Глава I Церковь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава I

Церковь

Самый скромный священник обладал сверхъестественным могуществом, которое ставило его выше окружающих людей. Как бы ни были велики его преступления, он не был подсуден светскому суду — рука мирянина не могла коснуться его. В подобном же исключительном положении находилась и недвижимость духовных лиц, которая образовывалась из добровольных пожертвований многих поколений набожных мирян; значительная часть плодородных земель Европы принадлежала церкви. Связанные с этими владениями сеньориальные права включали в себя очень широкую светскую юрисдикцию, которая предоставляла их пользователям те же права над личностью, которыми обладали и феодальные сеньоры.

Ставший обязательным после долгой борьбы обет безбрачия резко отделил священников от мирян, всецело закрепил за церковью обширные владения и предоставил к ее услугам бесчисленную армию служителей, для которых она стала и семьей и домом. Человек, посвящавший себя служению церкви, переставал быть гражданином; он не имел ни забот, ни семейных связей; церковь была для него новым отечеством, и интересы ее стали его интересами. В качестве возмещения того, чего они лишились, служители церкви получали уверенность в завтрашнем дне и освобождались от всех забот о хлебе насущном; от них требовалось лишь одно — не выходить из повиновения.

Церковь принимала в свои ряды любого человека, не интересуясь ни его происхождением, ни его социальным положением, тогда как в феодальном обществе с его классовыми перегородками возвышение и переход из одного сословия в другое был почти невозможен. Правда, в церкви происхождение тоже облегчало доступ к высшим должностям, но все же в ней можно было выдвинуться благодаря энергии и природным дарованиям. Происхождение пап Урбана II и Адриана IV точно не известно; Александр V был из нищей семьи; Григорий VII — сын плотника, Бенедикт XII — булочника, Николай V — бедного доктора, Сикст IV — крестьянина, Урбан IV и Иоанн XXII были сыновьями сапожников, а Бенедикт XI и Сикст V — сыновьями пастухов. Просматривая церковные летописи, мы видим, что они полны имен людей, которые вышли из низших слоев общества и достигли высших ступеней в церковной иерархии.

В ряды служителей церкви устремлялось немало способных людей. Часто они меньше заботились о спасении душ, чем о приумножении богатств и привилегий церкви. Самые высшие должности в церковной иерархии обычно занимались теми, кто ставил мирские блага выше идеалов христианства. На вершину нередко всходили люди, искушенные в интригах. Бывало, что должности покупались. Французский король Генрих I на глазах у всех торговал епископскими кафедрами.

Правда, время от времени появлялись среди духовенства люди высоконравственные, но все их усилия восстановить уважение к церкви и поднять нравственность духовенства ни к чему не приводили: зло укоренялось повсюду, и им оставалось только своей личной жизнью подавать благие примеры, следовать которым охотников находилось мало.

Прелаты и бароны одинаково были буйны, одинаково суетны. В 1272 году мы видим епископов в армии Филиппа Смелого, а в 1303 и 1304 годах епископы и прочие духовные лица принимали участие в походе Филиппа Красивого во Фландрию. Когда речь шла об их личных интересах, епископы без всяких уговоров обнажали оружие. Вормсский епископ Лупольд во время войн между императорами Филиппом и Оттоном IV со своими войсками сражался за первого и, когда его солдаты опасались грабить церкви, уверял их, что достаточно просто оставить в покое кости мертвых, а добро можно брать без угрызений совести.

Всем известна история Ричарда Английского и Филиппа де Дрё, епископа города Бовэ. Когда этот епископ, равно прославившийся как своей жестокостью, так и своим знанием военного дела, попал в плен, то он обратился с жалобой к папе Целестину III на то, что плен его является нарушением привилегий церкви. Папа не одобрил склонности епископа к бранным подвигам, но тем не менее начал хлопотать о его освобождении. Тогда король Ричард послал папе железную кольчугу епископа с вопросом, предложенном в Библии Иакову: «Посмотри, сына ли твоего эта одежда или нет?» Папа ничего не ответил на это и взял обратно свое ходатайство. Немного позднее Феодор, маркиз Монферратский, разбил и взял в плен Аймона, епископа Верчельского. В это время находился в Женеве кардинал Тальяферро, папский легат Арагонии; узнав о святотатстве маркиза, он написал ему грозное послание, на которое тот ответил так же, как и король Ричард, причем препроводил ему шпагу епископа, покрытую свежими пятнами крови.

