Слово — серебро, молчание — золото

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Слово — серебро, молчание — золото

Хорошо было в старое доброе время: слова имели определенный смысл, добро и называлось добром, а зло — злом; наши старики любили точность в выражении своих мыслей и не терпели неопределенности. Ныне не то: ныне пущено в ход множество слов, смысл которых предоставляется определять кому как угодно. Таковы столь любимые ныне слова: «свобода», «равенство», «братство», «любовь»; таково же и слово «гласность». Обыкновенно о смысле этих слов не спорят: все признают их словами хорошими, бесспорными, если бы кто усумнился в этом, такого сочли бы отсталым, «ретроградом», а то и человеконенавистником. Между тем как все подобные слова требуют себе непременно дополнения: свобода — кому и для чего? разбойнику грабить и убивать? Равенство в чем и кому? бесталанному лентяю и бессовестному обманщику — с честным человеком, трудолюбивым и талантливым? Братство — в каком отношении и опять кому? заведомому эксплоататору — иудею с честнейшим христианином? Тоже и о гласности: говорят и хотят всех уверить, будто это уж такая полезная и хорошая вещь, что и спора быть не может. Однако же мы на деле видим, что она способна входить в союз с ложью, обманом, клеветой и тогда, конечно, уж ни в каком случае не может быть признана полезною.

В наши дни именно гласность стала орудием обмана целых народов, как это ни казалось бы невозможным. На наших глазах миллионные массы простого народа в Германии, Австрии и Турции находятся в состоянии обманутых, верят тому, что находят нужным печатать во всеобщее сведение правительства этих народов, и нет средств разубедить их дотоле, пока самое дело, а не слова, не печатные листы, покажет, как их обманывали руководители народной жизни. И горько будет тогда народное разочарование!

Гласность считается каким-то благом. На самом деле она может быть благом, но — увы — чаще бывает величайшим злом. И особенно много зла вносит в нашу жизнь гласность в наше время, когда печатью — надо в этом сознаться — завладели в громадном большинстве иудеи, которые еще во времена пророка Исаии отличались искусством зло называть добром, а добро — злом, черное представлять белым и обратно. Они больше всех кричали о свободе гласности и больше всех злоупотребляют этою свободой. Но и не одни иудеи, — наши интеллигенты либерального лагеря не уступают иудеям в злоупотреблении гласностью. Скажу больше: понятие о гласности, как о каком-то бесспорном благе, проникает даже туда, где ему уже никак не подобало бы быть. Я говорю о духовной печати, о той гласности, которой хотят пользоваться некоторые духовные писатели. Если кому, то им-то уж во всяком случае подобало бы помнить слово Спасителя: «Всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный». Печатное слово есть то же, даже больше, чем проповедь на площади, среди улицы, в миллионной толпе. Прежде чем выйти на такую проповедь, оратор должен заглянуть в свою совесть, проверить себя: составляет ли задуманная им проповедь — его долг пред совестью, пред Богом, или же он хочет только использовать свободу слова, предоставленную всякому гражданским законом? Тем паче служитель алтаря Христова должен проверить себя, да не только своею совестью, но и совестью другого, кого он считает стоящим выше себя в духовном отношении, должен ли, обязан ли он выступить со словом обличения в печати? Откуда идет к нему помысл, желание такого выступления? С какой стороны: справа или слева? Я говорю, что ему следует проверить себя совестью другого, кто опытнее его в духовной жизни, потому что наша совесть, потемненная страстями, нередко позволяет, вернее сказать — насилуема бывает попускать нашему уму, который почти всегда находится на послугах у грешного сердца, лукавновать в решении таких вопросов, и слушаться не ее, совести, а пришедшего от страсти помысла слева... Объясню примером. В церковной жизни замечается тот или иной недостаток, остановивший на себе внимание мирян. Для них правило, о коем я только что упомянул: проверять свою совесть советом другого — к сожалению, неведомо. Разве из тысячи один вспомнит о нем. Обычно под видом ревности о Церкви, о ее канонах, уставах и дисциплине миряне начинают обсуждать в газетах этот недостаток, обвиняя в нем по обычаю власть церковную. С своей точки зрения, пользуясь в известных пределах свободою печатного слова, они внешне, юридически, правы. По крайней мере, если бы им напомнили вышесказанное правило, они с изумлением посмотрели бы на напоминающего или же прямо сказали бы: «Вот чего вы захотели! А где же свобода слова, свобода совести?» Но вот с словом критики выступает священник. Прежде всего он должен вопросить свою совесть: призван ли он своим званием, своим пастырским долгом к такому выступлению? Затем откуда: справа или слева явился у него помысл, побуждение к этому выступлению? Не было ли в его прошлом так называемого на языке аскетов «приражения» к церковной власти? Не немирствовало ли его сердце по отношению к этой власти по какому-либо поводу, хотя бы самому ничтожному, а тем более — не ничтожному? Если он строг к голосу своей совести, если прислушивается к нему как подобает пастырю Церкви, то он не станет решать этих вопросов сам, не проверив себя совестью другого пастыря. Он предпочтет отказаться от своего мнения по данному вопросу, если оно будет расходиться с образом действий церковной власти, дабы не внести соблазна в души верующих своим выступлением. К сожалению, ныне не те времена. Я опасаюсь, что меня даже не поймут такие любители печатных выступлений. «Как? — скажут они. — Миряне могут, а нам нельзя? Да кто же больше понимает дело церковное, мы или миряне?» Таким я сказал бы: успокойтесь, отцы, никто не запрещает вам, не отнимает у вас свободы печатно высказывать свои мнения в известных, законом указанных пределах; я и не говорю о вашем гражданском праве на этот счет. Я напоминаю вам ваш долг как служителей Церкви. Да, вы нравственно обязаны всенепременно сверять свои действия с законом совести, и не просто только действовать, как вам ваш разум подскажет, хотя бы он и сослался в этом случае на вашу «спокойную» совесть, а непременно — проверить ее голос мнением и советом лица, которому вы доверяетесь как духовному отцу. Так будет несомненно лучше и безопаснее. Не подумайте, что я говорю о внешней опасности для вас со стороны той же власти, — нет, а опасность есть погрешить праздным, для верующих вредным, словом, если будете критиковать действия своей власти. Ведь очень возможно, что помысл ваш идет слева, хотя бы вы и не приражены лично к своей власти. Враг хитер и подсказывает нам иногда под благовидным предлогом ревности о Церкви сеять недоверие к авторитету церковной власти критикою ее действий. Известно, что у хлыстов, спиритов, баптистов и всех еретиков и раскольников правило: искать недостатки в духовенстве Православной Церкви и критиковать их. То же прикровенно бывает и с мирянами, и с иереями, критикующими власть церковную. Не говорю: бывает сознательно, но враг пользуется всяким случаем, чтоб подрывать доверие к духовенству, к власти церковной, чтоб мало-помалу расшатывать веру в самую Церковь и охлаждать любовь к ней в лице ее власти и ее служителей. Можно ли допустить, чтоб этому содействовал, хотя косвенно, хотя бессознательно, служитель самой Церкви?

