Петр
Петр
Подниматься к источнику Петр не хотел.
За неделю, миновавшую после отъезда из Питера, они всего день провели у моря, а остальное время — в паломнических поездках…
Зачем же возвращаться туда, где уже были?
— Я что-то неважно себя чувствую… — сказал утром в столовой Петр, стараясь не смотреть в окно, где так заманчиво синело море, где в разрывах зелени белела пустынная коса пляжа с редкими выцветшими на солнце грибками зонтиков.
— Ой, Петенька! — воскликнула Ольга. — Как же мы без вас поедем?!
— Да, Петр! — сказала ее мать, Тамара Алексеевна. — Это такая святыня… Этот источник чудотворным считается.
И она подтолкнула мужа — Валентина Михайловича Толкунова.
— Надо ехать, Петр… — проговорил тот, хотя сам же и жаловался вчера, что устал от православного экстрима. — Мы ведь сюда не на пляже лежать ехали…
Петр хотел сказать, что он-то как раз на море и ехал, что он устал от этого — храм, пальмы и пошлый экскурсовод — джентльменского набора, но Толкунов встал, его массивная фигура загородила окно с морем и пустынным пляжем, и Петр понял — спорить бесполезно.
И он — такой уж характер у него был, что всегда старался отыскать в сложившейся ситуации положительные стороны! — подумал, что вообще-то и сам хотел подняться к источнику, просто немножко расслабился и захотелось отдохнуть, а так чего же…
Очень даже неплохо побывать на источнике…
1
И вот сейчас они спускались к автобусу с горы, покрытой колючими зарослями кустов. Можно было пройти там, где пошла вся группа, но Тамара Алексеевна выбрала тропу, по которой, как сказала экскурсоводша, святой носил на гору, пока не было источника, воду.
Непонятно было, пользовались ли после святого этой дорогой.
Тропинка то ныряла вниз, то снова карабкалась на скалу. Местами она заросла, и надо было продираться сквозь колючий кустарник, местами превращалась в осыпь, и идти приходилось прижимаясь к скале. То и дело из-под ног летели в пропасть мелкие камешки. Жутковато шелестело над ущельем сдавленное эхо.
И все это на нестерпимой, сорокаградусной жаре.
Наконец выбрались на поляну.
Здесь, возле заброшенного сада, присели отдохнуть. Прямо из-за полуразрушенной ограды, из зарослей кустарников свешивались виноградные кисти.
Внимание Петра привлек камень.
Ему показалось, что это какое-то изделие, но камень оказался простым куском кремния, только отполированным колесами телег и подошвами путников.
Петр взял его в руки, и какая-то смутная, как во сне, горная даль возникла на поверхности камня. И чем дольше Петр вглядывался в нее, тем явственней становилась картина, различимыми становились отдельные уступы, берег моря, какие-то люди. А вот — смутное возникло из кремниевой глубины лицо и, пытаясь разглядеть его, Петр провел ладонью по коричневой поверхности. Лицо пропало, картина изменилась, но морская даль не исчезла…
— Смотри, как красиво… — сказал Петр, обращаясь к Ольге.
— Ага… — продолжая смотреть на крутые склоны, по уступам которых зеленели колючие кусты, откликнулась девушка. — Тут ничего не надо… Только чтобы лачужка была, да еще вот краешек неба.
— Моря… — поправил ее Петр.
— Неба… — повторила Ольга.
— Ага… — вглядываясь в кремневые сумерки найденного камня, повторил Петр. — На море сейчас хорошо…
— Он у нас первый раз в паломничестве… — снисходительно сказала Тамара Алексеевна. — Еще не привык…
Она уже отдышалась и, хотя краснота и не ушла с лица, тяга к назидательному подтруниванию уже вернулась к ней.
Вообще-то Петр мог бы ответить Тамаре Алексеевне, что да, он православный, и хотя и не часто, но ходит в церковь, и паломничества ему нравятся, но тоже — в меру.
Ну, съездили в монастырь, и слава Богу.
А что еще? Еще неплохо бы и в море поплавать.
