Пути святости
Пути святости
В святом, живущем среди нас, меня поражает то, как одновременно и одинаково сильно ощущает он могущество Божие и собственную человеческую немощь, которые, притом, с необходимостью обусловливают друг друга. Когда на византийской литургии священник перед Причащением преломляет евхаристический хлеб и возглашает: «Святая святым!», хор от лица собрания возражает ему: «Един свят, един Господь Иисус Христос…» Поскольку смирение есть ощущение нашего ничтожества — и, по Иоанну Лествичнику, высшая ступень на лествице добродетели, — оно позволяет нам видеть, как мы убоги, тем яснее, чем более дано нам созерцать свет Господень. Здесь двойной парадокс, утвержденный догматически. Если святость есть встреча благодати и доброй воли человека, то есть синергия, то реальность человека при его освящении никогда не исчезает.
Человек поставлен Богом перед Его лицом навеки. Поэтому наша любовь к Нему не есть слияние с Ним. Будь она слиянием, это стало бы отвержением творения. Никто не проник в тайну взаимной любви Бога и человека. Мы стоим здесь перед невозможностью единения в мистическом браке: «Созерцаю Твой убранный брачный покой, Господи, и нет у меня одежды, чтобы войти в него». Это вечная нагота человека в молитве и вечный покров, который дарует ему Бог.
Однако великий святой Симеон Новый Богослов, живший в Византии в X–XI веках, учил, что духовный человек существует в осознании благодати, нового рождения в Духе, что тождественно познанию Самого Духа. Разумеется, человек для этого рождения выношен Крещением, и не бывает внезапных прорывов благодати вне церковной жизни. Но, как утверждает св. Симеон, Крещение — всего лишь купание в воде, если оно не соединено с даром слез.
Данная нам благодать никогда не вызывает у нас чувства собственной значимости, ибо мы знаем, что всегда остаемся «непотребными рабами». Мы осознаем Божию святость в нас, наше назначение передатчиков и наше всецелое недостоинство. Богочеловеческое дело все так же несказанно.
Святость непостижима вне категории эроса. Когда св. Игнатий Антиохийский сказал об Иисусе: «Моя Любовь (эрос) распята», он сознавал, что через мученичество придет к брачному покою. Понятия agape и eros всегда бывают противопоставляемы, но Бог питает именно страсть к человеку. Он отдается ему в смерти Сына и вызывает в нем ответную страсть к Богу. Человек исследует собственное сердце и своей покорностью поверяет свою жажду Бога: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14,15).
Зримый нами Лик Божий становится силой Преображения. Человек верует потому, что тронуто его сердце. Вера–первое, с чего начинается обручение нашему Господу. Лик Божий все еще скрыт, ибо свет его слишком ярок для нас. Но когда Любимый вводит нас в Свою сокровенность, граница между верой и видением стирается и зацветают обетования будущей жизни. Мы осознаем, что Царство — внутри нас. Все озаряет прошение из молитвы Господней, которое св. Григорий Нисский произносил так: «Да приидет Дух Твой Святой», вместо: «Да приидет Царствие Твое». Любовь к Богу сама становится силой веры, порождает ее, возрождает и, раскаляя до пламени, окружает ее собой.
В глубинах святости вера и надежда стремятся слиться с любовью. Кто, действительно, пришел к полному осознанию того, что он любим Богом, тот уже перенесен в Царство и берет его с собой в смерть. Кому Бог доверился, кого усыновил в Сыне, тот уже видит свет незакатный. В каком–то смысле он уже воскрес из мертвых. Только он один ясно видит Воскресение Христа как Святого и как Господа. Мы живы в Живом, Который воскресает в нас Духом. Нет никакого познания вне видения этой вечной Пасхи, которую мы вкушаем в чистоте сердец.
Христианин знает, что он зависит только от Бога, поскольку, отрекшись от себя самого, освободился от всего. Всегда творя угодное Отцу, Он водится Словом и, по своему послушанию, бывает «очищен, озарен, просвещен и удостоен видеть откровение великих тайн, глубины которых никто никогда не видел и не увидел бы» [1]. Говоря, что чистые сердцем Бога узрят, Иисус имеет в виду непосредственное лицезрение Творца и твари. Христианин вводит Господа в свои отношения с людьми и, делаясь им слугой, служит именно Ему. В надежде славы, к которой предназначена вселенная, он уже теперь видит мир преображенным. Другие люди могут прозревать свет и единство мира через святых.
