Этапы большого пути: гуманизм против святости

Этапы большого пути: гуманизм против святости

Древний язык святости, без преувеличения, создал русское государство и воспитал русский народ, он же лег в основание важнейших культурно-общественных явлений: им питался язык политического действия (защита национальных святынь, мирная колонизация земель и просвещение туземцев-язычников, вовлечение их в орбиту высокой христианской культуры), язык социального служения, наконец, языки бытовой жизни и искусства.

С конца XVIII века его вытесняет из русской жизни другой язык, пришедший из эпохи европейского Возрождения и нового века Просвещения. Этот другой очень быстро создал под себя особую прослойку людей в русском обществе, заговоривших на нем, – российскую интеллигенцию. Суть его сводится к либерально-сентиментальному гуманизму, или просто – гуманизму. Жалкую, чванливую, высокомерную душонку либеральной интеллигенции Иоанн Кронштадтский видел насквозь и посвятил этому порочному общественному явлению немало резких строк. Другой святой, протоиерей Иоанн Восторгов в речи, посвященной памяти Кронштадтского пастыря, в 1909 г. в Русском монархическом собрании назвал российскую интеллигенцию экзальтированной блудницей, «ищущей рабски поклониться чему-то великому и где-то на чужбине... пред кем склонить колена... перед кем пресмыкаться, от кого услышать снисходительное слово и улыбку похвалы и одобрения». Язык этой блудницы и стал определять направление русской истории Нового и Новейшего времени.

«Русские интеллигенты объявили войну Самому Богу», – писал в дневнике о. Иоанн. «Мечтают о усовершенствовании человечества без Христа, а между тем сами далеки от совершенства и преданы всяким страстям»; «...не зная себя, своей худости, своего убожества, окаянства, бедности, слепоты и наготы, они только глумятся над Христом и Церковью».

Язык святости говорит о человеке как личности, открытой Богу для соработничества с Ним и преодоления в себе зла (греховности), для обожения самого человека и освящения мира. Иными словами, святость видит в личности образ Бога. Сентиментальный гуманизм, посмотрев на человека, увидел в нем... всего лишь человека. Всего лишь разумное животное.

Язык сентиментальности говорит о человеке как о закрытом существе, самодостаточном и атомизированном, обуреваемом чувствами и эмоциями, страданиями и бесконечными неутоленными желаниями, наделенном творческими потенциями, которые и есть «бог» в человеке – этому «богу» нужно служить, отдавать почести, лелеять его достоинство. То есть в человеческом существе следует, с одной стороны, бесконечно взращивать гордость, с другой – жалеть его, любить бесконечной же жалостной любовью. Но ничего, кроме темных бездн и сатанинских глубин, это сочетание гордыни и жалости к самому себе раскрыть в грешном человеке не может. Язык сентиментальности легковесен и достаточно примитивен – он скользит по поверхности, не углубляясь внутрь, рассматривая не вечное – бессмертную душу, а временные проявления человеческого существа: его удобства или неудобства, мнения, прихоти, переживания.

В языке святости любовь к человеку рассудительная, трезвомыслящая, разделяющая в нем добро и зло, требующая укрепляться в первом и преодолевать второе. В языке сентиментального гуманизма псевдолюбовь основывается на жалости, она принимает человека целиком, снисходительная к его злу, нетребовательная к его добру, в конце концов смешивающая то и другое в представлениях о «свободе личности» и «правах человека». Святость не ставит во главу угла, на вершину шкалы ценностей земную жизнь и ее удобства. Сентиментальность превыше всего ценит земное-телесное, поклоняется идолу комфорта, безбедного, легкого жития и потому страшно боится смерти – и ничто так не зачаровывает ее, как зрелище смерти. «Развитие страстей ветхого (падшего. – Прим авт.) человека считают ныне за что-то правильное, за развитие природы и способствуют этому развитию. Вот до чего договорились наши учителя. А христианская вера учит распинать страсти и похоти плотские, иначе человек во веки погибнет» (Иоанн Кронштадтский). Уклонившись от истины, либеральный интеллигент утратил способность понимать язык святости. Легче слепому и глухому договориться с инопланетянином, чем гуманисту уразуметь смысл святости. И сам о. Иоанн стал для этих гуманистов камнем преткновения, об который спотыкались, расшибались и за то выливали на него потоки грязи.

В одной лишь, к примеру, литературе язык святости, хотя нередко в замутненном виде, отлился в глубинный психологизм золотого девятнадцатого века, с его поисками человеческих пределов, погружением в глубокие потемки души. Сентиментальность вымучила из себя лишь Чернышевского и Салтыкова-Щедрина как свои вершины, да позднего еретичествующего Толстого с его извращенным опрощением. Об Л. Толстом и прочих самозванных пророках от интеллигенции Иоанн Кронштадтский писал: «Над святыней и святыми он смеется, сам себя он обожает, себе поклоняется как кумиру». Сделав человека разумным животным, они и Христа низвели туда же.