Простое послушание

Простое послушание

Когда Иисус потребовал от богатого юноши добровольной нищеты, то он знал, что здесь дано либо послушание, либо непослушание. Когда были призваны Левий от сбора податей, а Петр от сетей, то было несомненно, что Иисус был серьезен в этом призыве. Они должны были оставить все и следовать за Ним. Когда Петр был призван ступить на волнующееся море, то он должен был ступить, сделать шаг. От него было потребовано единственное — бросить себя ради слова Иисуса Христа, надежно сохранить это слово, как все сокровища мира. Силы, норовившие встать между словом Иисуса и послушанием, были в то время столь же велики, как и ныне. Разум противился, совесть, ответственность, пиетет, да и сам закон с писаными принципами пускали в ход все средства, чтобы предотвратить это беззаконное «увлечение». Но призыв Иисуса прорвал все это, и послушание было сотворено. Было явлено простое послушание.

Если бы Иисус Христос через Священное Писание сегодня обратился так к одному из нас, то мы могли бы рассуждать следующим образом: Иисус велит что-то совершенно определенное, это правда. Но если Иисус велит, то я должен знать, что Он требует не послушания закону, но хочет от меня лишь одного, а именно: чтобы я уверовал. Моя вера не связана с нуждой, богатством и тому подобным, более того, я могу верить и в нужде, и в богатстве. Но речь не о том, что у меня нет имения, а о том, что я пользуюсь имением так, как будто у меня его нет, я внутренне от него свободен, и мое сердце не принадлежит сокровищам. Итак, Иисус говорит: Продай имение твое! Но Иисус знает: не потому приходят к истине, что совершают внешний поступок, напротив, владей смиренно добром, но владей так, будто у тебя его нет. Не отдавай своего сердца земным благам. Наше послушание слову Иисуса могло бы состоять в том, что мы отклоняем простое послушание непосредственно закону, чтобы затем быть послушными «в вере». И в этом мы отличаемся от богатого юноши. Он мог успокоить свою печаль не тем, что сказал бы себе: Я хочу остаться богатым, несмотря на слова Иисуса, но внутренне я хочу стать свободным от богатства и утешиться — при всей моей недостаточности — отпущением грехов и в вере обрести единение с Иисусом; но он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и веры. Притом юноша был полностью искренен. Он отделил себя от Иисуса, и в этой искренности, конечно, заложено больше обетования, чем в кажущемся единении с Иисусом, покоящемся на непослушании. Из слов Иисуса с очевидностью явствует, что этот юноша внутренне не способен освободиться от своего богатства. Вероятно, юноша, будучи человеком серьезным и устремленным, тысячекратно пытался это сделать. Но что пытался он неудачно — показывает тот факт, что в решающий момент, он не смог повиноваться слову Иисуса. Но и в этом юноша был искренен. Мы же с нашей аргументацией вообще отличаемся от библейских слушателей слов Иисуса. Если Иисус говорит кому-то: Оставь все и следуй за Мною, брось ремесло, семью и отчий дом! — тот сознает: на этот призыв есть только ответ одного простодушного послушания, потому что этому послушанию придано обетование единении с Иисусом. Но мы могли бы сказать: Хотя призыв Иисуса «воспринят безусловно и строго», истинное послушание Ему состоит в том, что я как раз и остаюсь при моих трудах, в моей семье, — и там служу, притом будучи внутренне свободным. Но ведь Иисус мог бы призвать: Вон! — Мы же понимаем Его, как Он, собственно, и полагает это: Оставайся где есть! свободным так, как будто внутренне ушел. Или Иисус сказал бы: Оставьте заботы; мы, однако, разумели бы: конечно, мы должны заботиться и трудиться для наших домашних и для нас. Все прочее было бы безответственным. Но внутренне мы должны быть свободными от таких забот. Иисус мог бы сказать: Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую; мы же склонны понять: Истинная любовь к брату как раз и может стать великой именно в борьбе, именно в ответном ударе. Иисус может сказать: Ступайте сперва к Царству Божьему; и мы можем понять так: Сперва мы, конечно, должны устремиться к остальным всевозможным вещам. Иначе как бы мы могли существовать? Пусть все соединит последняя внутренняя решимость — употребить все ради Царства Небесного. И везде та же самая, сознательная отмена простого, буквального послушания.

Как возможно такое увязывание? Разве что-нибудь случилось, чтобы над словом Иисуса учинялись такие игры? чтобы оно превратилось в мировое посмешище? Ведь если где в мире раздаются повеления, там отношения ясны. Отец говорит своему ребенку: Иди спать! — и ребенок хорошо знает, что к чему. Псевдобогословски выдрессированное дитя должно было бы рассуждать так Отец говорит: Иди спать. Он думает, я устал; он не хочет, чтобы я устал. Я одолею усталость, если пойду, поиграю. Итак, если отец говорит: Иди спать! — он, собственно, думает: Иди играть. С такими рассуждениями и ребенок у отца, и гражданин у начальства столкнутся разве что с недвусмысленным языком, именно же с языком наказания. И только по отношению к повелению Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание может превратиться в непослушание. Как это возможно?