В самом деле, важно верить в то, что святость озаряет не только наших братьев, но космос как целое. Судьба мира — в свободе материи. Сейчас она порабощена, однако «тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надеже, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8, 20–21). Бог освободил космос через святых и ради той симфонии, которая должна воцариться в преображенной вселенной.
В надежде на это преображение, в историческом становлении, цель которого — приближение полноты времен, святость принадлежит церковной общности как целому. Это то здание, которое, по слову апостола Павла, «слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе, на котором и вы устрояетесь в жилище Божие Духом» (Еф. 2, 21–22).
Это полностью исключает индивидуалистическое понимание спасения и момента спасения. Нас всех несет единый поток любви Божией. Св. Исааку Сирину была невыносима мысль о том, что кто–то навеки останется в аду: «И что есть сердце милующее? Возгорение сердца о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах, и о всей твари. При воспоминании о них, при воззрении на них очи слезятся от великого и сильного сострадания, объемлющего сердце. И сердце смягчается, и не может оно стерпеть, или слышать, или видеть какого–либо вреда или малой даже печали, испытываемой тварию. А посему и о бессловесных, и врагах истины, и о причиняющих ему вред ежечасно приносит моление, чтобы сохранились и очистились. И об естестве пересмыкающихся молится по великой жалости. Возбуждается она в сердце без меры по уподоблению в том Богу» [2].
Никто не совершает своего спасения в одиночку или только для себя. Человека составляет факт любви. Если Господь живет в его сердце, Он расширяет его в бесконечные пространства, именно это дает ему разумение тайн нового творения. «Соединенные вместе», как говорит апостол, верующие достигнут «совершенного разумения тайны Бога» (Кол. 2,2). Лишь вместе друг с другом мы совершим дело «созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 12–13). Мы стремимся не к уединенному совершенствованию верующего, но к совершенству «мужа совершенна» в смысле соборном, то есть Христа в целом, как Главы и как Тела.
Всякий богословский разговор о святости должен начинаться с Троицы, поскольку святость — это троическая жизнь в нас. «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Мф. 11,27). Если мы раз навсегда перенесены в лоно Божественной Троицы, если мы участвуем в этой непрестанной жизни любви, то мы обращаемся к людям, чтобы нести им наше свидетельство; и если мы с ними вместе преобразимся в огонь, то запылает мир и преобразится в своем шествии к будущему веку.
Мы исходим из глубокого убеждения, что источник нашего знания о человеке — Бог. Только Бог открывает природу и предназначение человека. С этой точки зрения основание христианской антропологии лежит в новозаветном утверждении, что мы «причастники Божеского естества» (2 Пет. 1,4). Прежде всего от этого откровения идет знаменитая святоотеческая формула: «Бог становится человеком, чтобы человек мог стать богом». С этой формулы начинается учение об обожении человека. Здесь фундаментально то, что человек не уходит от своей человечности, чтобы остаться образом и стать подобием Божиим. И Бог, отдаваясь человеку, не становится меньше, а человек не становится человечнее, когда его отрывают от Бога. Человечность становится в этом случае, так сказать, слабостью и компромиссом с грехом. Ввиду этого Отцы и стремятся обосновать ту мысль, что наша природа–восхождение, а не падение. Принятая Христом, одновременно прославленная и сокрытая в Нем, природа наша восседает одесную Отца, разделяя достоинство и величие природы Божественной. Наше освящение — это непрестанное восхождение, превращение нашего существа в новую тварь. Началось это превращение с Главы. «Так как Бог стал человеком, человек может стать Богом. Он поднимается в Божественном восхождении в той же мере, в какой Бог смирился из любви к людям, когда, не меняясь, принял на себя худшее в нашем положении», — пишет св. Максим Исповедник.
Несмотря на непреходимую пропасть между сущностью Творца и сущностью твари, Бог остается некоторым образом доступным. Чтобы мы стали достойны имени «причастников Божеского естества», в Боге должно быть что–то, причастными чему мы можем стать. Благодаря вечному порыву Бога к нам — его Божественным энергиям, как называют их Отцы в отличие от сущности, которая остается непостижимой, — Божество действительно живет в нас. Благодать — истинный свет, который озаряет бытие в целом.
Человек становится Богом, которого любит. Желающий вращается вокруг Желанного, уже участвуя в Его жизни, в Его бытии. «Эта причастность вещам божественным и есть подобие между причастниками и тем, чему они причастны,» — утверждает св. Максим Исповедник. Человек, в своей душе и в своем теле, получает освящающую славу, которая проницает его всего. Вот почему св. Максим отважился провозгласить: «Став богом по обожению, тварь отныне носит в себе и проявляет лишь энергию, общую для Бога и Его избранников, или, лучше сказать, отныне есть один лишь Бог, поскольку Он, как подобает любви, всей Своей целостностью заполняет всю целостность своих избранников».
