Машалла! Машалла! Еще раз машалла![48]

Мы в святой Джидде!

Теперь, наверное, понятно, почему мы так неистово возносим благодарение Аллаху. Мы на родине последнего пророка всех времен — Мухаммада, любимца Аллаха, посланника господа, единственного и всемилостивейшего попечителя грешных рабов божьих.

Сегодня утром нам дали самолет и до самого хартумского аэропорта мы выли и кричали, как и позавчера, только еще громче. Через три часа мы уже были в Порт-Судане, а оттуда за час пересекли Красное море и добрались сюда.

То, что нам наконец предоставили самолет, наши старики приписывали чудодейственной силе телеграммы, которую Кори-ака отправил его величеству королю Ибн-Сауду. Но насколько я понял, и наше посольство не сидело сложа руки. Через посольство Аравии в Хартуме оно связалось с правительством его величества. Разве не было бы, мягко говоря, неприлично не дать возможности совершить паломничество семнадцати мусульманам, прибывшим из такой дали, только из-за задержки самолета!

Как бы то ни было, мы в Аравии.

Сходя на землю, я хотел отметить это событие сигаретой, но тут же несколько голосов предупредили меня:

? В ихраме не курят!

Ладно, нельзя, так нельзя. Я не глупец и помню, что уже двенадцать веков в мире ислама после слов «нельзя» или «воспрещается» не спрашивают «почему» и «отчего».

С раскаленной посадочной площадки нас повели в помещение таможни. Когда мы шагали по узким дощатым коридорчикам, стоявшие по обе стороны работники таможни и полицейские сверлили нас взглядами, словно желая пронзить насквозь. Зал таможни напоминал наши крытые рынки, с той только разницей, что на прилавках вместо товаров и весов с гирями громоздились чемоданы, мешки, корзины, в которых рылись сердитые таможенники.

Одновременно с нами, но через другую дверь, вошел высокий, статный старик. Голова его была повязана белым платком. Поверх длинной белой рубахи на нем был такой же белый легкий халат. Старшие наши спутники тепло поздоровались со стариком, оказавшимся Абдуллой Бухарским, одним из столпов почтенной Джидды.

Он свободно, как в собственном доме, расхаживал здесь и вел себя повелительно. Громким, звенящим голосом подзывал своих помощников и рассыльных, отправляя их за такси и за нужными ему людьми. Затем, отойдя с Кори-ака в сторону, он с минуту шептался с ним. Взяв у нашего казначея деньги, старик вышел из зала вместе с одним из таможенников, пузатым и смуглым арабом.

Когда они вернулись, началась проверка нашего багажа. Толстобрюхий араб, даже не дотрагиваясь до чемоданов, знаком приказывал снять их с прилавка, но при проверке вещей вашего покорного слуги снова проявил придирчивость.

Достав из моего чемодана те самые злосчастные фотопленки, таможенник даже понюхал их. Переворошив медикаменты, он спросил, не везу ли я с собой опиум. Я ответил, что опиум в небольшом количестве у меня имеется, но не для такого употребления, которое он имеет в виду, а для инъекций в необходимых случаях. Я показал ему стеклянные ампулы, и толстяк удовлетворился.

Наконец проверка закончилась. Мы вышли во двор. Здание аэропорта четырехэтажное. Нижний этаж отведен под временные агентства воздушного флота Ирана, Афганистана, Ирака, Турции и других стран.[49]

Над каждым агентством национальный флаг. По другую сторону двора расположены галантерейные лавки, магазины одежды и тканей. Поодаль ? ресторан и различные административные службы аэропорта.

Сев на пустой ящик, Абдулла Бухарский вынул из кармана авторучку и тетрадь и принялся что-то подсчитывать. Каждому из нас полагалось уплатить таможне по пятьдесят долларов. Сюда входила плата за карантин, за эксплуатацию дорог и пошлина, взимаемая с каждого паломника и поступающая в бюджет родины пророка, наполовину пополняемый этими поборами.

