Лекция 1 Разъяснения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Лекция 1 Разъяснения

Теология — это одна из тех, обычно именуемых «науками» человеческих попыток воспринять некий предмет или предметную область как феномен, причем тем способом, который они задают сами, понять их смысл, описать их во всем многообразии их существования. Слово «теология», как кажется, означает, что в ней как особой (совершенно особой!) науке речь идет о восприятии, понимании и описании «Бога». Но под словом «Бог» можно подразумевать многое. Поэтому и существует множество теологии. Нет человека, который сознательно, бессознательно или полусознательно — в качестве предмета высочайшего своего устремления и доверия, основания глубочайшей ответственности и долга — не имел бы своего бога или богов и потому не являлся бы теологом. И нет такой религии, философии или мировоззрения (вплоть до мировоззрения «Швейцарского псалма» [1]), которые не обращались бы с большей или меньшей основательностью к тем или иным образом истолкованному или описанному божеству и тем самым не являлись бы теологиями. Это справедливо не только тогда, когда такое божество провозглашают олицетворением истины и могущества некоего высшего принципа в положительного смысле, но и тогда, когда стремятся к его отрицанию, которое на практике, однако, может выражаться лишь в том, что достоинства и функции божества в точности переносятся на «природу», на некий бессознательный и аморфный жизненный порыв, на «разум», прогресс или прогрессивно мыслящую и действующую личность или даже на спасительное «ничто», в которое человеку назначено вступить. Такие по видимости «безбожные» идеологии тоже являются теологиями.

Цель этих лекций отнюдь не в том, чтобы, занимаясь историческими сравнениями или критическими спекуляциями, служить введением в мир этих многообразных теологии с их множеством богов, чтобы затем занять позицию во имя одной из теологии и в ее пользу против всех остальных, или же выстроить иерархическую пирамиду с одной из теологии на вершине. Не представляется никакой возможности определить, что и в какой мере все эти многочисленные теологии имеют в своей сущности общего с тем, чем мы будем заниматься здесь под именем теологии, так, чтобы сравнение этих теологии с нею стало бы плодотворным. Одно у всех у них является общим, — и уже это характерным образом проливает свет на тех богов, к которым они обращаются: каждая из них считает и представляет себя если не единственно правильной, то уж, во всяком случае, наилучшей, или самой правильной из всех. Притча Лессинга о трех кольцах [2], - если не считать непреложным то значение, которое он сам в нее вкладывал, — предостерегает нас от участия в этой конкурентной борьбе. Наилучшая или даже единственно правильная теология высшего или даже единственного, истинного и подлинного Бога должна просто существовать и утверждаться как таковая, — и здесь Лессинг, в принципе, прав, — в проявлениях духа и силы. Однако уже тем, что теология начинает притязать на исключительность, она свидетельствует, что она вовсе не такова.

Итак, не вдаваясь в отвлеченные или многосложные противопоставления и оценки, достаточно будет просто сказать: теология, в которую призвана «ввести» наша книга, — это евангелическая теология. Уточняющее определение напоминает о Новом Завете и в то же время о Реформации XVI в. Можно считать его и двойным исповеданием того факта, что теология, о которой здесь пойдет речь, — это теология, которая, подспудно зародившись в документах израильской истории, впервые однозначно была выражена в писаниях евангелистов, апостолов и пророков Нового Завета, а затем была заново открыта и воспринята Реформацией XVI в. Выражение «евангелическая» нельзя, да и невозможно понимать с позиций конфессиональной исключительности (хотя бы потому, что оно, прежде всего, решительно отсылает к Библии, так или иначе почитаемой всеми конфессиями). Не всякая «протестантская» теология является евангелической [3]. Евангелическая теология присутствует как в римском и восточно-православном христианстве, так и в многочисленных позднейших вариациях реформаторских идей и даже в некоторых проявлениях их упадка и разложения. Определение «евангелическая» означает здесь, по существу, «кафолические», экуменические (чтобы не сказать: «соборные») непрерывность и единство той теологии, в которой среди множества всех прочих теологии и иначе (не в смысле оценки), нежели чем в них, речь идет о том, чтобы указанным Им самим путем воспринять, понять и сделать предметом разговора Бога Евангелия — того Бога, который возвещает о Себе в Евангелии [4], Сам говорит к людям, действует среди них и в них. Там, где Он становится предметом, а тем самым также началом и нормой человеческой науки, — там присутствует евангелическая теология.

