Церковные обстоятельства и нужды времени, когда апостол Павел проходил свое служение и писал послания

Церковные обстоятельства и нужды времени, когда апостол Павел проходил свое служение и писал послания

Архим. Феодора.

В период апостольского служения св. Павла и особенно написания его посланий совершилось то, что Церковь, вместо исключительной до Христа области своей в избранном своем народе, водворилась в мире языческом и в сей новой своей области была уже в силах принять и понести крест гонения от языческой верховной, государственной власти.

Чтобы понять, как велика была сия благодатная перемена в составе Церкви, и что в особенности требовалось для нее, обратим внимание на отношение новосозданной христианской Церкви, как к языческому миру, так к ветхозаветному церковному устройству и к иудейству того времени.

Языческий мир представлял приготовленную премудрым Промыслом жатву многу для делателей — благовестников. Свободный вход в Церковь для язычников открыт был Самим Христом, Который Своими страданиями и смертию с преизбытком удовлетворил Божественному правосудию за грехи всего человеческого рода и заслужил благодать спасения для каждого человека. Противление же Евангелию со стороны иудеев было поводом и побуждением для проповедников Христовой истины обращаться со словом спасения от иудеев к язычникам. А состав Римской империи, обнимавшей почти весь тогдашний гражданский мир, давал внешнее удобство для беспрепятственного перехода проповедникам Евангелия из одного города или страны, или даже части света в другую часть света, в другую страну, в другой город.

Что касается до внутреннего или духовного состояния языческого мира, оно без слов вопияло о помощи от служителей Христовой благодати. Язычник являлся блудным сыном, уже изжившим все остатки имущества, вынесенного им из отеческого дома. Это может быть объяснено тем, что, чем ближе был человек ко времени первобытного состояния и началу мира, тем, естественно, более для него были видимы и ощутительны отображенные в мире невидимая Божия — присносущная Его сила и Божество (Рим. 1, 20). Посему в первые времена того заблуждения, по которому мечтательные и страстные языки приняли за самое Божество отображавшие Его создания, могло еще быть у них хотя слепое, но искреннее, благоговейное чувство Божества, удовлетворявшее отчасти духовной потребности и стремлению к Божественному. Впоследствии искусство, пришедшее на помощь внешней природе к обольщению духа человеческого призраками Божественного (идолами), продолжило очарование и увлечение видимым, как бы Божественным. Но далее все видимое, показывающее невидимая Божия, и язычников, по их своеволию и неразумию увлекавшее только к служению не по естеству сущим Богом (Гал. IV, 8), до того уже утратило в себе для язычников, некогда даже ослепительное для их неразумия, выражение Божественного, что они теперь ходили ко идолом безгласным, яко ведоми (1 Кор. XII, 2) не по свободному влечению живого чувства и искреннего усердия, но как связанные невольники древних обычаев, преданий, политических учреждений и расчетов, вообще духовной слепоты. Какое уже могло быть в язычестве благоговение, когда боги были осмеиваемы даже на народных зрелищах? Правда, наилучшие из мудрецов иногда возвышались над заблуждением язычества до некоторых чистых понятий (Сократ, Платон), но большая часть самых мудрых заботились или только о том, чтобы ни при каких тяжких обстоятельствах не уничтожать во мнении других и своем собственного достоинства (стоики), или о том, чтобы жизнь провести как можно беззаботнее и веселее (эпикурейцы); иные же занимались бесплодною игрою мыслей и слов (софисты); другие проводили время только в том, что говорили или слушали что-либо новое (напр. в Афинах, Деян. XXVII, 21); иные искали удовлетворения духу в темных тайнах магии (напр. в Ефесе), в сношениях с волхвами (напр., Павел проконсул с Элимой); озабоченные деловою жизнью только по временам, и то в особенно важных случаях, задавали себе вопрос: «что есть истина? что такое и к чему все существующее?», — не останавливаясь, впрочем, на сем вопросе (Пилат). Не говорим уже о крайней нравственной растленности греко-римского мира, о которой с негодованием свидетельствует языческий историк-самовидец (Тацит).

