Единство человеческого рода–конечная цель культуры и политики

Единство человеческого рода–конечная цель культуры и политики

Все, что проявилось в тайне домостроительства Сына, а также Святого Духа в Церкви, раскрывает внутритроическуюжизнь. Еще до начала мира Отец в тайне кенозиса видит перед Собой Сына. Отец уступает Сыну, ставит на свое место иное Лицо. То же самое делает Он по отношению к Духу. В этом отречении — перихорезис любви. Именно в это несказанное единство входит Церковь и каждый ее член. И это межличностное общение в Боге — источник богочеловеческого общения, в котором мы участвуем, совершая Евхаристию, и которое представляем миру как образец его единства.

Единство рода человеческого для нас не состоит в какой–то формально–юридической перегруппировке наций. Это не было бы так, даже если бы неисчислимый ряд революций и перестроек мог постоянно вести к более или менее длительному равновесию. Мы стремимся к истинному, межличностному единству, при котором общество не раздроблено на индивидуумов, погруженных порознь в свое ужасное одиночество. Это истинное единство — конечная цель политики и культуры, и осуществится оно в паруссии.

«Во Христе все оживут», — говорит нам о воскресении апостол Павел (IKop. 15, 22). И в Посланиях Иоанна, и в посланиях Павла, и у Отцов Церкви очевидно, что воскресение плоти связано не с бессмертием души, как мыслили его греки, а с восстановлением личности, которое и есть плод торжества Господня над смертью. Но если собственное наше воскресение посеяно в нас крещением и непрестанно поддерживается Евхаристией, то почему воскресение распространяется и на неверующих?

Мы не можем ответить на этот вопрос, возвращаясь к небиблейской идее бессмертия души, ища для этого воскресения естественного основания. Если личное воскресение дается человеку в конце времен, то он должен получить его залог, даже если пребывает вне Церкви. Силою воскресения человек имеет внутреннюю связь со Христом. Эта связь Христа с человечеством целиком основана на том факте, что Слово в воплощении приняло не только облик физического индивида, но и всеобщность человеческой природы. Иначе говоря, воскресение касается именно этой всеобщности.

Это заставляет вспомнить мысль о. Сергия Булгакова о том, что эсхатология, конец света и воскресение не являются как i ex machina (бог из машины), но приготовляются историей: «Эсхатология предполагает разрыв преемственности, transcensus; в этом состоит идея конца». Он думает, что и мир должен дозреть до своего конца. В мире совершается дело Христово. В нем есть и история, и эсхатология, и они взаимно обусловлены. Нельзя, считает этот великий богослов, останавливаться на «отдельных моментах исторической трагедии […], на вселенском крушении и разложении». Между Христом и человечеством — связь энергетического, общинного порядка: «Христос ведет свое человечество, несмотря на его сопротивление и враждебность, в которых проявляется свобода падшего человека» [22]. Таким образом, личное спасение человека вписано во всеобщее дело человечества — установление в мире Царства Христова. Второе пришествие Христа становится богочеловеческим действием, как стало таковым Его первое пришествие, когда Мария приняла волю Божью. Человек не только ждет, но и желает «пришествия дня Божия» (2 Пет. 3,12), приближает его святой жизнью и молитвой. Вполне законно воспринимать эту мысль апостола через понятие о синергии. Человек призывает пришествие Господне не только в плане личной чистоты, но и в том процессе очищения, который происходит между historia sacra (священной историей) и historia profana (мирской, неосвященной историей).