Участие священника Анатолия Жураковского в создании документов для передачи за границу

Участие священника Анатолия Жураковского в создании документов для передачи за границу

В начале XX в. в Киеве действовало Киевское религиозно-философское общество («Киевское общество по изучению религии и философии») (1906–1917), последним председателем которого был В. В. Зеньковский. По словам Бердяева, это и подобные общества в Москве и Санкт-Петербурге «были одним из выражений духовного брожения, проводником мысли того времени»[417]. В киевском религиозно-философском обществе, в отличие от подобных в Москве и Санкт-Петербурге, активно участвовали профессора духовной академии: П. П. Кудрявцев, Ф. И. Мищенко, И. Т. Четвериков, В. И. Экземплярский. Последний, в 1911 г. отстраненный от преподавания в Киевской духовной академии за статью «Гр. Л. Н. Толстой и св. Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значение заповедей Христовых», создал свой печатный орган – журнал «Христианская мысль». В 1917 г. возвратился к преподаванию в Киевской духовной академии.

В. И. Экземплярский стал духовным наставником одаренного юноши, Анатолия Жураковского, будущего пастыря, сыгравшего немалую роль в церковной жизни г. Киева. Еще в годы обучения в гимназии Анатолий стал посещать собрания Киевского религиозно-философского общества, а затем и выступать на его заседаниях. Он исследовал серьезные темы, опережающие его возраст, – христианский брак, смысл загробной жизни и др. В 1917 г. попал на фронт. Вернувшись в Киев, Анатолий подружился с архимандритом Спиридоном (Кисляковым), который также недавно вернулся с войны, полный тяжелых разочарований и душевных травм после всего увиденного на фронте. Архимандрит Спиридон – яркая, экзальтированная личность, в деятельности которого проявлялись несокрушимая вера, жажда служения «страждущим и обремененным», конфликты со священноначалием и вера в свою исключительность. Архимандрит Спиридон основывает братство Сладчайшего Иисуса, окормляя нищих киевлян.

Организатор братства ставил себе целью демократизацию церковной жизни, возрождение древних христианских обычаев, реформы церковного быта. В 1918 г. Анатолий вместе с о. Спиридоном занимается помощью пострадавшим после обстрела Киева. Деятельность архимандрита Спиридона была поддержана Патриархом Тихоном, который разрешил ему служение при открытых царских вратах.

В 1920 г. Анатолий тяжело заболел туберкулезом, однако, несмотря на это, принял решение стать священником. Архимандрит Спиридон помог ему получить приход в с. Андреевка Киевской области. Вскоре о. Анатолий вернулся в Киев, где стал настоятелем бывшей домовой церкви св. Марии Магдалины при детском приюте. В эти годы вокруг общины священника Анатолия сложилась духовная семья, были организованы братство и сестричество. Он быстро обрел популярность среди киевской интеллигентной молодежи.

Косткевич сообщал в своих показаниях на следствии:

«В 1921 г. свящ[енник] А. Е. Жураковский был переведен из села Красногорки под Киевом в церковь при Паньковском детском доме на Никольско-Ботанической улице. Служа и проповедуя там, он обратил на себя сразу внимание как своим ораторским талантом, так и тем, что в отношении к своим прихожанам он был совершенно чужд свойственных большинству духовенства “поповских” меркантильных приемов. Благодаря этому в церкви его стало бывать много народу. Кроме того, поскольку он был высокообразованный, окончивший Киевский университет, с богатой философской эрудицией, – проповеди его и беседы, устраиваемые в храме на разные религиозно-философские темы, – привлекли к нему главным образом интеллигенцию.

Выступление его в 1922 г. на большом диспуте в городском театре на тему “наука и религия” еще более обратило на него внимание. Наконец, то, что в своей богослужебной практике он допускал много новшеств и был вообще свободен от традиционных староцерковных форм, также способствовало его успеху и привлечению в его храм главным образом интеллигенции и молодежи»[418].

Июльская декларация 1927 г. породила на Украине, как и всюду, ропот недовольства, однако подавляющая часть украинского епископата, остававшегося на свободе, не выразила открытый протест. Осенью 1927 г. освобожденный из ссылки митрополит Михаил (Ермаков) по принуждению издал подобную декларацию, и таким образом состоялась «легализация» и на Украине.