Не все то золото, что блестит, говорит народная мудрость. Не все то добро, что кажется добром. Не всякая «правда» имеет право на всеобщее оглашение. И если иезуит говорит, что «цель оправдывает средства», а потому и все средства хороши, если ведут к доброй цели, то православный иерей, как служитель своей Церкви, не может так думать, так говорить, тем менее так действовать. Если он видит зло, видит непорядок, требующий исправления, то его долг — сказать об этом тому, кто может исправить этот непорядок. И довольно с него. Он сложил с своей совести на совесть того, кому поведал о зле и непорядке, и может быть спокоен. Другое дело, если он сам должен исправить зло и непорядок, если это — долг его служения Церкви. Тогда пусть он — не говорит только, но и действует. А если сам он исправить не может, если это выше его меры, то довольно с него, если скажет власти свою мысль. А выходить на улицу и кричать пред толпою, жаловаться толпе на бездействие власти — это уже само по себе составляет непорядок, предвосхищение не принадлежащего ему права. Ты кто еси, говорит Апостол, судяй чуждему рабу? И кто такое эта толпа, улица, то есть масса неведомых тебе читателей печатных листов, на которых ты выступаешь с своими обличениями, кто они, чтоб быть судиями властей? В громадном большинстве они и дела-то не понимают, и пускаются вслед за тобою судить вкривь и вкось о деле, и возбуждают друг в друге неудовольствие на власть...

Обычно нетерпеливые критики действий власти в своих печатных выступлениях легкомысленно нападают на лиц, стоящих близко к власти, имеющих возможность воздействовать на власть. Поучительно в этом отношении то, что говорил великий мудрец прошлого века, святитель Филарет Московский. В 1856 году А. А. Пороховщиков, сообщая ему впечатления своей первой встречи с представителями славянофильского учения, выразил изумление, что такие даровитые и просвещенные сторонники Самодержавия, как славянофилы, не только не пользуются у нас доверием правительства, но еще отмечены каким-то неопределенным пятном политической неблагонадежности. Было высказано г. Пороховщиковым и предположение о том, что если бы предоставить этим славянофилам открыто исповедовать свое учение, то одним изданием доступного массе изложения своего мировоззрения они вызвали бы в народе такой отклик, который рассеял бы все подозрения и взамен Царя недоумевающего увидели бы Царя — единомышленника и заступника.

«Быть может, вы и правы в своих предположениях, — сказал святитель, — да только время не пришло. С годами убедитесь, что законы роста не допускают исключений. Посеянному зерну для всхода нужно время. Так и тут».

«Но разве люди в таком исключительном положении, как настоящее положение московского митрополита, не могут своим участием приблизить это время», — возразил Пороховщиков.

«Не могут, — сказал митрополит, — потому что ныне и митрополиту могут сказать: не твое дело. Я не доживу до того дня, когда рассеются недоразумения в этом вопросе, когда в защиту его заговорят не одни митрополиты, когда сами славяне потянутся к нам сознательно; но вы, Бог даст, доживете... доживете, пожалуй, и до Царя-единомышленника».