Поведение воинствующих епископов производило на современников отталкивающее впечатление. Они были подсудны только суду Рима; но нужно было дойти до самых крайних пределов отчаяния, чтобы решиться жаловаться на них в Рим; даже и в случае подачи жалобы безнаказанность обвиняемого была более чем вероятна: во-первых, трудно было доказать виновность; во-вторых, дела тянулись бесконечно долго, и, в-третьих, всем прекрасно была известна продажность Римской курии. Обвинения против епископов легко могли кончиться печально для самих обвинителей.

Правда, когда папский престол занимал энергичный и неподкупный папа, вроде Иннокентия III, появлялась некоторая надежда добиться справедливости; число судебных дел против епископов во время этого папы показывает, сколь многочисленны были их прегрешения. Но даже и при Иннокентии III волокита в делах и явное нежелание Рима выносить обвинительные приговоры епископам служили достаточным основанием, чтобы удерживать недовольных от жалоб. Так, например, в 1198 году Жерар де Ружмон, архиепископ Безансонский, был обвинен своим капитулом в клятвопреступлении, симонии и кровосмешении. Вызванные в Рим обвинители, не отказываясь от своих слов, не решились, однако, подтвердить свои претензии, и папа Иннокентий, приведя евангельский рассказ о блуднице, отпустил архиепископа с миром, ограничившись данным ему советом впредь не грешить. Но поведение архиепископа не изменилось к лучшему, и в конце концов в Безансонской епархии религия стала предметом всеобщих насмешек. Жерар продолжал жить с одной из своих родственниц, ремиремонской аббатисой и с другими наложницами, из которых одна была монахиней, а другая — дочерью священника; ни одной церкви не освящал он, ни одного таинства не совершал, не получив предварительно крупной платы; лихоимство архиепископа разоряло подвластное ему духовенство, которое жило беднее крестьян и презиралось своими прихожанами. Монахам и монахиням за взятки архиепископ разрешал выходить из монастыря и вступать в брак. Наконец долготерпение горожан истощилось, и они силой прогнали Жерара де Ружмона, который удалился в аббатство Бельво, где и умер в 1225 году.

Похожими подвигами прославился епископ Туля Маге Лотарингский. Посвященный в 1200 году, он проявил такие хищнические наклонности, что уже через два года капитул обратился к папе Иннокентию с просьбой о его смещении, но прошло целых десять лет в расследованиях и апелляциях, прежде чем он был низложен. После этого Маге Лотарингский весь ушел в охоту, разврат и пиры; любимой его наложницей была родная дочь, прижитая им с одной монахиней. В 1217 году он заказал убийство своего преемника Рено де Санлиса. После этого, видимо, истощилось терпение даже его близких родственников, и Маге был убит своим дядей, герцогом Лотарингским Тибо, который не счел возможным положиться на правосудие.

В Нарбонне архиепископ Беранже, побочный сын Раймунда Беранже, графа Барселонского, не жил в своей епархии, предпочитая ей Арагон, где он пользовался тем, что давало богатое аббатство и Леридская епископия. В Нарбонну он был назначен в 1190 году, но впервые побывал там в 1204 году, хотя и получал с нее огромные доходы, как законные, так и незаконные, от продажи бенефиций и епископских мест. На продаваемые им церковные должности часто попадали люди самого распущенного образа жизни. А случалось и так, что на епископские кафедры назначались совсем еще юноши. Эти почти что дети быстро входили во вкус легкой наживы, начинали торговать алтарями и выворачивать карманы верующих.