И можно было и не ездить сегодня к источнику. Что они там увидели, что запомнят кроме колючек, через которые пробирались, спускаясь вниз?
Петр сорвал несколько листьев с виноградной лозы и вытер ими руки, потом, не вставая, сорвал гроздь «изабеллы». Виноград был теплым, но таким вкусным, что жалко было прерывать его терпкий вкус во рту.
Петр отщипнул еще одну ягодку и протянул гроздь Ольге.
— Нет-нет… — отказалась за дочь Тамара Алексеевна. — Не надо немытые фрукты есть.
— Это же не с базара… — сказал Петр. — Это прямо с ветки…
— Какая разница? — поддержал жену Толкунов. — А пыль? А ядохимикаты, которыми кусты опрыскивали?!
— Так вроде бы сад заброшен… — сказал Петр. — Какие тут ядохимикаты?
Но пробовать виноград расхотелось и ему.
— Все! — сказал Толкунов, вставая. — Подъем! За разговорами и на автобус опоздаем…
— Дальше быстрее пойдем… — сказала Тамара Алексеевна. — Экскурсовод говорила, что тут уже хорошая дорога начинается…
— Все равно надо идти… А перед ужином и в самом деле, можно и искупаться.
Валентин Михайлович Толкунов нормальным мужиком был.
Петр уже второй год работал в его фирме, и хотя Валентин Михайлович строг был, но только когда дело касалось работы. Сколько раз они встречались в нерабочей компании, и он еще ни разу не показал Петру, что начальник. Держался как равный с равным.
Правда, и Петр не зарывался…
Хотя и не заискивал, но и панибратства не позволял.
Другое дело Тамара Алексеевна, жена Толкунова. С нею было сложнее. Тамара Алексеевна относилась к Петру то как к родному сыну, то как к прислуге мужа. И главное — никогда нельзя было понять, в кого она превратит Петра в следующую минуту.
Тут всегда приходилось держаться настороже…
2
Случилось это за поворотом горной тропы…
Петр, замыкавший шествие, — впереди него, заслоняя Ольгу и Толкунова, шла Тамара Алексеевна! — не сразу и понял, что произошло. Только когда догнал своих спутников, разглядел троих, похожих на чеченских боевиков, местных парней, сидевших на корточках посреди дороги.
Одежда на парнях была обычная, городская — джинсы, яркие рубахи, но лица чужие, глаза недобрые.
И по тому, как сидели они на корточках, нагловато перегораживая дорогу, и по тому, как смотрели, Петр понял, что встреча не предвещает ничего хорошего.
— Что встал, как баран, дарагой?! — обращаясь к остановившемуся Толкунову, сказал горбоносый парень, заросший жесткой, как проволока, щетиной. — Иды сюда… Расскажи, кто такые…
— Мы — паломники… — не сдвигаясь, сказал Толкунов. — Туристы то есть… Наша группа уже к автобусу спустилась, а мы здесь решили пройти…
— Паломник, да? — сказал другой парень. — А эты с тобой, паломник, кто?
— Жена… — ответил Валентин Михайлович. — Дочь… Товарищ по работе…
Толкунов говорил совсем не то, что нужно было сейчас говорить, просительный голос не вязался с его массивной фигурой, и еще и поэтому слова его казались особенно жалкими. Петр двинулся было вперед, чтобы по-мужски поддержать Толкунова, но Тамара Алексеевна схватила его за руку.
Это движение не ускользнуло от внимания горбоносого.
Он косовато ухмыльнулся и, вставая, что-то сказал по-своему. Низкорослый парень, быстро взглянув на Тамару Алексеевну, что-то ответил, сопроводив свою реплику неприличным движением. И тоже встал, бесцеремонно уставившись на женщин.
Потом, яростно жестикулируя, вскочил третий парень, с золотыми коронками на зубах. Горбоносый начал возражать ему и тоже принялся размахивать руками. К ним присоединился и низкорослый…
3
Нестерпимо унизительным было ждать, пока закончится этот разговор, который Петр слышал, но в котором ничего не мог разобрать, хотя и понимал, что парни обсуждают, как поступить с ними.