Это возможно потому, что в основе такой подвижной аргументации лежит что-то совершенно правильное. Повеление Иисуса богатому юноше или призыв к созданию ситуации, в которой можно уверовать, фактически имеет только одну цель — призвать человека к вере в Него, т. е. к единению с Ним. В конце концов человека ничто не связывает с тем или иным делом; но все привязывается к вере в Иисуса как Сына Божия и Спасителя. Ничто, в конце концов, не связывает с бедностью или богатством, браком или безбрачием, ремеслом или отсутствием такового, но все связывается в вере. И, таким образом, мы правы, это возможно — верить во Христа в богатстве и в окружении мирских благ, — если владеть ими так, будто их у нас нет. Но эта возможность есть вообще последняя возможность христианского бытия, возможность перед лицом серьезного ожидания предстоящего второго пришествия Христа, и поистине это возможность не первая и не простая. Парадоксальное толкование заповедей имеет свое христианское право, но никогда не дозволено вести дело к тому, чтобы упразднить простое понимание заповедей. Напротив, свое право и свою возможность в этом имеет только тот, кто в любой момент своей жизни способен всерьез прийти к простоте понимания, кто приобщился к Иисусу, к следованию Ему, пребывая в ожидании конца. Это бесконечно более тяжелая, по-человечески говоря, невозможная возможность — понять призыв Иисуса парадоксально, и, как таковая, она подвержена внешней опасности слиться со своей противоположностью, стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не уверен, что ему было бы много легче простодушно понять заповедь Иисуса и повиноваться буквально, ну, например, действительно бросить земные блага вместо того, чтобы их получить, — у того нет и права на парадоксальные толкования слов Иисуса. Необходимо, таким образом, включать парадоксальные толкования заповедей Иисуса в буквальные.

Конкретный призыв Иисуса и простое послушание имеют неопровержимый смысл. Иисус зовет к конкретному положению, в котором в Него можно уверовать; поэтому Он так конкретно и призывает и хочет непременно быть понятым, потому что Он знает, что только в конкретном послушании человек становится свободен — для веры.

Где принципиально исключено простое послушание, там, повторим, из драгоценной благодати призыва Иисуса произойдет даровая благодать самооправдания. Там, однако, тем самым исполняется ложный закон, препятствующий слышать конкретный призыв Христа. Этот ложный закон есть закон мира, к которому устремляется, которому соответствует закон благодати. Мир здесь простирается, не побежденный во Христе и не побеждаемый в ежедневном единении с Ним, будучи приведен к неподвижному, непробиваемому принципиальному закону. И благодать тогда, уже более не дар Бога Живого, с которым мы, вырываемся из мира, ставя себя в послушание Христу, но она всеобщий божественный закон, божественный принцип, о распространении которого на частные случаи только-то и идет речь. Принципиальная борьба против «законности» простого послушания сама устанавливает всеопаснейший закон, закон мира, и закон благодати. Принципиальная борьба против законности сама в высшей степени законна. Законность побеждается единственно через послушание благодатному призыву Иисуса следовать Ему, в котором закон сам исполняется и сохраняется через Иисуса.

Где принципиально устраняется простое послушание, там проводится неевангельский писаный закон. Предпосылка для хорошего знания Св. Писания становится затем ключом к такому его пониманию. Но этот ключ тут — не живой Христос, творящий суд и посылающий благодать, и орудование этим ключом уже более не лежит исключительно в воле Духа Святого; ключ к Св. Писанию и есть всеобщее учение о благодати, и нам дано владеть им. Проблема следования обнаруживает себя здесь как герменевтическая проблема. Евангельской герменевтике надлежит быть ясной, чтобы можно было, не затрагивая дальнейшего, идентифицировать нас с теми, кто призван Иисусом; и более того, призванные принадлежат самому Писанию вместе со Словом Божьим и Благой Вестью. В проповеди мы слышим не только ответ Иисуса на вопрос ученика, который как бы и наш вопрос, — но вопрос и ответ вместе, как и слово Писания, являются предметом Благой вести. Простое послушание герменевтически было бы истолковано неправильно, если бы мы действовали одновременно с призванным и хотели бы следовать. Но Христос, о котором благовествуется нам в Св. Писании, в целокупности Своего Слова дарит веру только повинующемуся и только ему. Мы можем и должны идти не назад, за слово Писания и реальные события, — напротив, мы призваны всеми словами Писания, именно потому, что мы хотим принять Писание не как принцип, будь это учение о благодати, а как законную власть.

Итак, парадоксальное толкование заповедей Иисуса включает и простое понимание — именно потому, что мы стремимся благовествовать о Христе, а не закон исполнить. Поэтому теперь почти излишне спорить, исходя из этого простого послушания, составляющего определенную заслугу человека, о facere quod in se est, об исполненных предпосылках веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает самоуправством человека. Это также отнюдь не что-то вроде раздачи имения во имя уже истребованного послушания; так непременно выходит не послушание Иисусу, а свободное принятие собственного стиля жизни, христианского идеала, францисканского идеала бедности. А то прямо в раздаче имения человек мог бы утвердить самого себя и свой идеал — не заповедь Иисуса, не свободу от себя — и ещё больше пленился бы собой. Шаг к ситуации как раз не есть предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Только там шаг легитимен, где он делается, таким образом, но там он, впрочем, уже не является свободной волей человека.

«Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно».

(Матф.19:23–26)

Изумление учеников в ответ на слова Иисуса и их вопрос, кто же может спастись, показывает, что случай с богатым юношей они сочли не за единичный случай, но совершенно за общее правило. Они ведь не спросили: Какому богатому? — но только вообще: «Кто» же может спастись? — ведь именно потому, что все, все ученики принадлежали к этим богатым, которым трудно войти в Царство Небесное. Ответ Иисуса подтверждает такое толкование Его слов учениками. Спастись, следуя Христу это не человеческая возможность; однако Богу все возможно.