Но при таком взгляде на духовное распадение языческого мира не должно терять из вида и того, что потребности в Божественном, стремление к истине и добру бесконечному существенно свойственны Духу человеческому, и что потому среди господствующего нравственного растления тем безотраднее и тягостнее должно быть состояние душ, не сочувствующих оному, но не могущих и освободиться от него. Посему отношение лучших душ языческого мира к открывавшейся благодати спасения было истинно таково, как оно выражено было откровением, данным именно апостолу языков перед вступлением его из Азии в Европу, где был центр и престол языческого мира: видение в нощи явися Павлу: муж некий бе… стоя, моля его и глаголя: пришед… помози нам (Деян. XVI, 9, 10). И в самом деле, если даже высшие из апостолов, Петр, Иаков и Иоанн, назначались идти с проповедью собственно во обрезание, или к обрезанным (Гал. II, 9) (не переставая, впрочем, проповедовать и язычникам), то для этого столь необъятно обширного, нуждавшегося в Христовых делателях поля — для мира языческого самым настоятельным образом потребовался великий апостол, собственно к нему назначенный и посланный от Господа, готовый во Христе обнять и наполнить благовестием, по возможности, весь языческий мир (не оставляя, впрочем, и иудеев).

В особенности для вразумления или посрамления эллинской мудрости, которая могла признавать и признавала Христову тайну спасения в кресте, орудии позорной казни, за безумие, нужно было раскрыть истину Христову так, чтобы званые очами веры удобно могли в распятом Христе созерцать всеобъемлющую Божественную Премудрость и во свете Христовом ясно усмотреть безумие мудрости сего мира. Для ниспровержения языческих верований, в которых и младенчествовала, и развивалась, и устроялась общественная и частная жизнь язычников, нужно было даже самый земной порядок общественной и частной жизни утвердить на началах Христовой истины.

Теперь обратим внимание на отношение новонасажденного христианства к ветхозаветному церковному устройству и к иудейству, и для нас объяснятся новые потребности Церкви апостольского времени.

Ветхозаветная Церковь, от первых времен своего странствования, держалась обыкновенно и постоянно (хотя и не исключительно) одного известного рода, как своего средоточия и в месте своей области, и отдалялась от других родов. Так шла она через род Сифа, Сима, Евера, пока, наконец, не утвердилась в избранном потомстве Авраама, которое было решительно отделено от языческих племен и народов. И сей избранный род был наследником и обладателем заветов, обетовании, заветных учреждений и залогов спасения. Преграда, разделявшая законно избранный народ и язычников, сделалась непроходимою, особенно в последнее время. Все прещения Ветхого Завета против язычества, или идолопоклонства, некогда столь обольстительного и для избранного народа, по уничтожении этой обольстительной и соблазнительной силы язычества, естественно обратились уже лично против самих язычников. Так, выражение: буди тебе, якоже язычник, значило для иудея: «разорви с ним все связи, не имей ничего с ним общего». Посему иудеи, не понимая и не чувствуя живого духовного значения принятых ими заветов и обетовании, как откровения любви Божией, обнимающей и спасающей всех, до излишества уважали свое плотское происхождение и только гордились своим избранием и питали отвращение к язычникам, как отверженным. Так, они не могли и слышать, чтобы язычники удостоились равного с ними попечения о призвания от Бога (Деян. XXII, 21, 22). Но такой, столь много веков хранившийся порядок Церковный, в продолжение двух-трех десятков лет изменился так, что наследниками заветных сокровищ спасения и обетовании, притом уже исполнившихся, теперь являются отверженные дотоле язычники; большинство избранного народа оказывается вне ограды Церкви; и самый остаток спасаемых из сего народа мог принять участие в дарах спасения уже отнюдь не по праву плотского рождения, но вообще без всякого различия и разделения от язычников. Как могло это совершиться? Сам Христос Своим учением и делами постановил и совершил такой порядок для Своей Церкви, чтобы и язычников призывать и принимать в Церковь, если они уверуют, и самому избранному народу быть отвергнутым за неверие и противление. Но, при открытии и осуществлении на деле такого порядка, необходимо было прояснить, как вообще тайну Христову, так в особенности тайну призвания языков, прояснить так, чтобы всем понятно было, что в Христовой Церкви ни иудеи, ни язычники не имеют преимущества, и чтобы притом новый порядок отнюдь не представлялся противоречащим и враждебным древнему Богоучрежденному порядку. Нужно было так раскрыть тайну Христову, чтоб и сами новообращенные язычники вступили во владение доселе чуждыми для них заветными сокровищами, как законным своим наследием, и уверовавшие иудеи видели в них истинных своих братий, чад Авраама по духу, не смущаясь отвержением братий и сродников по плоти, т. е. прочих иудеев. Без такого разъяснения тайны Христовой, и в особенности тайны призвания языков, новый порядок ниспровергался бы всем прошедшим в Церкви, делами и откровениями Божиими, явленными в течение тысячелетий, и новообращенные язычники и иудеи оставались бы в составе Церкви, как взаимно враждебные стихии.