По-другому встретил события в церковной жизни лета и осени 1927 г. о. Анатолий. Он оказался среди самых непримиримых и принципиальных борцов с «новым курсом» Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Скорее всего, именно ему принадлежит одно из наиболее ранних и сильных произведений, направленных против июльской декларации, «Киевское воззвание». Оно было передано (или привезено самим о. Анатолием) в Ленинград и быстро стало распространяться в копиях. Новоселов назвал его «самым популярным, имевшим широкое хождение, как документ, выражающий в четкой и красивой форме, в литературной форме – мнение церковников, стоящих на противоположной с Сергием точке зрения»[419].

Сам о. Анатолий писал в своих показаниях на следствии:

«Когда митрополит Сергий и митрополит Михаил выступили со своими декларациями, для меня стало ясно, что они готовы поступиться нравственными принципами христианства, основами Евангелия. Дело шло не об отдельном каком-либо поступке, не об отдельном деянии епископа, а об определенном учении, имеющем принципиальное богословское содержание и возвещаемом от имени Церкви. Я оставляю совершенно в стороне политический момент, вопрос о том, о какой власти, о какой гражданственности идет дело в декларации. Но ни о какой власти и ни о какой гражданственности христианин не может сказать, что “ее радости – это его радости”, “ее печали – его печали”, никакая война, никакие политические события Церковью не могут быть приняты как события ее внутренней жизни, которым она отдает свое сердце. Делать это, возвещать такие принципы от имени Церкви – это значит растворять Церковь в стихии мира»[420].

Естественно, что антисергианскую позицию о. Анатолия восприняли его духовные чада, среди которых он пользовался непререкаемым авторитетом.

Одна из них, Валентина Ждан, писала впоследствии в своих воспоминаниях:

«Это был период после появления “Декларации” митрополита Сергия. Настоятель храма, приютивший нашу общину, о. Александр Глаголев, хотя и не сочувствовал “Декларации”, но, не желая нарушить церковное послушание, принял ее, а о. Анатолий Жураковский, молодой и горячий, признать ее отказался, и наша община оказалась без храма… Все эти события происходили в самом начале января 1929 года…»[421]

Позицию священника Анатолия Жураковского разделял архимандрит Спиридон (Кисляков). К ним присоединились протоиерей Димитрий Иванов, священники Андрей Бойчук, Леонид Рохлиц, Евгений Лукьянов. Протоиерей Димитрий Иванов показывал на следствии, говоря об оппозиционном духовенстве Украины:

«По значительности, широте и благоприятным условиям наиболее деятельным был Анатолий Жураковский. Он располагал: во-1-х, сконцентрированием (так в машинописной копии. – О. К.) около себя интеллектуальных интеллигентных сил в самых разновидных окрасках, во-2-х, около него были кадры учащейся молодежи, в-3-х, его община в своей структуре была за несколько лет налаженным и отлившимся в организованную форму аппаратом и, в-4-х, вследствие предыдущих причин он располагал и значительными материальными средствами. Он мог проникать в своей работе в разные слои общества и даже учреждения. Это объяснялось просто – у него всюду были свои люди и его поручения весьма быстро и точно [исполнялись]»[422].

В марте 1928 г. архимандрит Спиридон (Кисляков), священник Анатолий Жураковский, протоиерей Борис Квасницкий, священник Леонид Рохлиц и ряд других священнослужителей передали Экзарху Украины митрополиту Михаилу (Ермакову) коллективное письмо с протестом против основных пунктов его декларации. По свидетельству о. Анатолия на следствии, митрополит Михаил разорвал письмо, не читая.

Группа просуществовала недолго. «Скоро обнаружилось, что никакого единства и никакой “группы” в Киеве нет, – писал о. Анатолий. – Между архимандритом Спиридоном и мною с одной стороны и священниками, служащими в Покровской церкви (Леонид Рохлиц, Борис Квасницкий), с другой обнаружился настолько резкий антагонизм по вопросу о путях и методах церковной работы, что всякое личное общение между нами и даже между прихожанами нашего храма прекратилось»[423].

Священник Анатолий Жураковский был арестован в Киеве в ночь на 15 октября 1930 г. в своей квартире на Андреевском спуске (д. 5). Первые допросы вел уполномоченный киевского ГПУ УССР В. Черноморец. Часть показаний были написаны самим о. Анатолием, часть записана следователем. Вначале о. Анатолий рассказывал о своей семье, формировании убеждений, об отношении к декларации митрополита Сергия. Он сообщил, что в сентябре 1928 г. по письменному заявлению был принят в общение с архиепископом Гдовским Димитрием (Любимовым).