В 1200 году Иннокентий III потребовал от Беранже подробного отчета и вызвал его к себе. Архиепископ вызов проигнорировал. Папа потребовал его снова и затем писал к Беранже еще несколько лет, но без особого успеха — архиепископ тянул время. Наконец, выйдя из терпения, в 1210 году Иннокентий предписал своему легату немедленно приступить к рассмотрению дела архиепископа Нарбонны. Но, несмотря на все это, Беранже был отрешен от кафедры только в 1217 году. Да и то только, потому что папский легат Арно Ситоский пожелал занять его кафедру. В ином случае, весьма вероятно, Беранже еще многие годы преспокойно вел бы привычный образ жизни и получал доходы с церковных владений.

Ковентрийский епископ имел обыкновение раздавать церкви детям, не достигшим еще десятилетнего возраста; он ограничивался лишь предписанием, чтобы в этих случаях приходы поручались викариям, пока назначенное лицо не достигнет четырнадцати лет.

Что касается злоупотребления при раздаче духовных должностей, то нельзя было ожидать, чтобы Римская курия положила этому предел, так как она сама в самых широких масштабах злоупотребляла подобными делами. Целая армия прихлебателей и дармоедов, жившая под ее кровом, зорко наблюдала за богатыми бенефициями по всей Европе, и папы беспрестанно писали епископам и капитулам, испрашивая места для своих друзей. Бенефиция, купленная за деньги, являлась простым и спокойным местом, из которого следовало извлекать как можно больше доходов, не стесняясь ни лихоимства, ни всевозможных происков; прямые же обязанности христианского пастыря сводились до минимума.

Вошло в норму, чтобы каждый шаг священника приносил ему определенный доход. Нередко священник отказывался венчать или хоронить, требуя уплаты денег вперед. Кроме того, многие священники преступали правило, по которому, за исключением особых случаев, нельзя было служить более одной обедни в день; желавшие соблюсти внешнюю благопристойность прибегали к остроумной выдумке: они разделяли одну обедню на целых шесть часов и получали за каждую из них соответствующую плату.

Даже труп христианина представлял известную ценность. Часто священник отказывал умирающему в последнем напутствии, от которого зависело спасение его души, если ему не давали за это что-либо из вещей умирающего, хотя бы, например, простыни с его постели. Еще более распространен был обычай пугать умирающих муками вечного огня, если они не оставляли своего состояния на благотворительные цели. Значительная часть церковного имущества была собрана именно таким путем.

Даже и после смерти человека церковь не упускала из виду его душу и извлекала из нее выгоды. Повсеместно существовал обычай оставлять значительные суммы, чтобы церковь своими молитвами смягчала муки чистилища. Даже само предание тел земле было для духовенства крупным источником дохода. В конце концов приходские церкви объявили, что тело всякого прихожанина составляет их неотъемлемую собственность и что никто не имеет права избирать себе по своему усмотрению место погребения.

В 1160 году тамплиеры жаловались Александру III, что все их труды в интересах Святой земли сводятся на нет страшным лихоимством папских легатов и нунциев, которые не довольствуются домами и содержанием, выделяемым им по праву, а вымогают еще и деньги. Папа милостиво предоставил тамплиерам право сокращать аппетиты своих послов — за исключением тех случаев, когда ими были кардиналы.

Еще хуже обстояло дело, когда приезжал сам папа. Избранный папой в Лионе Климент V отправился оттуда в Рим через Бордо. По дороге он и его свита так беззастенчиво грабили приходы, что после их отъезда из Буржа архиепископ Эгидий оказался совершенно разоренным. Пребывание папы в богатом приорстве Граммон настолько разорило монастырь, что приор, отчаявшись поправить дела, удалился на покой, а его преемник был вынужден обложить огромными налогами все приписные монастыри.

Англия — после изъявления королем Иоанном покорности папе — была особенно изнурена папскими поборами. Все богатые бенефиции были розданы иностранцам, которые и не думали жить в них, а между тем суммы, собираемые ими ежегодно с острова, достигали весьма солидной цифры.

