Лекция 4 Община

Лекция 4 Община

Место теологии по отношению к Слову Божьему и его свидетелям находится не где-то в пустом пространстве, но вполне конкретно локализуется в общине. Именно с точки зрения теологии желательно избегать, — если не всегда, то по возможности, — темного и перегруженного смыслами слова «Церковь», по крайней мере, последовательно интерпретируя его с помощью слова «община». То, что иначе может быть названо также «Церковью», есть, по словам Лютера, христианство — объединенное, основанное и упорядоченное Словом Божьим сообщество, «общение святых», то есть людей, которые через изначальное свидетельство пророков и апостолов настолько были затронуты и захвачены этим Словом, что уже не могли уклониться от Его вести и призыва, а восхотели, оказались способны и готовы принять Его, предоставив в Его распоряжение самих себя — свою жизнь, разум, речь — в качестве свидетелей второго порядка. Ибо Слово призывает к тому, чтобы принять Его с верой, то есть с признанием, доверием и покорностью. Но так как вера — не самоцель, то это собственно означает следующее: Слово есть призыв; Оно и хор Его свидетелей первого порядка призывают к тому, чтобы возвещать Его миру, к которому Оно обращено. Народ призванных и пробужденных к вере, а тем самым — в качестве свидетелей второго порядка — к свидетельству о Слове в мире, составляет общину. В ней теология, в особой функции, тоже обретает свое место.

«Я веровал и потому говорил» (Пс 115:1; 2 Кор 4:13) — этими словами Павла, заимствованными у псалмопевца, можно обозначить также отношение к Слову Божьему, присущее общине как таковой в ее целостности и, в конечном счете, каждому из ее членов. Община есть communio sanctorum [1], поскольку она есть congregatio fidelium [2]и coniuratio testium [3], которые, — если они верят и поскольку они верят, — могут и должны говорить. Община говорит не только словами. Она говорит самим фактом своего существования в мире и присущим только ей подходом к мирским проблемам, но, в особенности, она говорит своим молчаливым служением всем обездоленным, слабым, нуждающимся людям в мире. Наконец, она говорит тем, что молится за мир. И все это потому, что Словом Божьим она призвана к этому и, пока верует, не может этим пренебречь. Но помимо этого, — и не в последнюю очередь, — она говорит фразами и взаимосвязанными последовательностями фраз, в которых пытается озвучить свою веру сообразно воспринятому ею Слову. Служение общины заключается, помимо прочего, в ее устном и письменном слове — в тех высказываниях о жизни, которые поручены ей как проповедь, как наставление и как душепопечительская беседа. И здесь начинается особое служение теологии, ее особая роль в общине.

Между верой общины и ее речью встает проблема правильного понимания ею Слова, лежащего в основании ее веры; правильного мышления об этом Слове и правильного способа говорить о Нем. «Правильный» не означает «благочестивый», «назидательный», «вдохновенный» и «вдохновляющий», не означает и «полезный», исходя из понимания и способа мыслить и говорить, принятого в окружающем мире. Всё это качества, которые, конечно, приличествуют общине в ее речи, однако не имеют решающего значения для того, что эта речь должна достичь. Речь идет о вопросе об истине. Отметим: вопрос об истине не задан общине извне, как она в значительной мере дала себе внушить в Новое время во имя и в силу авторитета некоего общего или принятого за таковое мерила истины. Он задается общине изнутри, — вернее, сверху, от Слова Божьего, полагающего основание и самой общине, и ее вере. Поэтому не правомерно ставить вопросы типа: правда ли, что существует Бог? Правда ли, что Он действительно заключил завет с человеком? Правда ли, что Израиль — Его избранный народ? Правда ли, что Иисус Христос в самом деле умер за наши грехи и в самом деле, ради нашего оправдания, воскрес из мертвых; что Он в самом деле — наш Господь? Так спрашивают безумцы в сердце своем [4]- безумцы, коими мы все, по правде говоря, оказываемся снова и снова. Настоящий же вопрос об истине гласит: способна ли община правильно, то есть во всей Его чистоте и с подобающей Ему прямотою, понять произнесенное в конкретном событии и посредством этого события Слово как истину? Способна ли она основательно продумать Слово, высказать Его в ясных понятиях, а значит, ответственно и добросовестно свидетельствовать о Нем в качестве свидетеля второго порядка [5]? Положительный ответ на этот, стоящий перед общиной, вопрос об истине — вопрос, поставленный в такой, единственной действительно насущной для народа Божьего форме, — нигде и никогда не может быть самоочевидным. Даже самая прилежная речь самой живой веры остается человеческим делом. А это значит, что община в своем провозвестии Слова Божьего, в своем истолковании Его библейского свидетельствования, а потому и в своей собственной вере может заблуждаться, впадая наполовину — или более, чем наполовину, — в ложное толкование, в расплывчатое или искаженное мышление, в нелепые или преувеличенные высказывания, и, в итоге, может не столько помогать, сколько мешать делу Божьему в мире. Община должна каждый день молиться о том, чтобы подобного не произошло, но она должна также самым серьезным образом трудиться, чтобы избежать этого, делая все, что в ее силах. Этот труд и есть труд теологии.