Должно быть, так же вот чувствовали себя невольники, когда их продавали в рабство в чужой стране, но Петр не собирался уподобляться невольнику.
— Надо прорываться, Валентин Михайлович! — шепнул он.
— Прекрати немедленно! — одернула его Тамара Алексеевна. — Валя! Попробуй без глупостей договориться с ними.
Как ни увлечены были спором парни, но они услышали эти слова Тамары Алексеевны.
— Да! Давай договырываться! — обращаясь к Валентину Михайловичу, сказал низкорослый парень. — В общем, слушай конкретно, вы шлы там, где с крестами нельзя ходыть! Вы наших богов обыдели! Панымаешь?
И он длинно сплюнул себе под ноги.
— Но мы не знали, экскурсовод не сказала нам… — воскликнула Тамара Алексеевна.
— Малчы, женщин, пока тебя не спрашивают! — прервал ее горбоносый. — Ты, дядя, говары, что думаешь делать теперь…
— Но я не знаю… — растерянно сказал Валентин Михайлович. — А в чем, собственно, проблема?
— Проблема в том, что мы обязаны поступить с вами по нашему древнему обычаю. Или вы сейчас кресты в пропасть выкыдываете, или мы вас вместе с крестами туда отправым.
— Да вы что?! — воскликнула Тамара Алексеевна. — Да как вы смеете?!
— А вот так! — горбоносый схватил массивного Валентина Михайловича и, зажав ему локтем горло, подтолкнул к краю обрыва.
— А-а! — закричала Тамара Алексеевна. — Не трогайте его!
— Крест снымай, тогда и не тронем!
Жара стала еще тяжелее, а время как-то замедлилось.
Петр словно со стороны наблюдал, как дрожащими пальцами пытается Тамара Алексеевна нащупать замочек на цепочке с крестом…
— Тамара Алексеевна… — тихо проговорил не он, а кто-то другой его голосом. — Не делайте этого, Тамара Алексеевна!
— Не делать?! — Тамара Алексеевна, забыв про замочек, яростно сорвала с себя крестик вместе с цепочкой. — А что мне еще делать?
И она протянула крест горбоносому.
— На! Бери!
— Зачем мне крест, женщина?! Туда кыдай! — кивая на пропасть, потребовал тот.
— Но он золотой!
— Ну, ты конкретно глупый женщина! Зачем ты о золоте думаешь, когда конкретно о жизни своего мужа беспокоиться надо! Ты не хочешь, чтобы он жил?!
— Хочу…
— Я не слышу тебя, женщин…
— Хочу! Хочу!!!
— Ну так делай тогда, что тебе говорят!
Тамара Алексеевна дернулась и обессиленно кинула крестик в сторону обрыва. Крестик, блеснув на солнце, скользнул в пропасть.
— Теперь ты! — обращаясь к Ольге, потребовал горбоносый.
— Я…
— Оля! — простонала Тамара Алексеевна. — Оленька-а!
— На! — Ольга сорвала с себя крестик и всунула его в руку матери. Слезы брызнули из ее глаз.
— Так надо, Оля… — Тамара Алексеевна вытерла слезы и уже спокойнее кинула крестик в сторону обрыва.
Потом она посмотрела на горбоносого, словно ожидая похвалы.
— Правыльно сделала! — похвалил тот и, освободив шею Валентина Михайловича, почти дружески похлопал его по плечу. — Давай, дарагой, теперь твоя очередь… Если сам умереть не боишься, о женщинах подумай своих… Что с ними будет, когда они с нами без тебя останутся?
Спутники горбоносого весело загоготали.
И третий крестик, блеснув на солнце, пропал в пропасти.
4
— Ну а тебе что? Тебе особое прыглашение надо? — услышал Петр голос горбоносого и не сразу сообразил, что это относится к нему. — Ты крест снымать будешь?
Пальцы Петра с такой силой сжали кусок кремня, поднятого у полуразрушенной ограды сада, что уже не различить стало, где рука, а где камень…
Никто из Толкуновых не загораживал сейчас горбоносого, и Петр шагнул к нему, заранее отводя назад руку с камнем.