По предписанию Секретного отдела ГПУ УССР уполномоченный этого отдела В. Черноморец 8 ноября 1930 г., «рассмотрев агентурную и следственную переписку на гражданина Жураковского Анатолия Евгеньевича», постановил направить его в сопровождении спецконвоя в распоряжение ОГПУ в Москву[424]. Однако в ноябре 1930 г. допросы проводились еще В. Черноморцем в киевской тюрьме. Следователи не добились от обвиняемого существенных признаний.

В Москве о. Анатолия поместили в Бутырскую тюрьму. С декабря 1930 г. вести допросы стал начальник 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ И. В. Полянский. Из материалов дела видно, что следствие явно стремилось дать делу политическую окраску. Вначале обвиняемый отрицал наличие каких-либо политических соображений при отходе от митрополита Сергия его самого и его знакомых. Но по-видимому, после того как на подследственного был оказан нажим, в своих собственноручных показаниях от 31 января 1931 г. о. Анатолий стал рассказывать о деятельности Косткевича:

«Единственным случаем, когда мне, безо всякого на то с моей стороны желания, пришлось соприкоснуться с фактом не вполне церковного свойства, я считаю следующий. В 1921 г. я познакомился на похоронах доктора Косткевича Александра с его сыном, Косткевичем Георгием Александровичем. <…> В дальнейшем у нас отношения с ним продолжались то более, то менее интенсивно на почве церковных интересов и личного свойства. Я знаю, что он интересовался вопросами церковно-административного характера, бывал у епископов Макария (Кармазинова) [правильно: Кармазина] и епископа Сергия Каминского [правильно: Куминского], как будто, насколько помню, епископа Радомысльского <…>. Я был против его увлечения этой деятельностью, считая, что для Церкви и для него лично будет полезнее изучение им научных церковных дисциплин»[425].

17 февраля 1931 г. следователь записывает слова обвиняемого о том, что он, «желая давать вполне искренние показания», будет «говорить вполне искренне» обо всем, что ему известно. Отец Анатолий вновь сообщает, что в 1929 г. Косткевич рассказал ему о своем намерении передавать за границу информацию о церковной жизни в СССР. Священник отнесся, по его словам, к плану отрицательно и предупредил Георгия об опасности этого дела и для него и для Церкви. Однако отношение о. Анатолия к передаче информации изменилось, когда Георгий принес вырезки из эмигрантских газет по поводу событий в Русской Церкви. Неожиданно для о. Анатолия выяснилось, что отношение к деятельности митрополита Сергия со стороны митрополита Евлогия (Георгиевского) и его окружения в целом сочувственное. Это огорчило о. Анатолия. Ведь среди этого окружения был наставник о. Анатолия В. В. Зеньковский, другие знакомые по Киеву деятели, мнением которых он очень дорожил. «Я хотел бы, – писал о. Анатолий в своих показаниях, – чтобы их мнение было иным»[426].

И тогда о. Анатолий решил постараться с помощью переписки поставить в известность В. В. Зеньковского о том, что «его старые друзья по киевскому религиозно-философскому обществу принадлежат к оппозиционной Сергию группировке, к которой принадлежит митрополит Иосиф, архиепископ Дмитрий и др.».

Поскольку весной 1930 г. внимание Западной Европы было привлечено к положению Церкви в СССР благодаря выступлениям Римского Папы и архиепископа Кентерберийского в защиту верующих, о. Анатолий счел своевременным представить материалы для поднятой кампании, надеясь на вмешательство иностранных государств. Он просмотрел составленный Косткевичем обзор, в котором под влиянием о. Анатолия был усилен антисергианский пафос. Летом 1930 г. Косткевич сообщил своему духовному отцу, что от Вельмина получен ответ, в котором говорилось, что оппозиционная точка зрения по отношению к митрополиту Сергию неприемлема и поэтому он направил информацию не непосредственно церковным деятелям, а, как мы знаем, Милюкову. Это инспирировало уже приведенное ранее гневное письмо А. П. Вельмину от 23 июня 1930 г., которое, судя по эмоциональному накалу, конечно, написано под сильным влиянием о. Анатолия.