С тайною призвания язычников внутренним и неразделенным образом соединен вопрос об оправдании человека и о значении для христиан закона и вообще Ветхого завета. Рассмотрим, как возник этот вопрос, и увидим, как он был велик и труден.

Ветхозаветные законоположения и учреждения предызображали и предъявляли в различных отношениях единую тайну спасения нашего во Христе; только выражали ее (не исключая даже евангельски ясных пророчеств о Христе, как внутренне соединенных с образными откровениями) не во всей ясности, а более или менее под образами, взятыми от стихий (вещественных начал) мира, по выражению апостола (т. е. вообще от чувственного и земного). Ко времени появления христианства эти естественные начала, или стихии мира, оказались уже, по свидетельству и выражению того же апостола, немощными и худыми (Гал. VI, 3, 9; Кол. II, 19, 20) до того, что сквозь их покров иудеи большей частью совсем не проникали в спасительный дух тайны Христовой. Отсюда естественно происходило, во-первых, то, что все преобразовательное в Ветхом Завете, все, что имело важность и спасительную силу только, как образ и сень грядущих духовных благ, иудеи стали почитать существенно важным и само по себе спасительным. И, во-вторых, когда живой и животворный дух тайны Христовой закрывался для мысли или для предощущения веры большинства, то все обязательное по Ветхому Завету, что ни предписывалось законом и пророками, стали понимать уже только в смысле таких предписаний долга, с исполнением которых человек оправдывается сам собою, без Христа. Как превратно и гибельно то и другое воззрение, это видно и само по себе, и особенно поразительным образом открылось в том, что Израиль, в своем большинстве, не признавал Христа и воспротивился благовестию о спасении именно по закоренелости и упорству в этих понятиях. Не разумеюще Божия правды, свидетельствует апостол об иудеях, и свою правду (которая, то есть, основана на соблюдении своими силами закона) ищуще поставити, правде Божией (которая основана во Христе) не повинушася (Рим. X, 2). Но как ни превратны и ложны были такие понятия, буква закона и пророков (казалось иудействующим) положительно их оправдывала. Так, например, об оправдании через исполнение законных обязанностей прямо писано: сотворивый та человек жив будет в них. Притом, показанные воззрения иудейства, во время появления христианства, только окончательно выразились, а начало и развитие оных — вековые. Ибо вещественные начала мира, или все образно чувственное и земное, по самой природе будучи подвержено влиянию греха, должно было постоянно и постепенно затемняться в своем духовном значении; но всякий раз, когда в какой-либо черте затемнялось духовное значение вещественных начал мира, смысл и сила образов, в этой черте образное учреждение казалось иудейству важным и священным уже только само по себе, и тогда закон являлся одною мертвою буквою строгого долга. Посему еще в ветхозаветные времена слово Божие следило и обнажало развивавшуюся ложь, будто исполнение сеновных учреждений, не оживленное проникновением веры в спасительный их дух, благоугодно Богу и оправдательно для человека: что и множество жертв ваших, глаголет Господь: исполнен есмь всесожжений овних, и тука агнцев, и юнцов и козлов не хощу. Ниже приходите явитися Ми: кто бы изыска сия из рук ваших? ходити по двору Моему не приложите. И аще принесете Ми семидал, всуе; кадило, мерзость Ми есть (Ис. 1, 11-13).