Всякий протест, всякое сопротивление подавлялись отлучением от церкви. Если какой-нибудь несчастный отказывался подчиниться незаконному требованию, его немедленно отлучали от церкви, после чего он должен был уплатить не только то, что с него раньше незаконно требовали, но еще и за снятие отлучения.

Продажность многих епископских судов была существенной причиной бедствий народа. О характере судебных прений и о характере защиты в этих судах можно составить себе достаточно ясное представление на основании изучения реформы, предпринятой в 1231 году на Руанском соборе. На этом соборе было решено требовать от адвокатов клятву, что они не будут выкрадывать бумаги противника, предъявлять фальшивые документы и выставлять лжесвидетелей. Не лучше адвокатов выглядели судьи. Они не останавливались ни перед каким вымогательством, чтобы очистить карманы тяжущихся до последнего гроша.

Другой род гнета вытекал из побуждений более возвышенных, но народу от этого легче не было. Примерно в это время вошло в обычай сооружать церкви, украшенные расписными стеклами и пышной отделкой, на что требовались серьезные средства. Несомненно, эти здания были выразителями горячей веры, но еще в большей степени свидетельствовали они о тщеславии прелатов, которые руководили их постройкой.

Особенно щекотливы были отношения между духовенством и мирянами в вопросах нравственного порядка. Жестоко ошиблись те, кто, вводя целибат, рассчитывал через это сделать духовенство целомудренным. Лишенный семейной обстановки священник вместо законной жены заводил себе наложницу или сразу несколько любовниц. Обязанности священника и исповедника предоставляли ему в этом отношении особые преимущества. Мужчины, каясь на исповеди в незаконной связи, не решались назвать имени своей возлюбленной, боясь, чтобы священник не отбил ее.

Следствием обязательного безбрачия духовенства явилось ложное представление о нравственности, что было великим злом как для светского общества, так и для церкви. Раз священник не нарушал открыто церковных канонов и не вступал в законный брак, то ему все было простительно. В 1064 году один священник в Оранже был уличен в прелюбодеянии с женой своего отца, и папа Александр II, который много потрудился над введением целибата, решил, что его не следует лишать права совершать таинства, чтобы он не впал в отчаяние; этому священнику сохранили сан и лишь перевели его на худшее место. Два года спустя тот же папа милостиво сложил епитимию, наложенную на одного падуанского священника, обвиненного в кровосмешении со своей матерью; вопрос же о том, оставить или нет этого священника в духовном звании, папа передал на усмотрение местного епископа. Не трудно представить, как развращающе действовали подобные примеры на народные массы.

Но самой главной причиной деморализации духовенства и возникновения противоречий между ним и мирянами была неподсудность лиц духовного звания светскому суду. Относительная безнаказанность привлекала в число служителей церкви людей испорченных и порочных; не бросая своих мирских привычек, они занимали низшие духовные должности и широко пользовались своей неприкосновенностью, подрывая этим всякое уважение к духовному званию и ко всему, с ним связанному.

Монашеские ордены, в свою очередь, добились неподсудности епископскому суду и отдачи их под непосредственный контроль Рима, и это было одной из главных причин нравственного падения монастырей. В огромном большинстве случаев монастыри сделались очагами разврата и мятежей; женские монастыри походили на публичные дома, а мужские монастыри превратились в феодальные замки; причем монахи воевали против своих соседей не менее свирепо, чем самые буйные бароны. Смерть настоятеля, власть которого, само собой разумеется, не была наследственной, часто вызывала между претендентами споры, междоусобные войны и, бывало, приводила к вмешательству извне.

Правда, не все монастыри забыли, что их богатства создались от щедрот верующих и что это накладывает на них известные обязанности. Во время голода 1197 года аббат Гебгардт, хотя Гайстербахский монастырь и не был тогда богат, кормил иногда до 1500 человек в день; еще щедрее оказался главный Геменродский монастырь, который кормил на свой счет до самой уборки хлеба всех бедняков округи; в это же время один цистерцианский монастырь в Вестфалии пожертвовал все свои стада и заложил все до последней книги и церковные сосуды, чтобы кормить голодных, толпами стоявших у его ворот. Справедливости ради следует сказать, что все крупные издержки, производимые монастырями в подобных случаях, всегда возмещались новыми приношениями верующих. Этими примерами обыкновенно пользуются, чтобы до известной степени поднять уважение к монастырям.