Иначе и быть не может: богословский труд сам по себе, по существу необходим и поручен общине как таковой, всему христианству. Истинно ли говорит община — это вопрос, который во всех отношениях стоит и перед общиной в целом, и перед каждым ее членом. Следовательно, вопрос этот затрагивает не только ее речь в узком смысле слова, но и само красноречивое свидетельство общины в окружающем мире, ее позицию по отношению к политическим, социальным и культурным проблемам мира, ее внутренний, «канонический» порядок, ее молчаливое, но не молчащее, диаконическое служение. Он затрагивает каждого христианина в той мере, в какой его жизнь есть осознанное или неосознанное свидетельство. Поскольку каждый христианин, совершая это служение, несет ответственность в отношении вопроса об истине, постольку он призван быть теологом. И насколько серьезнее это касается тех, кому дано особое поручение, чье служение в общине предполагает именно свидетельство речи, в узком смысле этого слова! На печальные размышления наводит, если мы слышим, как кто-нибудь из высокопоставленных церковных деятелей (облеченных епископским или иным высоким саном), пламенных евангелистов, проповедников или чистосердечных борцов за то или иное практическое дело христианства убежденно и с оттенком пренебрежения уверяет, будто теология — не его дело: I am not a theologian, I am an administrator [6]! И не менее печально то, что многие пасторы в приходах, после того как их студенчество перетечет в рутину практического служения, придерживаются того мнения, что они должны оставить теологию позади, как оставляют завершенный труд, как бабочка оставляет свой прежний облик гусеницы. Так не должно быть. Если христианское свидетельство не рождается каждый раз заново в огне вопрошания об истине, оно никогда, никоим образом, ни в чьих устах не будет достоверным и живым, ибо не будет существенным и потому ответственным свидетельством. Теология — не такое дело, которое кто-либо, участвующий в ministerium verbi divini [7], может когда-либо со спокойной совестью, — как если бы речь шла о хобби отдельных, особо заинтересованных и одаренных лиц, — предоставить кому-либо другому. Бодрствующая, сознающая свой долг и свою задачу в мире община, — в большей степени это касается тех ее членов, которым дано особое поручение, — по необходимости, как таковая, должна быть общиной, заинтересованной в теологии.

И вполне в порядке вещей, что в общине (это касается и всех ее остальных функций) может и должна практиковаться также особая деятельность, осуществляемая в какой-то мере представительно, профессионально, — деятельность, направленная на поверку всего дела общины в свете вопрошания об истине, то есть теология, богословское исследование и учение. В таком виде, главным образом занимающем нас здесь, теология относится к общине и ее вере mutatis mutandis [8]так же, как юриспруденция относится к государству и государственному праву. Ее исследования и учение — не самоцель, а функция общины и особенно ее ministerium verbi divini. Теология должна служить общине и, прежде всего, членам общины, которые ответственны за проповедь, наставление и душепопечительство, тем, что она должна всякий раз заново подталкивать и приводить общину к вопрошанию о надлежащем отношении ее человеческого слова к Слову Божьему как его истоку, предмету и содержанию; должна научить общину правильному обращению с вопросом об истине и показать ей в этом яркий пример верного понимания, мышления и речи. Дело теологии — приучить общину к тому, что в этой области нет ничего само собой разумеющегося, что здесь необходимы и молитва, и труд, а также показать, в каких направлениях все это должно совершаться. Теология была бы совершенно несостоятельной, если бы лишь возвышенно вещала о Боге, мире, человеке и других, особенно исторически значимых, вещах, если бы не была в указанном смысле — подобно маятнику часов — теологией для общины, если бы не напоминала общине и ее членам, в первую очередь тем из них, которые облечены наибольшей ответственностью, о серьезности их положения и поручения и, тем самым, не помогала им обрести свободу и радость в служении.