Сии-то омертвевшие верования иудейства проникли и в область христианства. Проникли они незаметно: но открылись со всею гибельною превратностью своею, потому что извращали смысл самого закона, или всего Ветхого Завета и сущность спасительного оправдания, — равно со всею дерзостью и упорством, потому что опирались на букву самого Писания, и притом были воспитаны и приготовлены всем временем постепенного затемнения ветхозаветных образов. Неправые понятия иудеев прокрались в Церковь Христианскую вместе с обращением ко Христу обрезанных, а оказались гибельным и упорным заблуждением при обращении язычников. Новообращенные из иудеев, конечно, не вдруг могли освободиться от пристрастия к привычным образным постановлениям и вообще к букве закона, но это было не опасно и сносно вначале, пока вступали в Христову Церковь одни или почти одни обрезанные. С укреплением их в вере и возрастанием в духе христианства иудейское пристрастие должно было отпадать само собою. И потому апостолы обрезанных, как Петр и Иаков, заботились наиболее о том, чтобы новообращенных утвердить во Христе и Его духе, а пристрастие их к закону снисходительно терпели. Когда же, при оказавшемся решительном противлении большей части иудеев, спасительная дверь веры отверзлась для язычников, то новообращенным иудеям, которые и в христианстве оставались еще пристрастными к букве закона, открылся случай проявить свою ревность тем, чтобы иго закона возлагать и на обращающихся язычников. И действительно, в первой же Церкви, составившейся из язычников (в Антиохии), христиане из иудеев настоятельно требовали, яко подобает обрезати язычников, завещавати же им блюсти закон Моисеев (Деян. 15, 5). Аще не обрежетеся, говорили пришедшие из Иудеи христианам Антиохийским, аще не обрежетеся по закону Моисееву, не можете спастися (Деян. 15, 1). Снисхождение в сем случае уже не могло иметь места, потому что это значило бы пожертвовать неразумию спасительною истиною и верующих язычников сделать, вместо христиан, иудейскими прозелитами. И собор апостольский твердо постановил истину, чтобы не отягощать сеновным законом христиан из язычников. Но противопоставить неразумной ревности по закону истину значило раздражить и еще более возбудить в иудействующих христианах эту неразумную ревность, ибо она могла, конечно, по своей слепоте, опираться на букву писания.

И таким образом то самое, что было сначала извинительною немощью новообращенных иудеев, явилось упорным и пагубным заблуждением и лжеучением иудействующих: превратные воззрения современного иудейства, по которым образное признавалось спасительным само по себе, и оправдание представлялось возможным только через соблюдение законного долга, — эти воззрения лжеучители иудействующие стали с жаром распространять в христианстве. Лжеучители не думали уступать апостольскому внушению, напротив, сами выдавали себя за апостолов: лживии апостолы, говорит о них апостол (2 Кор.XI,13, слч.22). Гордость побуждала их искать себе последователей: хотят вам обрезоватися, говорит он, да в вашей плоти похвалятся (Гал. 6, 13). Они появлялись и в самых знаменитых церквах, как — в римской, коринфской; колебали и даже увлекали к своему лжеучению целые церкви, как галатийская. Итак, против сих лжеучителей необходимо требовалось раскрыть и утвердить непонимаемую и ниспровергаемую ими истину Христову — раскрыть и утвердить с тех сторон, с каких она была затемняема и подрываема. Поелику лжеучители, не разумея спасительного духа и смысла ветхозаветных учреждений и постановлений, усиливались утвердить непреложность и неизменность их в христианстве, как будто они были важны и спасительны сами по себе; то требовалось раскрыть, что в них предызображалась собственно тайна Христова, которая и давала им важность, и что потому эти преобразовательные учреждения, с полным открытием самой тайны Христовой, необходимо лишаются своей важности и силы, или, что то же, отменяются. Поелику лжеучение поставляло оправдание в исполнении закона и, следовательно, в заслуге собственных дел, а не во Христе, то нужно было разъяснить и доказать, что без Христа предлежит человеку гибель и проклятие с самым законом и что для оправдания и спасения человек должен усвоять себе через живую веру, правду собственно Христову.

