда дорога дала изгиб, обогнув березовую рощу, на холме показалась пятиглавая каменная церковь с высокой колокольней. Вокруг храма группировались дома, утопая в зелени садов. Не доезжая до церкви, Андрей попросил высадить его. Перекинув сумку через плечо, направился прямиком к храму. Недалеко от храма возле мотоцикла возился молодой человек лет двадцати семи-тридцати.

— Здравствуйте, Вы не подскажете, как мне найти священника? — подойдя к нему, спросил Андрей.

Молодой человек с аккуратной бородкой обернулся.

— Искать не придется, вот он, перед Вами.

Андрей растерялся. Всякие его представления о священнике начали рушиться, еще не успев создаться. Молодой человек был в рубашке с короткими рукавами и шароварах. На ногах — китайские кеды. Батюшка, наверное, поняв причину растерянности Андрея, улыбнувшись, проговорил:

— Да Вы не смущайтесь, это я для удобства так одет, чтобы с мотоциклом возиться, барахлит он у меня малость. Так Вы по какому, собственно говоря, делу?

Когда Андрей представился, священник сказал:

— А я почему-то так и подумал, хоть и говорит пословица: «Попа и в рогожке узнаешь», — но сегодня, думаю, и к Вашему брату-корреспонденту это относится. Что мы здесь с Вами стоим, пойдемте ко мне в дом, время как раз обеденное.

Андрей, повинуясь обаянию этого молодого священника, безропотно пошел за ним в дом. У невысокого деревянного дома, возле храма, их встретила молодая женщина с маленьким ребенком на руках, еще двое малышей возились около крыльца в куче песка.

— Это моя супруга Любовь Сергеевна и наши трое детей. Проходите, Андрей Николаевич, в дом, мойте руки и прошу к столу, там и поговорим.

Когда Андрей зашел в горницу, вся семья батюшки сидела, ожидая его, он тоже собирался присесть. Но тут все встали и, повернувшись к переднему углу с иконами, запели молитву. Андрей, уже было присевший, подскочил, как ужаленный, не зная, что ему делать, так и стоял вполоборота к иконам. Повернуться полностью к иконам он не решился. Ему казалось, что этим он как бы выразит свое участие в молитве, а это он меньше всего хотел показать. Краешком глаза он заметил, что малые дети тоже подпевают родителям. После пения молитвы священник повернулся к столу и, перекрестив его рукой, нараспев произнес какую-то молитву, в которой Андрей четко расслышал, что благословляется «ястие и питие рабом Твоим». То, что и его причисляют к рабам, почему-то больно кольнуло самолюбие Андрея. В сознании всплыла картинка из учебника, где школьник пишет на доске: «Мы не рабы, рабы не мы».

Жена священника разлила по тарелкам куриный суп:

— Кушайте, Андрей Николаевич, Вы ведь с дороги.

На десерт к чаю подали оладьи с медом. Андрей решился начать разговор:

— А как мне Вас величать? — обратился он к священнику.

— Отчество у меня Петрович, но для простоты зовите, как это принято — отец Павел.

— Какой же Вы мне отец, — улыбнулся Андрей, — мы с Вами почти ровесники.

— А Вы воспринимайте эту приставку к имени как некое звание у военных, например, капитан, — засмеялся батюшка, — но, если Вам все же неудобно, зовите Павел Петрович, мне все равно. Или лучше давайте на ты, раз мы ровесники, и матушку Любу зовите просто Люба.

— Можно попробовать, — согласился Андрей.

— Вот и хорошо, Андрей, а теперь давай выкладывай, что бы хотела вызнать твоя любопытная корреспондентская душа…

— Да прежде всего хотелось бы знать, чем ты так напугал лектора и какой вопрос собирался ему задать?

— Не знаю, какой вопрос я бы ему задал, ведь это зависело от темы его лекции, а лекция, увы, не состоялась.

— Ну, если бы он, к примеру, стал говорить, что наука отрицает идею Бога?

— Тогда я бы спросил: какая конкретно наука отрицает Бога?

— К примеру, физика. Эта наука дает человеку реальную картину окружающего нас мира и ни о каком Боге она не свидетельствует.

— Правильно ты говоришь, — согласился Павел, — физика может свидетельствовать только о физическом, материальном мире и о его законах, так как этот физический мир является единственным предметом ее изучения и ничего не может говорить о духовном мире и о его законах, ибо это не входит в пределы компетенции физики как науки. То же можно сказать и о других естественных науках.

Андрей надолго замолчал, не торопясь отхлебывая чай и обдумывая тупиковую ситуацию. Наконец он улыбнулся и торжественно сказал:

— Есть такая наука.

— Это какая же? — удивился отец Павел.

— Научный атеизм, — торжественно провозгласил Андрей.

— Боюсь разочаровать тебя, Андрей, но научный атеизм вовсе не является наукой по той простой причине, что он не имеет своего собственного положительного предмета.

— Как так не имеет предмета, — растерялся Андрей, — религия и является его предметом.

— Тогда это уже не научный атеизм, а религиоведение. Но оно изучает историю религиозных исканий человечества в его разных культурных проявлениях — и не более.

— Но научный атеизм говорит о Боге в отрицательном, конечно, значении.

— Бог может быть предметом изучения только богословия, но не атеизма, который держится на одном голом отрицании.

— Ну, хорошо, — сказал Андрей, — если атеизм не может доказать, что Бога нет, то может ли религия доказать, что Он есть?

— Тоже не может, — согласился отец Павел.

— Вот видишь, — торжествовал Андрей.

— Религия, Андрей, не доказывает бытие Бога, а показывает Его. Говорит о том, что Богу нужно верить. Если бы Бога можно было доказать, то это была бы уже не вера в Него, а знание. Но, в отличие от атеизма, у богословия есть веские аргументы в пользу бытия Бога.