Но если теология хочет служить сегодняшней общине в ее свидетельстве Слова Божьего, в исповедании ее веры, то она должна в нынешней своей речи исходить из определяющей ее слова старой и новой традиции [9], подобно тому, как сама сегодняшняя община происходит из общины вчерашней и позавчерашней. Она занимается исследованиями и учит, стоя на уже подготовленной почве, во исполнение унаследованной из прошлого задачи, а не паря над почвой традиции, как если бы история Церкви началась лишь сегодня. Но таким образом, именно в перспективе традиции, задача теологии — это критическая задача. Определяемое традицией провозвестие общины она должна подвергнуть испытанию огнем вопрошания об истине. Она должна воспринять исповедание общины, чтобы испытать и заново осмыслить его, исходя из его основания, предмета и содержания — засвидетельствованного в Писании Слова Божьего. Задача теологии — отстаивать и подтверждать веру общины ее жизнью, как fides quaerens intellectum [10], то есть в том ее свойстве, которое отличает веру от слепого согласия. Разумеется, при этом теология исходит из предпосылки, что община и вчера, и позавчера шла правильным или, во всяком случае, не очевидно ошибочным путем. А значит, к традиции, определяющей сегодняшнюю общину, она не будет испытывать, в первую очередь, недоверия, а, напротив, изначально будет принимать ее с доверием. И, конечно, она не должна насильственно навязывать общине своих вопросов и решений, касающихся традиции, определяющей сегодняшнюю общину, но предлагать их ей к размышлению в виде взвешенных советов. Однако при этом никакой церковный авторитет и никакие испуганные голоса из массы церковного народа не должны помешать теологии честно выполнять ее критическую задачу — прямо говорить о тех сомнениях и, быть может, предложениях по корректировке, которые вызывает традиционная речь общины. Вместе с сегодняшней общиной и ее отцами она говорит: credo — верую. Но помимо этого она говорит: credo, ut intelligam, — верую, чтобы понимать, — и этим словам община также должна дать место ради ее же собственного блага. Это важно в трех отношениях.

1. В нашей последней лекции о непосредственных свидетелях Слова Божьего, задающих общине и ее служению истинные масштабы, мы исходили из того молчаливого допущения, что общине, — а значит, и теологии, — известно, кто эти свидетели и какие писания она должна читать, толковать, чтить и признавать нормативными в качестве «Священного» Писания. И теология, действительно, знает это, ибо ее служение совершается внутри и ради общины, а потому берет начало в ее традиции. В этом вопросе она придерживается, пожалуй, самого важного и имеющего самые далеко идущие последствия из исповеданий Церкви, а именно единодушно совершенного христианской общиной первых веков отбора определенных писаний, которые были признаны подлинно пророческими и апостольскими свидетельствами. То, что они являются таковыми, было распознано и исповедано тогдашними отцами в их вере в Слово Божье, отражение и отзвук которого они и восприняли в этих писаниях. К такому признанию и исповеданию присоединяется и община всех последующих столетий, вплоть до наших дней, и этот ее опыт, в общем и целом, был плодотворен. Именно унаследованный по традиции канон составляет ту рабочую гипотезу, на которую поначалу просто отваживается теология, — гипотезу решающего значения, поскольку теология, будучи служением внутри и для общины, не может уклониться от осуществления вместе с нею этого акта веры. Но здесь вступает в силу credo, ut intelligam. То есть, осуществляя свое особое служение, теология стремится узреть и понять, в какой мере собрание текстов, признанное в те времена и позднее в качестве канона, на самом деле является каноном Священного Писания. Но как можно установить, что унаследованное от традиции положительное решение этого вопроса было правильным? Только одним способом: в распознании содержания Писания; а значит, в разработке той самой рабочей гипотезы; а значит, в вопрошании ветхо- и новозаветных текстов о том, действительно ли, — и если да, то в какой мере, — в них, на самом деле, можно воспринять подлинные свидетельства Слова Божьего; а значит, и в исследовании этих текстов, которое направляется таким вопрошанием, — в неизбежном для понимания вступлении в герменевтический круг. Не в предвосхищении, но в оэшдании события: в сосредоточенности на событии, в котором авторитет этих текстов мог бы говорить сам за себя, теология усматривает, постигает, узнает, — разумеется, лишь постепенно, шаг за шагом, отчасти на ощупь в темноте, всегда in parte pro toto [11], но все же ясно и отчетливо, — что искать подлинные свидетельства Слова Божьего стоит не где-либо, а лишь в унаследованном от традиции каноне. Но применительно к нему — всегда всерьез и с полной открытостью.

