Зримая община

Зримая община

«Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, разве как выбросить ее вон на попрание людям. Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф 5,13–16).

Нареченные блаженными в благодати следования и призванные Распятым — к ним обращение. Хотя нареченные блаженными полностью достойны Царства Небесного, будучи вынужденными на этой земле оказываться бесполезными для жизни, — здесь они отмечены как символ незаменимого блага на земле. Они — соль земли. Они — благородство добра, высшая ценность из всего, что есть на земле. Без них земля не смогла бы больше существовать. Солью будет сохранна земля — земля будет жить ради нищих, незнатных, слабых, отвергнутых миром. Она ничтожит их собственную жизнь тем, что изгоняет учеников, и — о чудо! — именно ради этих отвергнутых земля должна жить дальше. Эта «божественная соль» (Гомер) сохраняется в своей действенности. Она оказывает решающее влияние на всю землю. Это ее субстанция. Так ученики направлены не только к Царству Небесному — им напоминается и о земной миссии. Будучи связаны единственно с Иисусом, они стали земле — солью. Если Иисус называет солью земли не Себя Самого, а учеников, то их действенность Он переносит на землю. Он вовлекает их в Свою работу. Он остается среди народа Израилева, учеников же посылает по всей земле. Единственно потому, что соль остается солью, и сохраняется чистая, приправляющая сила соли, земля будет сохранна солью. Как ради самой себя и ради земли соль должна оставаться солью, так и община учеников должна оставаться тем, чем она стала в призыве Христа. В этом заключена ее истинная действенность в отношении земли и ее сохраняющая сила. Соль должна быть нетленной и потому постоянной силой очищения. Потому Ветхий Завет нуждается в соли для жертвоприношения, потому в католическом обряде крещения ребенка соль кладется на язык (Исх 30:35; Иез 16:4). В нетленности соли содержится залог прочности общины.

«Вы [есть] соль» — а не: вы должны быть солью! Это не в воле учеников — стать солью или нет. На них и не направлен призыв стать солью земли. Но они являются ею, хотят они того или нет, силою призыва, выпавшего им. Вы [есть] соль — а не: имейте соль. Это было бы преуменьшением — захотеть вместе с реформаторами уподобить соли весть, которую несут ученики. Здесь же имеется в виду все их существование, заново созижденное призывом Христа к следованию, это существование, нареченное блаженным. Кто, застигнутый призывом Иисуса, воспоследовал Ему, того — во всем его бытии — этот призыв сделал солью земли.

Другая возможность, впрочем, состоит в том, что соль теряет силу, переставая быть солью. Она перестает воздействовать. Тогда, конечно, она в самом деле ни к чему больше не годится, разве что выбросить. В этом отличительное свойство соли. Любая вещь должна быть присолена. Но соль, потерявшая силу, уже никогда не сможет солить. Она может все, можно и порченный материал спасти с помощью соли; однако соль, утратившая силу, сама испорчена безнадежно. Это другая сторона. Это грозный суд, возвышающийся над общиной учеников. Земля должна быть спасена общиной; только вот община, которая перестает быть, чем она является, потеряна для этого спасения. Призыв Иисуса Христа означает стать солью земли или быть изничтоженным, следовать или же — призыв сам изничтожит призываемого. Еще одной, следующей возможности для спасения нет. Ее не дано.

Община учеников вместе с призывом Иисуса удостоена не только незримой действенности соли, но и зримого сияния света. «Вы [есть] свет» — и снова не: вы должны стать! Призыв сам осуществляет это. И по-другому быть не может — они свет, который виден; а было бы по-другому, то призыв был бы обращен, очевидно, не к ним. Что за невозможная, бессмысленная цель стояла бы перед учениками Иисуса, перед этими учениками — хотеть стать светом мира! Напротив, они уже превращены призывом, последовав Христу. Опять же не: вы имеете свет, но: вы и есть он! Не что-то дарованное вам, как ваша проповедь, есть свет, но вы сами есть свет. Тот, Кто сказал о Себе: Я есмь свет, говорит Своим ученикам: вы — свет на всю вашу жизнь, поскольку вы призваны. И поскольку вы свет, вам незачем больше оставаться в сокрытости, где, может, и хотели бы остаться. Свет светит, и не может укрыться город на верху горы. Он не может этого. Он виден во все концы равнины, будь это крепкий город или укрепленный замок, будь это распавшиеся руины. Этот город на верху горы — какой израильтянин не подумает при этом об Иерусалиме, городе, возведенном высоко, — и есть община учеников. Последовавшие при всем при том уже более не стоят перед решением: единственное решение, которое им дано, уже выпало. Они должны лишь быть чем они есть — либо они не последователи Иисуса. Последовавшие за Ним суть зримая община, ее следование есть зримое дело, которым они выделяются из мира, — либо же это никакое не следование. Именно следование Христу видно так, как свет в ночи, как гора на равнине.

