«Разумеешь ли, что читаешь?»

«Разумеешь ли, что читаешь?»

Несмотря на то, что слова «церковь» и «бабушки» в минувшие десятилетия крепко соединились друг с другом, едва ли кто будет всерьез утверждать, что христианская Церковь должна быть ориентирована исключительно на лиц пожилого возраста. Иисус пришел для того, чтобы люди «имели жизнь и жизнь с избытком». И хотя, разумеется, полноту жизни можно вдруг открыть для себя в любом возрасте, все же, чем раньше это происходит, тем полнее реализует себя человек в жизни. Здесь небезынтересно напомнить о том, что в середине IV в., когда государственная Церковь делала еще свои первые шаги, а основная масса общества жила еще языческим мироощущением, был распространен обычай креститься как можно позже, чуть ли не на смертном одре, чтобы перейти в другой мир очистившимся и не успевшим еще нагрешить в этом (поскольку было твердо усвоено, что крещение омывает все грехи). Иоанн Златоуст так же, как и Василий Великий, энергично предостерегал против такого обычая ввиду опасности бессознательного состояния:

Если готовящийся принять таинство не узнает присутствующих, не слышит их голоса, не может произнести тех слов, посредством которых он должен вступить в блаженный завет с общим нам всем Владыкой, но лежит как безжизненное дерево или камень, нисколько не отличаясь от мертвого, то какая польза от принятия таинства в таком бесчувствии?

(Иоанн Златоуст, «Творения», т. II, с. 251, 1896)

Выше уже говорилось о том, что положение, при котором наша православная паства на 90 процентов состояла из пожилых и старых женщин, едва ли можно назвать нормальным. Что–то здесь было не так. Но что же именно?

Следует обратить внимание на то, что пожилые женщины по своей психологии и сложившейся судьбе более всего склонны принимать преподаваемое им христианство «как есть». Вопросов задается весьма мало, а те, которые и возникают, как правило, не слишком глубокого свойства: «а когда в этом году Пасха или родительская?»; «можно ли в такой–то день есть рыбу?»; «можно ли помянуть усопшего не в самый 40–й день, а накануне, так как это будет выходной?» и т. п. Коренное отличие всего нашего остального населения состоит именно в том, что их вопросы существеннее и глубже. Для всех этих людей значительное место в жизни все–таки занимает СМЫСЛ того, что им приходится делать, хотя бы минимальный.

Следовательно, задача нашей Церкви в первую очередь давать НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ. Надо отметить, что с самых первых шагов христианство распространялось именно через наставление в вере и молитву о желающих вступить в Завет с Иисусом Христом. Самая древняя книга, которая рассказывает нам об этом, — Деяния Святых апостолов — содержит многочисленные тому примеры. Первая проповедь апостола Петра в Иерусалиме в день Пятидесятницы содержала именно доказательство, что «Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса, Которого вы распяли». Разумеется, это было не просто логическое рассуждение, а свидетельство веры, излагаемое «в духе и силе».

Это была проповедь, в которой объяснялось, Кто же был Иисус й почему ученики уверовали в Него как в Мессию. Апостол Филипп, обративший к вере в Иисуса эфиопского вельможу, также разъяснял ему, в чем состоит вера учеников Иисуса:

Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка

Исайю, сказал: РАЗУМЕЕШЬ ЛИ, ЧТО ЧИТАЕШЬ?

Он сказал: как могу разуметь,

если кто не НАСТАВИТ меня?..

Филипп отверз уста свои и, начав от сего писания,

благовествовал ему об Иисусе.

Обратившийся ко Христу апостол Павел с первых же дней «приводил в замешательство иудеев, живших в Дамаске, доказывая, что сей есть Христос». Подобных мест из книги Деяний можно было бы привести еще немало, но, чтобы не утомлять читателя, ограничусь этими.

Стоит, вероятно, упомянуть и о том, что во II—III вв. при христианских общинах всегда имелись своего рода школы, в которых желающие принять крещение готовились к нему, часто не один год, хотя христиане были нередко гонимы за свою веру, которая была официально запрещена вплоть до 313 г.