Теперь попытаемся описать событие евангелической теологии, в качестве прелюдии выявляя ее определяемое этим предметом своеобразие и указывая на ее важнейшие признаки. Среди этих признаков нет ни одного, который mutatis mutandis [5]не мог бы с необходимостью служить также признаком и других наук. Но это сейчас для нас неважно. Мы будем описывать их здесь постольку, поскольку они являются признаками именно теологической науки.

1. Не Лессинг первым запрещает этой богословской науке превозноситься над другими теологиями или выдавать себя — в любой из своих форм — за божественную мудрость и божественное учение. Именно потому, что она обращена к Богу, возвещающему Самого Себя в Евангелии, эта теология не может притязать на то, чтобы сравниться с Ним. С одной стороны, Бог Евангелия обращен в Своем милосердии к жизни всех людей, а значит, и к их теологиям. С другой стороны, Он есть Бог, стоящий не только над всеми прочими человеческими начинаниями, но и над евангелической теологией; Он есть Бог, всегда заново являющий Себя, Бог, которого всегда нужно открывать заново, Бог, контроля над которым богословие не имеет и никогда не получит. Отличать Себя от других богов и указывать на Себя как на единственного истинного Бога есть дело только Его самого, и потому никакой человеческой науке, — включая и обращенную к Нему теологию, — оно не под силу. Уже в этом Бог весьма отличен от прочих богов, которые не только не запрещают обращенным к ним теологиям восхвалять самих себя, называть себя самыми или даже единственно правильными, но и побуждают к такому самовосхвалению. Евангелическая теология может и должна размышлять и говорить о том решении и деянии, в котором Бог Сам открыл Свою славу перед всеми другими богами. Однако она не сможет думать и говорить об этом, если по примеру других теологии будет стремиться сама восхвалять себя. Она призвана — плохо ли, хорошо ли — следовать своим собственным, исконно и радикально иным путем. И все-таки она должна смириться с тем, что подвергается рассмотрению и осмыслению в одном ряду с прочими теологиями; что, хотя она сама и не участвует в таких попытках, ее будут сопоставлять и соотносить с этими теологиями в рамках «религиозной философии».

Каких-либо прав она может ожидать лишь в том случае, если ее оправдает Бог. И почитать она должна только Его, а не себя самое. В силу самого своего предмета евангелическая теология есть наука, предопределенная к скромности.

2. У евангелической теологии есть три предпосылки более низкого ранга. Это:

а) общая предпосылка: событие человеческой экзистенции в ее неразрешимой диалектике, которую она рассматривает в конфронтации с возвещением Бога о Себе Самом в Евангелии;

Ь) частная предпосылка: вера тех людей, которым дано и которые желают и готовы признать, осознать и исповедовать это возвещение Бога как совершившееся именно для них:

с) общая и вместе с тем и частная предпосылка: разум, то есть способность восприятия, суждения и речи, данная всем, а значит, и верующим людям, и предоставляющая им тем самым техническую возможность активно участвовать в том процессе теологического познания, который направлен на возвещающего Самого Себя в Евангелии Бога. Однако это вовсе не означает, что евангелической теологии заповедано или хотя бы позволено полагать в качестве своего предмета и темы не Бога, а существование, веру или духовные способности человека (пусть даже к ним принадлежит и особая религиозная способность — некое «религиозное априори»), и в развертывании этой темы лишь дополнительно и попутно принимать к рассмотрению также тему «Бог», возбуждая подозрения в том, что «Бог» может стать чем-то вроде английской короны, то есть не более чем символом или простым fagon de parley [6]. Ей хорошо известно, что Богу, действительно, есть дело до человеческого существования, что Он, действительно, пробуждает и призывает человека к вере в Него и что тем самым Он, действительно, использует и приводит в движение его духовные (и не только духовные) способности в их совокупности. Но что это значит, — к этому она обращается только тогда, когда, прежде всего и всецело, обращается к самому Богу. Она мыслит и говорит, исходя из основополагающей предпосылки существования и суверенитета Бога. Если бы она пожелала перевернуть это отношение, пожелала бы вместо того, чтобы подчинять человека Богу, подчинить Бога человеку, то тем самым она сама отдала бы себя в вавилонский плен какой-либо антропологии, онтологии или ноологии, то есть некоего заранее установленного толкования существования, веры и духовных способностей человека. Так поступать у евангелической теологии нет ни обязанности, ни права. Исполненная доверия, она ожидает, чтобы существование, вера и духовные способности человека — его самобытие и самопонимание — раскрылись в своей конфронтации со стоящим над ними Богом Евангелия. Применительно к названным предпосылкам евангелическая теология, при всей ее скромности, свободна, — иначе говоря, она есть наука, высвобождающая свой предмет и потому, т. е. благодаря своему предмету, неизменно освобождаемая в своем отношении к этим предпосылкам.

3. Предмет евангелической теологии — Бог в истории Его деяний. В них Он возвещает Самого Себя. И в них же Он есть тот, кто Он есть [7]. В них Он одновременно имеет и являет и Свое существование, и Свою сущность — без того, чтобы одно предваряло другое! Он, Бог Евангелия, не есть ни вещь, ни предмет или объект, ни идея, ни принцип, ни истина или сумма многих истин, ни личностная экспонента такой суммы, — разве что под «истиной» понимать, соответственно греческому alhqeia [8], бытие Бога в истории Его самораскрытия, в Его самовыявлении как Господа всех господ, в освящении Его имени, в пришествии Его Царства, в осуществлении Его воли в Его деяниях, а под «истинами» понимать цепочку хотя и особенных, но не изолированных, а созерцаемых и фиксируемых в их исторической взаимосвязи элементов этого бытия в его действиях и самовыявлении. Заметим, евангелическая теология не должна ни повторять, ни актуализировать, ни предвосхищать историю, в которой Бог есть Тот, кто Он есть: история не должна являться ее делом. Евангелическая теология должна наглядным образом, в понятиях и в речи учитывать историю, — но лишь постольку, поскольку она сама следует за живым Богом и потому в самом своем восприятии, осмыслении, обсуждении имеет характер живого процесса. Она утратила бы собственный предмет и тем самым предала бы самое себя, если бы взяла какой-либо момент божественного процесса статично, сам по себе, вместо того чтобы рассматривать, осмыслять, обговаривать его в его динамичной взаимосвязанности, — словно птицу не в полете, а на жердочке, — если бы от повествования о «великих деяниях Божьих» она пожелала перейти к констатации и прокламации «овеществленного» Бога и Божественных вещей. Как бы ни обстояло дело в этом отношении с богами других теологии, Бог Евангелия в этом смысле ускользает от так или иначе закосневшей теологии. Перед лицом Бога Евангелия евангелическая теология может существовать только в живом движении. Она призвана вновь и вновь, не упуская из вида их единства, все же различать между старым и новым, — не презирая первого и не страшась второго; между вчера, сегодня и завтра в Его едином бытии (gegenwart) и действии. Как раз с этой точки зрения она есть в высшей степени критическая наука, — то есть наука пребывающая и не могущая не пребывать в непрестанном кризисе [9]- кризисе, вызываемом самим ее предметом.