Это высшая точка единения. Но единство готовится неусыпным напряжением, искренним стремлением к благодати и усилием, чтобы ее обрести. «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11,12). В мире — буря, в сердцах у нас — буря, однако не о том речь, чтобы перенести к нам в комнаты хорошую погоду. Надо поселиться вместе с Иисусом, отложить житейское попечение. Надо сердцем отдаться Иисусу. Символ этой воли к очищению — призывание святого Имени Иисусова. Через сосредоточение на этом Имени, через эту реальность Иисуса в нас движемся мы к Нему в наших сердцах, вступаем вместе с Ним в пламенный порыв любви.
Однако гиганты духовной жизни всегда смотрели на свои духовные подвиги как на простую подготовку к приятию даров небесных. Потому св. Серафим Саровский в начале XIX века и говорил: «Молитва, пост, бдение и всякие другие дела христианские, сколько ни хороши они сами по себе, однако не в делании только их состоит цель нашей христианской жизни, хотя они и служат необходимыми средствами для достижения ее. Истинная же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего».
Это значит, что не бывает ни техники святости, ни даже дисциплины, которая механически готовила бы к ней. Аскетическое усилие само по себе есть уже плод благодати, и его в течение всей жизни подвижника бывает недостаточно, чтобы прогнать бесовские наваждения. Воображение, людские речи об обожении остаются опасными препятствиями. Величайшая серьезность в исполнении заповедей блаженства, укрощение взора, «обрезание чувств», как говорит Ориген, уставные посты, продолжительная молитва поддерживаются дарами Духа и сами суть камни, на которых стоя, подвижник ожидает этих даров. Согласно правилу Предания, «соединяясь, праведность дел и благодать Духа наполняют блаженной жизнью душу, в которой они становятся тождественны».
Борьба и харизма — благодатный дар — объединяются в личности. Природа больше не искажена грехом и не демонизирована искушением. Она становится прекрасной, как заря последнего воскресного дня, которому не будет сумерек. Во внутренней аскезе, обретенной в обращении, христианин чувствует, как легко Господне иго. Сердце, где прежде обитали страсти и рабство, становится местом, где раскрывается Царство, где виден свет и где верующий хранит сокровища, доверенные ему Богом. Способность существа к созерцанию, вместилище образа Божия в человеке, сердце верующего хранимо Духом. Разум, который должен оставаться холодным, бдит, чтобы сердце не ослеплялось пылом «похотей плоти». Уравновешенность, ясность ума в обращенном человеке — это именно то, о чем великие духовные борцы Востока говорили: «ум сходит в сердце» под действием Святого Духа.
Этот идеал святости не изменяется по вкусу веков. Он не связан с формой жизни. Монах ли человек или мирянин, мужчина или женщина, семейный или одинокий, ведет ли он жизнь земледельца или работает в промышленности, в области высоких технологий, — сердце его переносит те же искушения и получает ту же силу от Бога. Мы не стоим перед выбором между общественной или политической деятельностью, с одной стороны, и преображением внутреннего существа — с другой. У христианина всегда есть вера, которая состоит в согласии с Богом и внутренней жизнью самого человека. Нельзя считать, что Святой Дух — по одну сторону, а умственная, общественная или семейная жизнь — по другую. Во всех жизненных состояниях вдохновляет одно — евангельский абсолют, ибо в нем спасение. Есть только тот прилив любви, которая, исходя из сердца Троицы, воспламеняет нас и мир, беспрестанно преображает нас и держит нас перед Господом. Мы предстоим Ему в безграничном смирении, но Он Сам ежедневно вновь и вновь подает нам Своего Духа. «Терпение святых» со слезами ждет грешников. Святые знают бездны, но знают и то, что Бог сильнее, чем наши сердца, и что ад человеческий должен превратиться в день, наполненный светом. Святость — пасхальный дар, гимн радости, пропетый в надежде на всемогущество любви.
Свидетельство — сама святость. Заповеди, заключенные в законе Божием, суть свидетельство именно потому, что Он — всесвят. Скрижали закона хранились в ковчеге откровения, или свидетельства (Исх. 27, 21), и скиния называлась скинией откровения — свидетельства (Исх. 38, 21). Пророки несли свидетельство Божие, когда Он обвинял Свой народ (Иер. 29, 23), потому что хотел обратить его в царство священников, которое стало в Новом Завете «царственным священством» (1 Пет. 2,9). В стихе 5 этой же главы священство именуется святым, предназначенным, «чтобы приносить духовные жертвы» святостию своей жизни. Апостол Петр таким образом ставит идею свидетельства в связь с посвящением собрания Богу: «Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенство Призвавшего Вас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Пет. 2,9).