Тем не менее нельзя не признать, что под монастырской сенью укрывалось очень много дурного. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание, кто давал монашеские обеты. Признается непреложным фактом, что худшие монахи выходили из молодых людей, воспитанных в монастырях, и что именно они чаще всего оказывались вероотступниками. Что же касается людей, вступивших в монастырь в более зрелом возрасте, то разнообразные мотивы, побуждавшие их отречься от мира, всегда были эгоистичны — в лучшем случае это были страх смерти, боязнь ада и искание рая. Часто, вступая в монастыри, избегали заслуженного наказания преступники. Один барон, приговоренный в 1209 году к смерти, был принят аббатом Шонауского монастыря Даниилом в цистерцианский орден и тем самым спасен, поскольку выпал из юрисдикции светского суда. Собор, бывший в 1129 году в испанской Паленсии, постановил, что всякий, кто обольстит женщину или ограбит священника, монаха, богомольца, путника или купца, должен быть изгнан или заключен в монастырь.

Немногим лучше были монахи из тех, кто под влиянием внезапного угрызения совести оставлял мир и удалялся в тихую обитель; эти люди были еще полны сил, и в них бушевали страсти. В 1071 Гербальд, рыцарь, убивший своего сюзерена, впал в раскаяние и отправился в Рим, где, явившись к папе Григорию VII, умолял приговорить себя — в искупление вины — к отсечению руки. Григорий VII согласился и приказал исполнить желание рыцаря; но в то же время он тайно распорядился, что если Гербальд, увидев поднятый топор, отдернет руку, то отрубить ему ее без всякой жалости; но если кающийся не дрогнет — объявить ему помилование. Гербальд, когда над ним вознесли топор, не дрогнул ни одним мускулом, и папа, объявив, что отныне руки его принадлежат Богу, отправил рыцаря в Клюни под начало святого аббата Гуго, где он мирно окончил свои дни смиренным монахом. Но очень часто случалось, что горячие нравом люди, лишь только проходил первый порыв раскаяния, снова возвращались к старым привычкам, внося смуту в монастырский быт.

В разношерстных толпах, ютившихся под монастырским кровом, невозможно было соблюдать основной принцип устава св. Бенедикта — общность имущества. В монастырях процветали кражи, многие занимались накопительством. Григорий Великий, в бытность свою аббатом римского монастыря Св. Андрея, лишил последнего напутствия умирающего брата за то, что в его одеждах нашли зашитыми три золотые монеты. Позднее в этом монастыре явилось на свет постановление, в силу которого всякий монах, пойманный на краже одежды в спальне или посуды в трапезной, изгонялся из монастыря как святотатец и вор. В некоторых аббатствах у каждого монаха был в стене позади его места в трапезной особый шкафчик, запиравшийся на ключ, куда он по окончании еды прятал ложку, чашку и тарелку, чтобы они не попали в руки его сотрапезников. В спальне было еще хуже. Кто мог завести себе сундук, тот каждое утро, вставая с постели, запирал в него простыни; те же, у кого не было сундуков, постоянно жаловались на кражи.

Печальная слава монахов умножалась еще более огромным числом бродяг и нищих, которые под прикрытием монашеской рясы, питаясь милостыней и обманами, торгуя поддельными реликвиями и показывая ложные чудеса, проникали во все углы христианского мира. Часто их ловили на месте преступления и тут же без всякой жалости творили самосуд.