Святитель действительно не дожил до того дня: он умер в 1867 году, а уже в 1875 году созрела мысль о своевременности приступить к окончательному решению так называемого «восточного вопроса».

Так рассуждал мудрый святитель и был глубоко прав в своих суждениях. Он зорко следил за событиями, бодро стоял на страже Церкви и отечества, выступал там, где повелевал ему долг, но когда не видел пользы от своих выступлений, то умолкал, предоставляя Богу сотворить потребное в свое время.

Помню, поведал мне покойный мой авва, о. Леонид, наместник Сергиевой Лавры, как он, будучи еще молодым иеромонахом, в беседе с великим святителем московским Филаретом, говоря о непорядках того времени, — дело было в средине шестидесятых годов, — дерзнул сказать святителю: «Владыко святый, все ждут вашей власти: кто же дерзнет, кроме вас, сказать правду ей, да и кого же ей слушать, как не вас?» И услышал о. Леонид ответ святителя, сказанный со вздохом: «Говорил, да не слушают». Значит, что требовала совесть святителя Божия, то он говорил, не молчал, но пока дело касалось земных порядков, пока не касались догматов веры, святыни сей неприкосновенной, дотоле и его совесть была спокойна: «Говорил, да не слушают». А ныне какой-нибудь либерал-батюшка, усмотрев какой-нибудь непорядок в церковной жизни, выступает уже с резкими обличениями его в каком-нибудь не всегда чистоплотном органе, не замечая того, что тут же, рядом с ним, стоят с своими статьями открытые враги Церкви, иудеи или иудействующие кадеки, им же ныне несть числа... И вступает такой иерей на наклонную плоскость дешевой популярности, и попадает в сети вражьи, и постепенно катится по этой плоскости, забывая печальные примеры Григориев Петровых, Михаилов Семеновых, Илиодоров — Труфановых и им подобных. Спириты говорят, что лицам духовным особенно опасно заниматься вызыванием духов, и тем сами обличают того, кто руководит ими. Нечто подобное можно сказать и в отношении обличительных выступлений: в духовном отношении они опаснее для лиц духовных, чем для мирян: кому много дано, с того много и взыщется, и если своими неразумными, может быть, слишком дерзновенными выступлениями иерей оскорбит носимую им благодать священства, требующую от него особенной чистоты совести и строгого отношения к своим поступкам, то враг скорее найдет доступ к его душе и возобладает им, как это мы и видели на примере вышеупомянутых несчастных расстриг...

Да, повторю: не всякую и правду можно оглашать, выходя на газетную улицу. Не всякую «правду» обязана выслушивать и обличаемая власть. Вспомним, как относились к «правде», высказываемой сатаною, Сам Христос Спаситель и Его Апостолы. Разве не правду говорили нечистые духи, взывая Господу: «знаю, Кто Ты — Святый Божий!» Разве лгал дух пытливый в несчастной отроковице, о которой говорится в Деяниях Апостольских (16, 17), когда ее устами взывал во след Апостолов: это — рабы Божии, они возвещают нам путь спасения? Но принял ли во внимание Апостол Христов такое непрошеное свидетельство о его Божественном посланничестве? Напротив, он с негодованием отверг его и заставил молчать злого духа, не допуская даже мысли о том, чтобы использовать такое свидетельство, казавшееся даже благоприятным для него.

Само собою разумеется, я говорю о тех обличительных выступлениях иереев в печати (слава Богу — немногочисленных), в которых звучит голос недовольства, критики, раздражения против власти. Тут нет сомнения, что все таковые выступления — слева и от лукавого. И слушать их не стоит. Должно обращать внимание на самих авторов, на их духовное настроение; надо пожалеть их и позаботиться об их вразумлении и отрезвлении. Ибо что такое их выступления, как не плод некоего опьянения самомнением и немирным чувством к своей власти?..

Есть другого рода выступления, в коих о недостатках церковной и государственной жизни говорится без раздражения, спокойно, даже благожелательно. Но и тут я советовал бы пастырям Церкви держаться построже правила: пользуйся своим правом только тогда, когда оно станет твоим долгом. Всякое право налагает обязанности, а такою и является исполнение долга. Хочешь использовать свое право? Спроси свою совесть: требует ли от тебя этого долг? Если — да, то исполни этот долг. Если — нет, то вспомни пословицу: слово — серебро, молчание — золото, и посоветуйся с теми, кто опытнее тебя в духовной жизни. Может быть, опытный человек скажет тебе, что использование тобою права наложит на тебя тяжелую обязанность, которой ты не имел в виду принимать на себя.

Ныне так много охотников «писать», что не беда, если одним будет меньше. Всякому хочется сказать свое слово «на пользу общую», а нередко выходит одно празднословие из этого. Говорят нередко то, что давно уже сказано, и сказано умнее, дельнее, а пишущий думает, что никто еще не говорил того, что он хочет сказать... Так не лучше ли и в самом деле иной раз помолчать?..