2. Мышление и речь общины имеет за собой долгую, во многом запутанную и запутывающую историю. Не всегда община была равно внимательной, восприимчивой и отзывчивой к голосу Ветхого и Нового Завета, а значит, и к засвидетельствованному в них Слову Божьему. Не всегда противостояла она искушению прислушиваться также и ко всякого рода чужим голосам, часто почти исключительно к ним. Документами ее противоборства этому искушению и, тем самым, ее возврата к собственным истокам стали ее догмы, символы и конфессии [12], то есть сформулированные исповедания веры, в противоположность всевозможным видам неверия, суеверия и лжеверия (irrglauben). Теология не была бы служением внутри и для общины, если бы не принимала всерьез традицию, как она зафиксирована в этих документах ее борьбы; если бы сегодня, пытаясь ответить на вопрос об истине, она не относилась с почтением и жаждой знаний к тому, как всякий раз во времена затемнения христианского свидетельства magno consensu [13]отцов одно признавалось и объявлялось верным, а другое — неверным и предавалось анафеме. При этом теологии не раз выпадет случай поразиться мудрости и решительности отцов, в свое время так принявших свои решения, что они сохраняют свое значение и во все времена. Но и это отнюдь не само собой разумеющееся и не может быть просто предвосхищено. credo, верую — да! Но — credo, ut intelligam, — верую, чтобы понимать. Теология не может, не имеет права некритически принимать никакой догмат, никакую вероисповедную формулу предшествующих времен Церкви, не соотнеся их ab ovo [14]со Священным Писанием, не поверив их Словом Божьим. И если она всерьез принимает вопрошание об истине, она ни при каких обстоятельствах не имеет права перенимать некие вероисповедные перечни истин (например, потому что они очень древни, распространены или знамениты); она ни при каких обстоятельствах не имеет права притязать на славу верной традиции «ортодоксии»: нет ереси хуже, чем такая «ортодоксия»! Теология знает и практикует лишь одну верность. Тем не менее именно эта единственная верность может и должна, опираясь на intellectus fide [15], актуализироваться и в форме верности древнецерковным и реформаторским исповеданиям!

3. Наконец, скажем несколько слов и о том, что к традиции, которая определяет общину, принадлежит также и история самой теологии. Здесь в качестве предпосылки также может и должно выступать communio sanctorum — гипотеза, которой — именно в данном случае — отнюдь не легко придерживаться! Тем не менее нужно отважиться на нее. Это особенно касается теологии, господствовавшей вчера — пятьдесят, сто лет назад [16]. Как правило, община живет прежде всего тем, что, отвечая вчерашнему христианскому познанию, было сказано в ней и для нее вчера.

Между тем теология, как можно надеяться, несколько ушла вперед, и то, что она сегодня утверждает, обдумывает и говорит, лишь в редких случаях полностью согласуется с мыслями и речами ее отцов (особенно, непосредственных предшественников) и гораздо чаще резко отличается от них. И раз теология — это живая наука, то такое положение — норма, однако теология (поскольку она, к счастью или нет, как и община, происходит из вчерашней теологии) поступит правильно, если сохранит связь со вчерашней теологией, а значит — credo, ut intelligam, с особым вниманием прислушается к отцам, будет истолковывать их in optimampartem [17], не будет отбрасывать их проблемы, но продолжит трудиться над ними, заново обдумает и проанализирует именно заданные ими вопросы и только затем переформулирует их и поставит более правильно. Иначе может случиться так, что сегодняшние сыновья завтра окажутся восторженными открывателями и, может быть, отмстителями дедов, и тогда дело преодоления дедовских слабостей и заблуждений, которое только кажется завершенным, придется еще раз начинать с самого начала. Избавь нас от этого, Господи!