Конечно, не было никогда недостатка в попытках восстановить в монастырских рядах падающую дисциплину. Один за другим различные монастыри подвергались реформам; но вскоре разврат снова свивал в них свое гнездо. Немало было положено труда на создание новых и более строгих уставов; таковы, например, уставы премонстрантов, картезианцев и цистерцианцев, цель которых — не допускать в монастыри людей, не имеющих истинного призвания; но по мере того, как росла слава монастыря, щедрость верующих наполняла его земными благами, а с богатством приходило растление. Бывало иногда и так, что скромная пустынь, основанная несколькими смиренными отшельниками, все помыслы которых были направлены лишь к одному — снискать вечное блаженство, убить грешную плоть, уйти от мирских соблазнов, — становилась обладательницей святых мощей, чудодейственная сила которых привлекала в пустынь толпы богомольцев и больных, ищущих исцеления. Начинали поступать приношения, и тихая обитель превращалась в разукрашенный монастырь, а суровые подвиги основателей отходили в область предания.

Преподобный Гильберт, аббат Жанблу, в 1190 году со стыдом признавался, что монашество — позор и язва, предмет непристойных насмешек и горьких упреков в устах христиан. Под воздействием порочащих свое звание священников и монахов религия стала совершенно отличной от той, которую завещали Иисус Христос и апостол Павел. Это не значит, что люди сделались безразличны к будущей судьбе своих душ; совершенно напротив: ни в одну еще эпоху, быть может, ужасы ада, блаженство рая, постоянные козни дьявола не занимали так умы людей среди забот повседневной жизни. Но религия во многих отношениях превратилась в грубый фетишизм. Грешник верил, что отпущение грехов можно заслужить повторением известное число раз «Отче наш» и «Богородицы», соединенным с магическим таинством покаяния. Когда на Страстной неделе целая толпа молящихся скопом исповедовалась и оптом получала отпущение грехов, то таинство покаяния превращалось в какое-то шаманское чародейство, при котором никто не заботился о состоянии души человека.

Еще более выгодной для церкви и столь же гибельной для нравственности была вера в то, что щедрые пожертвования после смерти на сооружение монастырей или украшение храмов могут загладить жестокости и грабежи, которые грешник совершал на протяжении всей своей жизни; также же считалось, что служба в течение нескольких недель против врагов папы заглаживает все грехи того, кто истреблял своих же братьев христиан.

Не меньше вреда приносили индульгенции, которые вначале были лишь заменой каким-либо богоугодным делам. Однако когда индульгенция превратилась в плату Богу, то решили, что Бог нуждается в особом казначее, каким, естественно, явился папа. Иннокентий IV, проповедуя после смерти Фридриха I крестовый поход против императора Конрада IV, обещал всем участникам похода полное отпущение грехов. При этом крестоносец мог откупиться от службы, уплатив, сообразно своему положению в армии, известную сумму. Но позже такая система показалась чересчур сложной, и приобретение вечного спасения было упрощено: оно стало продаваться за деньги всем желающим. По городам и весям ходили продавцы индульгенций, которые считали себя вправе не только обещать вечное блаженство живым, но и давать освобождение осужденным, уже томящимся в преисподней. Дело было только в цене.

Продажа индульгенций прекрасно характеризует христианство Средних веков. Верующий никогда не имел прямых сношений с Создателем. Необходимым посредником между Богом и человеком являлся священник. Средства, которые давали ему господство над массой — причастие, мощи, святая вода, святое миро, молитва и заклинание бесов, — превратились в своего рода кумиры, одаренные особой силой, которая не зависела ни от нравственного и духовного состояния тех, кто предлагал их, ни от поведения тех, кому они предлагались. В глазах толпы обряды религии были просто магическими формулами, которые таинственно служили ее нуждам.

Латеранский собор 1215 года принял немало канонов, направленных к искоренению главных злоупотреблений. Но это ничего не изменило. Четыре года спустя папа Гонорий III в энциклике, обращенной ко всем прелатам христианского мира, говорит: «Служители алтаря хуже животных, роющихся в навозе; слава их — в бесчестии, как слава Содома. Они — ловушка и бич католиков. Многие прелаты растрачивают данные им на хранение деньги и разбрасывают по публичным местам церковные средства; они дают повышения людям недостойным, расточают церковные доходы на людей дурных и превращают церкви в тайные притоны для своих родных. Монахи и монахини нарушают обеты и делаются такими же презренными, как навоз. Поэтому-то и процветает ересь».