Наконец, во время этого великого переворота, когда Церковь водворялась в языках, удержав в себе только избранный остаток Израиля, неизбежны были и многие другие затруднения и недоумения для христиан. Если и всякое нововведение не вдруг всеми должным образом бывает понято и применено к делу, то тем паче столь чрезвычайный и для всех новый порядок новозаветный, открывающийся притом среди явной вражды против него иудейства и язычества. Некоторые из обрезанных, не разделяя, впрочем, заблуждения иудействующих, еще не имели достаточной крепости веры, чтобы почитать безразличными для веры ветхозаветные постановления, и потому легко соблазнялись и затруднялись — и в различении дней, и в употреблении пищи, не отвыкнув еще от буквального разумения и исполнения законных постановлений (См. Рим. 14 гл. ) о сих предметах.

Обращенные из язычников также уязвлялись и осквернялись в совести, входя в общение с язычниками или видя других христиан, принимающих участие в трапезах языческих (См. 1 Кор.8 гл.). Браки с неверными, суды у неверных, вторгавшиеся в Церковь пороки неверных, взаимные столкновения и недоразумения между самыми верными, — все это требовало особых постановлений, предостережений и внушений. Сверх того, случалось недоразумение, или перетолкование самых истин веры. Сотворим злая, да приидут благая, говорили злонамеренные исказители учения о славе Божией, проявляющейся через самую ложь и греховность человеческую (Рим. 3, 8). Они думали, что уже настает день второго пришествия Христова (См. 2 посл. к Солун.); другие полагали, что воскресения мертвых не будет, или уже было оно во Христе (1 Кор. 15, 12, и дал. 2 Тим. 2, 18) и пр. Самый чин новой Церкви, распространявшейся всюду, нужно было еще устроить и образовать из оснований и духа истины Христовой. Именно: как и где собираться для Богослужения? как должны возносить молитвы и вести себя в Церкви мужчины и женщины? какие обязанности и права Иерархии?… Все это, известное и обычное для нас, составляло живые вопросы того времени, неотступно требовавшие разрешения словом Божиим.

Правда, в сем состоянии новообразуемой Церкви необыкновенно обильны и разнообразны были чрезвычайные дарования Св. Духа. Но и при сем рождались затруднения и даже беспорядки: не всегда ко всеобщему назиданию и с строгим благочинием пользовались сими дарованиями. Было сильно и деятельно вообще усердие христиан служить благовестию или непосредственным участием в нем или помощью проходящим это поприще. Но и через это, с другой стороны, открывалось удобство к успехам лжеучителей (2 Кор. 11, 20); и, кроме того, иногда брались за дело учительства люди, еще водившиеся страстями, каковы, напр., были проповедующие Христа не с чистою совестию, о которых упоминает апостол в послании в Филиппийцам (Филип. 1, 16). Нужно было во все это войти истине Христовой и все привести в должный порядок.

Скажем вообще: обстоятельства Церкви были, по устроению самого Промысла, таковы, что требовалось раскрытие тайны призвания язычников, полное изложение учения об оправдании верою, а не делами закона, также об отмене законных ветхозаветных постановлений, с разъяснением притом их духа и внутреннего значения, и наконец, разрешение всех разнообразных вопросов и затруднений, касавшихся и внешних отношений членов Церкви, и внутреннего ее чина, и разных частных истин веры, и проявлений христианской жизни. Все это раскрыть потребно было так, чтобы истина Христова явилась для вразумления эллинов и посрамления их суетной мудрости — светом всеобъемлющей премудрости Божией, основанием самого даже земного благоустройства людей, а для научения иудеев — силой или духовной сущностью всего Ветхого Завета. Только Христову уму, Христову сердцу, Христовой всемощной благодати свойственно удовлетворить сим великим потребностям Христовой Церкви.

В сосуд Христова ума, сердца и силы, для удовлетворения показанных потребностей Св. Церкви и был избран от Господа и Св. Духом совершен Св. апостол Павел. Мы ум Христов имамы, говорит он (1 Кор. 2, 16). Свидетель ми есть Бог, яко люблю всех вас утробою Иисус Христовою (сердцем Иисуса Христа (Фил. 1, 8). Паче всех их (других апостолов) потрудихся, не аз же, но благодать Божия, яже со мною (1 Кор. 15, 10). (Несколько статей о Св. ап. Павле. С. -Пб. 1860 г., стр. 10-22).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.