В нашей стране, как мы знаем, христианство не было запрещено, хотя и ограничивалось «свободой отправления культа», с одной стороны, и «свободой антирелигиозной пропаганды» — с другой. Следовательно, официально всем желающим быть христианами был оставлен только культ, то есть церковное богослужение. Впрочем, та безболезненность и готовность, с какой наша Церковь отказалась от права наставлять паству каким–либо иным образом, помимо культа, была вполне традиционна. И до 1917 г основой и практически единственной формой христианской жизни в России было храмовое богослужение. Гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь после 1917 г., имели, в сущности, политический характер, облеченный в антиклерикальные формы. После установления к началу 30–х годов некоего «конкордата» между новым правительством и Церковью, последняя сохранила то, что представлялось главным и единственно важным, — богослужение.

Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V—VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.

Человек, приходивший в храм «из грешного мира», должен был смиренно «подтягиваться» к монашескому уровню. Кроме того, все государство было пронизано церковной христианской традицией, и ритм его жизни целиком подчинялся ритму богослужебного церковного круга. Поэтому естественно, что сейчас, в совершенно другой исторической обстановке, этот средневековый ритуал чрезвычайно труден для восприятия вновь пришедшим. Впрочем, труден он и для людей уверовавших, крестившихся и уже много лет посещающих храм. При всей их духовной чуткости и любви к храму, обилие архаических и малопонятных элементов в нашем богослужении, особенно, повторяю, во всенощном бдении, по–прежнему остается лишь с трудом переносимым бременем. Не спорю, есть немалое число наших современников, которые, придя к вере уже взрослыми, через 3—4 года вошли в этот ритуал, ц е л и к о м приняли и полюбили его.

Но надо заметить, что это, во–первых, всегда люди с образованием, которым по их культурному уровню эти усилия оказались возможными, и, во–вторых, принятие в с е г о ритуала в с е г д а сопровождается какой–то неестественной зажатостью и стилизацией себя под некий средневековый стандарт. Здесь не происходит интегрирования церковной культуры, ритуала и, наконец, самого христианства с современностью, а просто имеет место уход от последней, как от тлетворной заразы. Речь, конечно, не идет о приспособлении христианства к правам нехристианского окружающего мира, а об осознании необходимости преображения этого неоязыческого окружения через активную миссионерскую деятельность всей Церкви, не только духовенства, но и мирян, внутри собственной страны и собственного народа. Оторванное от жизни христианство становится закваской без теста.

Остальные люди, а их среди сознательно пришедших в Церковь большинство, избирают один из двух путей. Либо принимают весь ритуал как нечто неизбежное, что–то безусловно любя в нем, прилепляясь к этому сердцем, живя этим и стараясь соединиться через это со всем нашим верующим народом, терпя все остальное как неизбежный балласт. Либо через какое–то время просто перестают посещать храм, поскольку «неудобоносимые бремена» перевешивают все то, что их привлекает в Церкви и в христианстве. При избрании первого пути, при всем его внешнем благополучии тем не менее остается, как хорошо сказала она женщина, какое–то чувство обиды на Церковь. И это несмотря на то, что уже много лет ходишь в нее, знаешь, что получаешь подлинную духовную поддержку в совместной молитве со всем церковным народом, в исповеди, в причащении, подлинно переживаешь, что «где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду посреди них». И все–таки обида остается: на непонятность и архаичность богослужения, на грубость церковного народа, на слабые проповеди и низкий культурный и духовный уровень духовенства.

Что же касается второго пути — ухода от храмового богослужения, то, конечно, легче всего отмахнуться, что–де «много званых, но мало избранных». Но спросим себя: так ли проповедовал Евангелие Сам Иисус? Была ли его проповедь сложным ритуальным действием, понятным лишь для посвященых? Разумеется, нет. «Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Этот призыв звучал в самой простой, обыденной обстановке. Люди шли к Иисусу, привлекаемые не пышными одеяниями или сложными и таинственными священнодействиями, а той духовной силой, которая исходила от Него и исцеляла душевные и телесные недуги человеков. Иисус на протяжении 30 лет жил с людьми их каждодневной жизнью, три года ежедневно проповедовал и только один раз совершил евхаристию[1] До недавнего времени наши священнослужители ежедневно совершали евхаристию, раз в неделю проповедовали (некоторые) и никогда не жили бок о бок с людьми — их работой, их каждодневной жизнью.