— Это какие?

— Ну, например, если мы зададимся вопросом о первопричине нашего мира, то есть откуда взялся этот мир, то невольно приходим к умозаключению о Боге как Творце.

— Ерунда, — начал уже сердиться Андрей, — никто мира не творил, он сам себя сотворил.

— Интересно, кем бы я выглядел в твоих глазах, если бы на вопрос, кто испек эти оладьи, заявил, что никто их не пек, они сами испеклись. Тесто нечаянно упало в кислое молоко и, перемешавшись, стало прыгать на горячую сковородку. При этом учти, оладьи — самое простейшее кулинарное блюдо, состоящее из трех-четырех компонентов. А ты говоришь, мир сам себя создал.

Отец Павел стал смеяться, Андрею тоже стало смешно от этого примера. Он, хохоча, взял оладушек с тарелки и серьезно его вопросил:

— Так ты сам себя испек? Ну так получай, — и, разорвав его пополам, обмакнул в мед и, отправив в рот, запил чаем. — Все, Павел, я окончательно запутался. Видно, нас недоучили в институте.

— Да те, кто вас там обучал, сами не могут разобраться толком в этих вопросах. Разум и логика к истинной вере привести не могут, а только могут дорогу к ней расчистить. Больше не будем сегодня о серьезных вещах. У нас, Андрей, после обеда намечено важное мероприятие, хочу матушку Любу на мотоцикле научить ездить.

— Да брось ты, Павел, зачем это мне? — засмущалась матушка.

— Как — зачем? А вдруг у меня срочное дело, а тебе в это время в район надо съездить за чем-нибудь. Не спорь со мной, ездить на мотоцикле проще, чем на велосипеде.

Все опять встали из-за стола и пропели молитву. Андрей на этот раз стоял лицом к иконам, считая, что это не означает его участия в молитве, а лишь дань уважения к гостеприимным хозяевам дома. Мотоцикл был «Иж-Юпитер» с коляской. Отец Павел пояснил, что в его хозяйстве эта техника необходима. На машину у него нет средств, а на мотоцикле и сено из леса корове можно привезти, и за продуктами в район съездить, и на рыбалку. Андрей разместился в коляске, отец Павел сел за руль, матушка Люба уселась сзади него. Пока выезжали из деревни, отец Павел, перекрикивая рев мотора, объяснял жене, как надо переключать скорости. За деревней они поменялись с матушкой местами. Та долго не могла тронуться с места, наконец поехала. Вначале ехали тихо, на первой скорости. Павел потребовал переключиться на вторую, а затем и на третью. На дороге попался камень и матушка, не справившись с рулем, повернула в сторону, мотоцикл понесся под косогор к реке.

— Убирай газ и тормози, — закричал отец Павел.

Но матушка, испугавшись, вместо торможения прибавила газу — и уже через минуту все трое оказались в реке. Андрей даже толком не успел испугаться. Было неглубоко, чуть выше пояса. Отец Павел начал было сердито выговаривать матушке, но потом, увидев, что она сама чуть не плачет, стал нарочито смеяться:

— Ну, молодец Люба, искупала нас, ай да молодец!

Но матушка его веселья не разделяла. Выйдя из воды и отжав полу юбки, сказала:

— Ну что, убедился в моей неспособности управлять мотоциклом?

— Да что ты, Люба, Бог с тобой, с кем не бывает. Вон медведей в цирке и то обучают на мотоциклах.

— Вот пусть медведи и ездят, а меня не проси, больше за руль ни за что не сяду, — и пошла в деревню.

— Люба, — крикнул Павел, — пришли к нам Пантелеича с лошадью, мотоцикл вытягивать.

— Пришлю, — крикнула матушка Люба и помахала с косогора рукой. Отец Павел с Андреем, скинув верхнюю одежду и разостлав ее на солнце сушиться, стали плавать около мотоцикла наперегонки. Вечером за Андреем прибыл присланный из администрации «уазик», но он отослал его назад, сказав, что вернется своим ходом. Еще целую неделю он пробыл в гостях у отца Павла и матушки Любы. Вместе с батюшкой они на утренней зорьке ездили на речку рыбачить. Косили сено на лесных делянках. Подолгу беседовали обо всем на свете. К поезду на вокзал отец Павел сам отвез Андрея. Прощались как старые друзья.

Приехав в Москву, Андрей сразу зашел к главному редактору.

— Ну как, доволен командировкой, Андрюша? Да и сам вижу, вон какой румяный и загорелый.

— Спасибо, Василий Федорович, за интересную командировку, вот подготовил очерк о буднях сельского священника.

— Давай оставляй, сейчас мне некогда, потом просмотрю и в номер, а сейчас подключайся к работе, расслабляться некогда.

Андрей спустился в фотолабораторию, к дяде Яше. Разлив кофе по чашечкам и прикурив сигарету, Яков Иосифович, подмигнув Андрею, вопросил:

— Рассказывай, Андрюша, старику, как прошла твоя командировка в «иную реальность».

— Да я и сам, дядя Яша, иной явился, я ведь теперь крещеный.

— Ох, чуяло мое сердце беду, ведь уговаривал тебя, откажись.

— Да что же плохого, дядя Яша, в том, что я крестился?

— Да я не про это, Андрюша, а про то, что ты там за статью сочинил, после того как крестился. Если ты написал все правдиво, то тебя наверняка не напечатают. Но это еще полбеды. Беда в том, что это конец твоей журналистской карьере. Все твое образование коту под хвост, вот о чем я хочу сказать. Луч-ше бы ты сослался больным и не поехал. Здоровые-то нынче не в цене.

Самара, 2002 — март 2003 г.