Старик составил список, разделив нас на две группы: мусульмане южных республик были названы ташкентцами, приехавшие с севера и из Азербайджана получили название казанцев. Я стал ташкентцем, Исрафил — казанцем.

Абдулла Бухарский одновременно писал и говорил, а я не мог оторвать глаз от его рук. Даже из-под марли, которой они были повязаны, проступал гной с кровью. Он явно запустил чесотку.

Кори-ака перехватил мой взгляд и знаком велел оказать старику медицинскую помощь. Что ему прописать? Излечение чесотки продолжается месяцами, иногда даже годами. Я выписал бедняге мазь Вилькинсона. К счастью профессиональный язык врачей и аптекарей одинаков во всех странах.

Три красные такси американских марок выстроились во дворе. Не успел я подумать, не для нас ли они вызваны, как мои спутники бойко начали грузиться. Каждое такси берет семь пассажиров. Один сидит рядом с водителем, трое на среднем сидении и трое на заднем, спиной к движению.

Исрафил не сел в одну машину со мной. Все еще сторонится меня. Вот ведь каким путаным лабиринтом оказывается душа человека… Ладно, не помрем. В один прекрасный день узнаем, что все это значит.

Шофер нашего такси, молодой араб в накинутом на голову белом шелковом платке, стянутом черным расшитым золотыми нитками ремешком, бродил вокруг автомобиля в ожидании приказа трогаться, время от времени свысока поглядывая в нашу сторону. Он напомнил мне мясников старого времени, которые, купив на базаре целое стадо овец и отведя их затем в сторонку, с удовлетворением и гордостью обхаживали вокруг свое богатство.

Странное отношение к гостям. Насмешливой улыбкой я дал ему понять, что я о нем думаю. Кажется, он понял и, подойдя к машине важной, словно у гуся, походкой, открыл заднюю, наполовину застекленную дверцу, и сказал:

? Внимание.

Он нажал какую-то кнопку. Стекло опустилось. Нажал другую, стекло поднялось вверх. Парень надменно подмигнул мне, словно говоря: «Видал, как у нас!» Его глаза лучились гордостью. Подумаешь, фыркнул я про себя, нашел чем гордиться! Машина-то из чужой страны! У нас тоже есть кнопки, да такие, что и не снились твоим дядям.

? Сайяра[50] Америка? ? спросил я.

Он утвердительно кивнул.

? В советской стране миллион миллионов машин, ? продолжал я и показал рукой в сторону, откуда восходит солнце, ? в стране суфиитий ? миллион миллионов сайяра, тайяра[51] и все сайяра, все тайяра там суфиитий.

Он сделал вид, что не понял и, пожав плечами, удалился.

Абдусамад-ака и чиновник араб приблизились к нашей машине. Чиновник что-то сказал. Переводчик перевел на узбекский: «Он говорит, что если среди вас есть коммунисты, пусть выйдут. Их по-хорошему вернут на родину».

Наступило тягостное молчание.

Ничего себе вопросик! Что общего между коммунизмом и этими кори и имамами? Может быть, они имеют в виду меня?

Я слыхивал, что в вопросе отношения к миру социализма Саудовская Аравия старается не отстать от Соединенных Штатов. Хотя здесь нет филиала Федерального бюро по расследованию антиамериканской деятельности, зато есть молодчики, которые заткнут за пояс любого специалиста из этого бюро. Похоже, что слухи смахивают на правду.

Я обратился к переводчику:

? Абдусамад-ака, дайте достойную отповедь этому господину, да поддержит вас Аллах!

? Оставьте, доктор, не нужно обращать внимания на всякую всячину. Просто у них существует такая формальность.

Затем переводчик что-то сказал чиновнику, и они отошли к другой машине.

Черт возьми, как хочется курить! Мне приходилось иногда долгое время воздерживаться от курения, но я терпел. Правда, обстановка была иная. А попробуй-ка сохранить спокойствие, если вас каждую минуту нервируют дурацкими вопросами.

Наконец Абдулла Бухарский, воздев руки, прочел молитву, паломники подхватили «аминь» и мы поехали.