Если пророки древнего Израиля были названы свидетелями, то это оттого, что Слово, которое они несли, было самим присутствием Бога. Дух, Который говорил через них, свидетельствовал о Себе Самом. Когда Православная Церковь посвящает памяти каждого пророка праздник — Исайи, Даниила, — она признает тем самым его личность преображенной через Слово. Некоторые богословы говорят, что все пророки были обожены.
Но свидетель верный по преимуществу есть Иисус, ибо Он Сам — Слово Божие. Он говорит о том, что знает, что Сам видел (Ин. 3, И). Он дает познать Отца, ибо Сам есть «Сущий в недре Отчем» (Ин. 1, 18). Это совершенная близость между Ним и Богом, Который сделал Его свидетелем: «Все предано Мне Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11, 27). Свидетельство есть соединение, и это потому, что свидетель Сам живет в общении с Богом — в общении любви и послушания. Вот почему Иисус стал постоянным свидетелем Бога, Который Его «совершил через страдания» (Евр. 2,10), и будет таковым до конца истории. Когда Иисус явился в Своей смерти «Агнцем Божиим», Он стал Первосвященником наших душ.
Нет иного свидетельства, кроме свидетельства Креста. Это объясняет, почему после Вознесения Петр в таких словах требовал, чтобы кто–то заместил отпавшего Иуду: «Итак, надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался к нам Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его» (Деян. 1,21–22). Пребывание с Иисусом — источник свидетельства о Его победе. Поэтому христианский Восток зовет созерцание Иисуса bios apostolikos (жизнью апостольской). Только тот, кто видел Христа, «посланник».
Наконец, свидетель — мученик. По–гречески это одно и то же слово. Кто за Христа, те победят диавола «кровию Агнца и словом свидетельства своего» (Откр. 12,11). Ибо любовь побеждает природу, «любящий и возлюбленный объединились в смерти», как поет Церковь в праздник св. Георгия.
Тем не менее, Церковь обязана учительствовать и проповедовать. Само священство определяется как служение Слова. Действительно, слово учащего Евангелию дойдет до сердец лишь в том случае, если у него самого сердце ранено Словом. Только у пламенных людей и слово пламенно. Учение может просветить разум, но оно не возводит к славе Божией. Это может сделать лишь духовный отец, то есть человек, способный породить другого во Христе. Такой человек может и не принадлежать к духовному званию.
Такой образ свидетельства равно истинен и для общества, отмеченного религиозным плюрализмом или секуляризованного. Равнодушное, холодное, разочарованное или полное ненависти сердце все равно откликнется тому, кто любит бескорыстно. Свет свидетеля становится сиянием Откровения, если живущие рядом с человеком знают, что его сила приходит к нему от Христа.
Любовь заставляет умнеть. Она не пренебрегает тем или иным культурным орудием, например, глубоким знанием иных религий в плюралистическом обществе. Речь ведь идет о том, чтобы узнать иного человека в его инаковости, понять и принять его вместе с его отличием. Открытость сердец диктует поведение или даже содержание диалога. Необходимо уважение к своеобразию посланий. Свидетелю не обязательно заниматься сравнительным богословием, а тем более полемикой. Он чуток к духовной красоте, даже если она исходит от нехристиан. Он принимает ее как дар Духа.
Эта чуткость возможна лишь тогда, когда человек свободен от страха, от комплекса представителя меньшинства, от самоощущения узника исторического гетто. Да, в любой человеческой среде, где нет удушья несвободы, христианин призван к творчеству. И даже когда свидетель принужден молчать, лицо его излучает радость и мир.
Открытость сердца может сочетаться с отсутствием образования: свидетель обучен лишь Писанию да литургии, а от него бывает светло. Что важнее всего в свидетельстве–это отождествление себя с бедным. Быть свободным оттого, чем обладаешь; никого не угнетать; делиться со всеми вплоть до разорения; смотреть на других, как смотрел Господь, — вот лучшее внутреннее состояние для свидетельства Евангелия. Дух нищеты, монашеские аскеза, молитва и смирение — это такие христианские добродетели, к которым, например, ислам всегда был чуток.
В иерархическом обществе, в развивающихся странах свидетельство — такое, как мы описали, — по существу не отличается от свидетельства в секуляризованном мире. Консерватизм, религиозный формализм, интегризм являют такое же отсутствие живого Бога, как и общество вовсе безбожное.