Как раз именно профессионалов — книжников, фарисеев и саддукеев — проповедь Иисуса не устраивала и возмущала: «Что это ваш учитель ест и пьет с мытарями и грешниками?»; «Не от Бога этот человек, раз он не соблюдает субботы!» На что Иисус отвечал: «Я пришел призвать не праведных, но грешников к покаянию… об одном таком грешнике на небесах больше радости, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии».

Без такой обращенности ко всем дальним и ближним, ко всем ищущим утешения, поддержки, истины, без обращенности ко вновь пришедшим со словом именно о Христе и Его Благой Вести, Евангелии, наша служба — страшно сказать эту правду — порой превращается лишь в пышный, торжественный спектакль и для очень многих становится не поддержкой, облегчающей путь к Богу, а п р е г р а д о й на этом пути. Складывается совершенно парадоксальная ситуация: Церковь, самый смысл существования которой проповедовать в с е м людям об Иисусе Христе, напоминает о Нем до тех пор, пока человек далек от нее. Когда же человек приблизится, войдет в храм, то внешняя, обрядовая сторона церковной жизни становится барьером, загораживающим Христа от многих ищущих его.

Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об Иисусе Христе, сколько о Самой С е б е: проповедовала свой устав, предания, иконы, ритуалы, песнопения и пр. Имеем ли мы в таком случае право утверждать, что с нашей Церковью все в порядке, что кроме того, как сохранить «древлее благочестие», мы больше ни о чем и помышлять не должны? Не даем ли мы в этом случае ожидающим «хлеба жизни», наставления и духовной помощи «к а м е н ь вместо х л е б а»? Не становимся ли мы пастырями, которые пасут самих себя и десяток прибившихся к ним овец, в то время как миллионы их блуждают в горах? Не стоит ли нам повнимательнее прочесть слова, обличающие таких пастырей?

Так говорит Господь Бог:

Горе пастырям Израилевым,

Которые пасли себя самих!

Не стадо ли должны пасти пастыри?

Вы ели тук и волною одевались,

Откормленных овец закалали, а стада не пасли.

Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали,

Пораненной не перевязывали,

Угнанной и потерянной не искали…

И рассеялись они без пастыря.

И, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю.

…Вот Я на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их

И не дам им более пасти овец,

И не будут более пастыри пасти самих себя…

(Иез. 34: 2—5, 10)

В самое последнее время стало возможным для священнослужителей посещение больниц, домов престарелых, тюрем. Правда, делают это пока лишь единицы наиболее активных священников. Большинство же предпочитают по–прежнему ограничивать свою деятельность лишь богослужением. Надежда на то, что новое поколение духовенства, нынешние и будущие воспитанники семинарий, будут подбираться и наставляться иначе. Уже сейчас патриарх сделал указание о том, чтобы такого рода деятельность священников расценивалась на приходах как равноценная несению богослужебных обязанностей в храме, однако пока это мало где учитывается, и посещение священником, например, дома престарелых, расценивается коллегами и настоятелями как его личное дело — богослужебная нагрузка при этом остается неизменной. Конечно, сейчас проблема еще и в малом числе духовенства, по сравнению с теми задачами, которые неожиданно открылись перед нашей Церковью. Поэтому сейчас особое внимание обращено на служение мирян и восстановление должностей диаконов и диаконисе (от греч. слова «диакониа» — «служение»). Следовало бы уточнить, что эти должности могут быть работой, за которую исполняющий ее будет получать некоторое вознаграждение, поскольку рассчитывать только на пенсионеров и на энтузиазм людей, совмещающих такую работу с основной, было бы неправильным. Такая деятельность нередко требует отдачи всего времени и всех сил.