Бегство к сокрытости есть отрицание призыва. Община Христа, которая желает быть скрытой, уже более не есть последовавшая Христу община. «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» — здесь опять-таки говорится о другой возможности: по своему произволу скрыть свет, чтобы он погас под сосудом, чтобы отвернуться от призыва. Сосудом, под которым зримая община укрывает свой свет, может точно так же стать боязнь людей, понятая как осознанная мирская затея ради какой-нибудь цели,

— и они или превратятся в разновидность миссионеров, или же избегнут ложно истолкованной любви к людям! Но могла бы образоваться — и это еще опаснее — так называемая реформаторская теология, которая осмеливается называть себя theologia crucis, и признак ее в том, что она предпочитает «фарисейской» явности «смиренную» сокрытость в форме своего тотального осуществления в мирском обличии. Отличительным знаком общины становится здесь не чрезвычайная зримость, но сохранение в justitia civilis. Что свет именно не светит, есть здесь критерий христианства. Но Иисус говорит: Дайте светить вашему свету перед язычниками. Ведь это в каждом случае свет призыва Иисуса, который тут светит. Но что же это за свет, в котором должны сиять эти последовавшие за Иисусом, эти ученики, нареченные блаженными? Что за свет должен прийти из того места, на которое притязают ученики? Что общего имеет незримость и сокрытость Креста Господня, у которого стоят ученики, с тем светом, который должен сиять? Разве нельзя следовать прямо из этой сокрытости, чтобы и ученики могли остаться в сокрытости, а не на свету? Это злобное мудрствование, выводящее из Креста Господня мирское обличье для Церкви. И простодушному слушателю совершенно не ясно то, что у Креста стало зримым нечто чрезвычайное? Или это нечто вроде justitia civilis, любая затея мирского толка есть крест? И крест не есть что-то, что, к ужасу прочих, стало невероятно зримо в полной темноте? И недостаточно очевидно, что Христос оставлен всеми и должен страдать, что Он заканчивает Свою жизнь перед городскими воротами на горе позора? Это не очевидно?

В этом свете должны стать зримыми добрые дела учеников. Не вас, но ваши добрые дела должны увидеть они, говорит Иисус. Что это за добрые дела, которые станут зримы в этом свете? Не может, конечно, быть никаких других дел, кроме тех, которые Иисус Сам сотворил в них, когда призвал их, когда сделал их светом мира у Своего Креста: нищета, чужесть, кротость, миролюбие и, наконец, гонимость и отверженность, и на всем одно: нести крест Иисуса Христа. Крест есть необычайный свет, который светит так, что в нем становятся видны все добрые дела учеников. Притом речь ведь не о том, чтобы Бог стал зрим, но чтобы стали видны «добрые дела» и чтобы люди хвалили Господа за эти добрые дела. Зримым становится! Крест, и зримыми становятся дела Креста, зримыми становятся нужда и отречение тех, кто наречен блаженными. Но теперь уже не человек, а лишь Бог должен радоваться о Кресте и такой общине. Если бы добрые дела были всего лишь всевозможными людскими добродетелями, тогда о них радовался бы не Отец, а ученики. Но ученику, несущему крест, общине, воссиявшей светом и открыто расположившейся на горе, радоваться нечему — об их «добрых делах» может радоваться лишь Отец Небесный. Так они видят Крест и крестную общину и верят Господу. Но это — свет Воскресения.