— Вах-вах! Какой джыгыт, а! — Горбоносый перехватил руку Петра, а низкорослый обхватил его сзади за шею и вот — и не прошло и мгновения, как Петр был поставлен на краю обрыва.
Закружилась голова — такая пропасть открывалась внизу…
— Может, передумаешь, а?
Петр попытался шевельнуть рукою, но ничего не получилось, так крепко зажимали его запястья.
— Нет… — прохрипел он.
— Ну, тогда прощай, дорогой… — проговорил горбоносый, и Петр замер, ожидая толчка сзади, но тут заговорил низкорослый абхаз.
— Погоды! — сказал он горбоносому. — Зачем торопыться… Объясни ему, что, если он не боится умереть, пусть о блызкых подумает… Они же умрут все, джыгыт, если ты креста не снымешь!
— При чем тут мы?! — закричала Тамара Алексеевна. — Мы же все сделали, как вы говорили!
— Вы сделалы, глупый женщина… — сказал горбоносый. — Но сейчас надо, чтобы и он сделал… Поймы такой простой вещь… Если мы его убьем, надо будет и вас конкретно убивать!
— Петя… — проговорила Тамара Алексеевна. — Я прошу тебя, Петенька, сделай, ради Бога, то, что они говорят…
Жара стала еще тяжелее.
От зажимавшей горло руки нестерпимо пахло чем-то резким и неприятным.
Петр мучительно пытался вспомнить, что нужно делать перед смертью, что надо говорить в последнюю минуту, что надо чувствовать, он ведь знал, он читал об этом, но нет, вспомнить не мог.
Раскаленным был воздух, раскаленными — камни, раскаленным — небо. Что-то возникло в дрожащем воздухе, как в том отполированном кусочке кремня, который Петр по-прежнему зажимал в руке.
Что это было?
Лицо?
Чье лицо?
— Ты выкинешь крест, последный раз спрашиваю?! — раздался голос горбоносого.
— Нет!
— Нет?! — взвизгнула Тамара Алексеевна. — А ты, ты, Валентин, чего молчишь? Нас же убьют из-за него! Прикажи ему!
Но Петр не слышал, что говорил ему Толкунов.
Он вглядывался в возникший лик и пытался рассмотреть и — почему-то он твердо знал сейчас, что это очень важно! — запомнить его, но лик истаял, растворился в дрожании воздуха.
— Ну так что, джыгыт? — спросил горбоносый. — Бросать их в пропасть, или ты сделаешь то, что тебя просят?
— Ты совершаешь ошибку… — Петр прямо взглянул на него. — Это чужие мне люди.
— Значит, бросать? — как-то нехорошо усмехнулся горбоносый.
— Поступай, как знаешь… — Петр закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкой усмешки.
— А ты не снимешь крест?
— Нет…
— Ну, тогда все!
Руки абхазцев, сжимающие запястья Петра, ослабли, потом разжались совсем, и он напрягся, ожидая, что вот сейчас и начнется его падение в пропасть…
5
Но ничего не случилось.
— Ты в штаны-то не наделай, джигит! — раздался со стороны голос горбоносого. — И от края отодвинься, а то сам упадешь ненароком!
— Что?! — Петр быстро обернулся.
Парни почему-то отходили от него.
— Да ничего! — уже не коверкая русского языка, сказал низкорослый. — Иди, гуляй дальше. Мы конкретно пошутили.
— Пошутили?! — с кулаком с зажатым в нем куском кремня Петр бросился на низкорослого, который стоял к нему ближе других, но низкорослый успел увернуться, и удар пришелся по плечу.
— Ты что?! — закричал низкорослый, отскакивая. — Ты что, сумасшедший совсем? Приколов не понимаешь, да?
А горбоносый вытащил из нагрудного кармана рубашки темные очки и, надев их, сразу превратился в обычного городского парня.
— Ты такой дикий, джигит! — сказал он Петру. — Наверное, в горах здесь живешь, да? Телевизора не смотришь?
И он двинулся по тропинке к заброшенному саду…
Петр смотрел вслед, но вот парни исчезли за выступом скалы, и пусто стало на тропинке, словно здесь ничего и не было. Только взрывом гортанного хохота рвануло из-за скалы, где скрылись парни.