Общество традиционалистское и общество секуляризованное, может быть, верят в различные мифологии. Но группа, которая говорит о себе, что она руководствуется Богом, в действительности основывается на идолопоклонническом понятии о Боге–мстителе, Который держит человека в уничиженном состоянии или замораживает его в менталитете клана — клана, ведомого Богом. Какая–то группа может также, стремясь к технике, которой ей недостает, участвовать в мифологизации техники и в сциентизме, несколько более примитивном, чем современный неопозитивизм.
История обществ не несет никакого послания, и религия медиа вносит повсюду пустословие и просто пустоту, а то и другое принадлежит смерти. Если бояться еще и экологического катаклизма, ядерной катастрофы, видеть крушения империй или маленьких стран, защищать которые ни у кого нет интереса, можно впасть в состояние постоянной тревоги. Такое сознание готово обожествить собственный разум, уверовать в реинкарнацию либо начать заглушать страх смерти наркотиками и сексом. Конечно, нужно разрабатывать многое: новую апологетику, новые пролегомены веры, связанные с современными науками. После признания теории «большого взрыва» нельзя дальше тащить за собой философию, основанную на устаревших знаниях. Несомненно, нужно развивать новый язык; нужно заново заводить разговор о том, как понимать веру. Нужно также защитить настоящую культуру с ее сокровищницей чувств и разума; нужно защищать свободу или бороться за нее там, где она потеряна, так как свобода — наиболее благоприятная среда для нормального развития человека и для восприятия веры, основанной не на легковерии, предрассудках или страхе перед Богом.
Секуляризованное, не призывающее Бога общество не должно нас устрашать. С определенной точки зрения, оно здоровее, чем языческий мир, поклоняющийся ложным богам. «Пусть христиане, отвергнув власть и насилие, станут бедными и мирными служителями Распятого Бога, утверждающего свободу личности. Пусть они сражаются в мире на стороне тех, кто ищет смысла этого мира. Пусть они поручатся за веру других. Пусть поручатся и за тех, кто не имеет веры, но творит, хотя бы очень скромно, красоту и добро» [3].
Чрезвычайно ярок пример такого святого, как Серафим Саровский. Этот человек Божий, который предсказал предстоящие России испытания, противостоял трудностям своего века, а они, быть может, не так уж отличались от тех, что стоят перед нами сегодня. Решение, избранное им, состояло не в том, чтобы включиться в мирскую жизнь мира, в лихорадочную деятельность ради его спасения. Он просто ступил на царский путь всецелой самоотдачи Господу, по слову Писания: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные» (Мф. 11, 28). В простоте своего сердца пошел он к Иисусу. Не проложено и для нас никакой другой дороги, нет спасения вне Христа.
Одно из искушений века, в котором мы живем, — говорить и думать, будто спасение — в человеке и от человека. Искусство, мысль, политика представляют нам целую серию суррогатов спасения. Но и сегодня наше свидетельство, как свидетельство св. Серафима, в том, чтобы сказать и показать в преображенной жизни, что спасение исходит от Бога и идет к человеку, который смиренно приемлет его.
И нам, ставшим сильными от этого главного убеждения, остается лишь обручиться Иисусу Христу ради преображения бытия. Именно шествуя так к Царствию Божию, мы осуществим в истории наше свидетельство нашими словами и делами. Нам удастся преобразовать и некоторые структуры общества, что тоже важно. Но вот о чем нам никогда нельзя забывать: кто не вскормлен хлебом жизни и не вспоен водою жизни, тот лишь волнует мир, но не может глубоко его изменить, ибо только Дух Божий воистину преображает мир.
Послание, переданное св. Серафимом облаку свидетелей, среди которых и мы, в том и состоит, чтобы вести этот смертный бой за святость, чтобы глубоко веровать в единственного Спасителя нашего — Христа Иисуса. Оно в том, что нам нужно спастись, а это значит — осознать наше ничтожество и преобразующее всемогущество Божие. Речь о том, чтобы ощутить в духовном нашем опыте, что нам все дано. Поскольку мы осознаем этот дар преображающей нас благодати, поскольку совершилось это внутреннее преображение, постольку изменился мир.
Бог обнаруживает Себя в божественной красоте бытия, всех существ. Кого Господь преобразит настолько, что его лицо становится иконой Христа, тот и есть верный свидетель. Только святые исполняют единство Церкви, только они свидетельствуют о единстве Бога и мира. Человек никогда не познает истины разумом, если Бог не очистит его сердце. Кого Бог облачит в свет, тот носитель свидетельства, и он же — его содержание.