Под давлением следователя о. Анатолий сообщает новые обстоятельства этого дела:

«Мне представляется, что в своих симпатиях к истинно-православным Косткевич был самостоятелен. Однако я допускаю возможность и своего влияния в этом отношении, т. к. моя антипатия к делу митрополита Сергия, к его позиции была очень велика и могла оказывать влияние на окружающих. Мое соучастие в деле Косткевича было сделано за мой собственный страх, без ведома кого-либо из деятелей истинно-православной церкви»[427].

И. В. Полянский добился признания своей вины подследственным, который признал «акт свой» «контрреволюционным» (показания от 19 февраля 1931 г.). Трагичны слова пастыря: «Я признаю контрреволюционным свое поведение в делах Косткевича»[428].

Отец Анатолий Жураковский был в 1931 г. приговорен к высшей мере наказания – расстрелу, с последующей заменой на десять лет ИТЛ (Свирские лагеря, Соловецкий лагерь, Беломорский канал) без права переписки. В 1937 г. о. Анатолий был арестован в лагере и помещен в тюрьму г. Петрозаводска и приговорен к новому сроку. Был расстрелян 3 декабря 1937 г. близ станции Медвежья гора (Сандормох), в Карелии.

Возникает вопрос, чьи интересы все же выражал Г. А. Косткевич, взяв на себя роль представлять Русскую Церковь за границей. С одной стороны, он находился под влиянием своего духовного отца, с другой – он не прерывал отношений с митрополитом Михаилом (Ермаковым), архиереями харьковского центра, архимандритом Ермогеном (Голубевым), другими не отошедшими от митрополита Сергия представителями духовенства.

Протоиерей Димитрий Иванов, принадлежавший к иосифлянам, в собственноручных показаниях писал: «…Косткевич – представитель организации правого крыла – постоянно имел отношение с организацией сергиевской ориентации»[429].

Косткевич сообщал, что его положение было «промежуточным»:

«Я был тесно лично связан с Жураковским и через его с группой отделившихся от М[итрополита] Сергия и Михаила. Но вместе с тем я был не менее тесно связан с Голубевым, Куминским, Кармазиным – придерживающимися политики М[итрополита] Сергия и Михаила. Поэтому я окончательно не мог причислить себя к одной из этих групп, окончательно не мог порвать с другой. Я поддерживал по-прежнему связи и с той и с другой. Кроме того, я не мог согласиться с точкой зрения отделившихся, что М[итрополит] Сергий и Михаил продали, так сказать, церковное дело, – я верил в искренность того, что из уст М[итрополита] Сергия передавали мне Арх[иепископ] Константин и Голубев»[430].

На вопрос следователя, почему Косткевич не порвал с группой о. А. Жураковского, он отвечал:

«…во-первых, в этом смысле моя личная связь с Жураковским и его влияние на меня были слишком сильны, во-вторых потому, что я должен был быть в курсе жизни и событий и этой группы, рассчитывая тактически смягчить его позицию в отношении М[итрополита] Сергия и подготовить возможное объединение обеих групп, что я считал церк[овно]-политически необходимым. К этому же сводилась и политическая линия РДО»[431].

Документы, составленные Косткевичем для передачи за границу, носили ярко выраженный антисергианский характер, были чрезвычайно эмоциональны и призывали к бескомпромиссному осуждению декларации. Получив от архимандрита Ермогена документы, он советовался со своим духовным отцом о дальнейших действиях и, скорректировав оценки, представлял ситуацию совсем не в том виде, в каком это было бы желательно митрополиту Сергию.

Именно под влиянием о. Анатолия были созданы такие документы, как «Обзор главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 г. до наших дней», «Ответ Русской Православной Церкви на интервью…», письмо Г. А. Косткевича А. П. Вельмину от 23 июня 1930 г.

Г. А. Косткевич был приговорен к десяти годам лагерей. В заключении работал по специальности. Освободился перед войной, жил в Архангельске. В 1950-х гг. был вновь арестован и сослан в г. Курган (основанием для ареста послужили имевшиеся в МГБ УССР данные, что во время встреч с иностранцами вел антисоветские разговоры и клеветал на советскую действительность); здесь написал работу о лечении туберкулеза, которая привлекла внимание кого-то из высокопоставленных специалистов, добившихся его перевода в кремлевскую больницу. В начале 1960-х гг. переехал в Киев, заведовал кабинетом истории медицины института им. Стражеско.

Подготовленные им материалы явились источником сведений о положении Церкви в СССР и положили основу для дальнейших исследований. В этом огромная заслуга их автора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.