4. Бог Евангелия вовсе не одинокий, замкнутый в Самом Себе и самодостаточный, — «абсолютный» (в смысле: отрешенный от всего, что не есть Он Сам) Бог. Разумеется, Он не имеет подле Себя равного Себе, которым Он был бы ограничен и обусловлен. Но Он и не является пленником собственного величия, не обречен на то, чтобы быть лишь кем-то или чем-то «совершенно иным» [10]. Бог Шлейермахера не способен умилосердиться; Бог Евангелия — может и делает это. Как в Самом Себе Он един в единстве жизни Отца, Сына и Святого Духа, так по отношению к отличной от Него реальности Он де-юре и де-факто свободен быть Богом не наряду с человеком и не просто над ним, но у него и с ним и, — что самое важное, — для него, быть не только его Господом, но и его Отцом, Братом и Другом: быть Богом человека — не в умаление Своей Божественной сущности и не в отказе от нее, но именно в ее подтверждение. «Я живу на высоте небес и во святилище, и также с сокрушенными и смиренными духом» (Ис 57:15). Это осуществляется Богом в истории Его деяний. Бог, который противостоял бы человеку только как бесконечно возвышенный, далекий и чуждый в своей бесчеловечной Божественности, если бы и обнаруживал как-то свое присутствие для человека, мог бы стать для него только Богом «дисангелия», дурной вести, Богом презрительного, судящего, смертоносного «Нет», которого человек должен был бы страшиться, стремиться бежать от него, и, поскольку он не в силах удовлетворить ему издалека, он предпочел бы просто не знать его. Многие другие теологии фактически имеют дело с такими лишь возвышенными, сверхчеловеческими и бесчеловечными богами, которые как таковые могли быть только богами всевозможных «дисангелий» (dysangeliori). Именно такого рода богом представляется обожествленный прогресс и уж точно — прогрессивный человек. Но Бог, о котором говорит евангелическая теология, столь же возвышен, сколь и уничижен: возвышен в самой своей уничиженности. Его неизбежное «Нет» заключено в «Да», обращенном к человеку. И поэтому все, что Он желает и делает для человека и с человеком, является полезными, целительными, путеводными деяниями, которые несут с собой поэтому мир и радость. Так, Он поистине есть Бог Евангелия, — благого для человека, поскольку милостивого к нему, Слова. Дело евангелической теологии — дать ответ на милостивое божественное «Да», на самораскрытие Бога в Его человеколюбии. Она имеет дело с Богом как Богом человека, но именно поэтому также и с человеком как человеком Божьим. Человек для нее — вовсе не то, что подлежит «преодолению» [11]: напротив, человек для нее — тот, кому Богом предназначено все преодолевать. Таким образом, слово «теология» оказывается для нее неточным обозначением, поскольку оно не высвечивает решающего измерения ее предмета — свободной любви Божьей, пробуждающей свободную же любовь, и Его милости (charts), побуждающей к благодарению (eucharistia). Термин «теоантропология» лучше бы выразил, кем и чем она занимается, — только бы не смешивать этого с тем, о чем речь шла в п. 2, - с «антропотеологией»! Так что сохраним название «теология», не забывая и оставляя в силе неизбежное в нашем случае уточнение — «евангелическая теология», особенно в только что обговоренном смысле: евангелическая как обращенная не к какому-то бесчеловечному Богу, не законническая теология! Евангелическая теология обращена к Еммануилу, Богу с нами [12]! Как, имея такой предмет, ей не быть благодарной, а потому и радостной наукой?

Я предпочел бы отказаться от отдельного разъяснения слова «введение», а тем самым и от того, чтобы в полемической форме или же вполне мирно разбираться с тем, каким образом такая же или подобная задача была сформулирована и решалась Шлейермахером в его «Кратком изложении теологических исследований», а многими другими — в «Теологических энциклопедиях» (порой даже под странным названием «Теологика»). В какой мере здесь происходит «Введение в евангелическую теологию», выяснится, надеюсь, по ходу дела само собой.