Загрохотав, хохот раскатился по ущелью эхом.
— Пошли… — тронув Петра за плечо, проговорил Валентин Михайлович. — Мы напрасно задерживаемся… — Да… — Петр с трудом разжал сжимавшие кремень пальцы. Кремень упал на дорогу, а на ладони закровоточила царапина. — Да… Надо быстрее спуститься к стоянке. Я парней возьму, и мы заставим этих козлов все ущелье обползать, чтобы крестики отыскать!
Они уже подходили к стоянке автобусов, когда Валентин Михайлович придержал Петра, пропуская вперед женщин.
— Погоди… — сказал он. — Не торопись…
— Как не торопиться? Надо скорее собирать мужиков и идти разбираться с этими козлами, пока они не смылись…
— Не надо… — сказал Валентин Михайлович. — И возвращаться не будем. И рассказывать тоже ничего не надо.
— Не надо?!
— Нет. Не надо. Ты слышала, Оля?!
— Да… Мама сказала мне…
— А ты?! — Валентин Михайлович заглянул в лицо Петру. — Ты сделаешь, как я прошу?
Какое-то полное опустошение охватило Петра.
— Сделаю… — еле слышно проговорил он.
В этот день Петр долго сидел на берегу моря.
Вначале он купался, уплыв далеко в море, потом просто лежал на остывающей гальке, потом, когда стало холодно, собрал возле зарослей сухих веток и развел костер. Когда костер разгорелся, море, такое большое и в сгущающихся сумерках, сразу прижалось к берегу…
Время от времени Петр подкидывал в огонь сухие ветки и смотрел, как вспыхивают они, как поднимаются в темное южное небо тысячи искр, как медленно истаивают они в темноте, и ни о чем не думал, ничего не вспоминал…
6
Зато утром, когда он проснулся, сразу вспомнил все, и хотя ужасно хотелось есть, так и не мог заставить себя встать и пойти на завтрак. Он понимал, что глупо прятаться от Толкуновых в крошечном пансионате, но совладать с собою не мог.
Неизвестно, сколько бы времени мучился он, но тут в дверь постучали.
— Входите… — натягивая на себя простынь, сказал Петр. — Открыто.
Дверь открылась, и в номер вошел Толкунов.
— Извини, если разбудил… — спросил он, поздоровавшись.
— Ну что вы, Валентин Михайлович… — сказал Петр. — Я собирался одеваться, чтобы на завтрак идти…
Он говорил, стараясь не смотреть на Толкунова.
Впрочем, и тот не искал его взгляда.
— А я телеграмму, Петя, получил… — сказал он, подойдя к окну. — У нас ЧП на фирме. Мне надо в Петербург возвращаться…
— А я…
— А что ты? У тебя еще на целую неделю вперед пансионат оплачен… Отдыхай… Покупайся за нас в море…
— Тамара Алексеевна с Ольгой тоже уезжают? — чувствуя, как сваливается с его плеч тяжесть, спросил Петр.
— Да… Мы вместе решили ехать…
— Я сейчас оденусь и спущусь проститься…
— Они уже в такси сидят… — сказал Толкунов, протягивая руку. — В городе свидитесь…
Вот так легко и началась курортная, уже без всяких паломнических экстримов, неделя у моря. Без той тяжести, которую чувствовал Петр с самого начала поездки.
А в конце недели, перед отъездом, подул после грозы сильный ветер, и стало холодно. Петр смотрел, как облетают с олеандров на ступени лестницы, ведущей в пансионат, белые лепестки цветов, и вдруг неожиданно сообразил, что в Петербурге ему надо будет просто перейти на какую-нибудь другую работу, и сразу почувствовал, как хорошо он отдохнул за эту неделю, проведенную у моря.
7
Явившись в понедельник в офис, Петр сразу почувствовал неладное.
Коллеги, с которыми он здоровался, торопливо кивали в ответ и тут же отводили глаза.
— Что это с ними? — спросил Петр у секретарши Леночки, с которой он был в дружеских отношениях. — Случилось что?
— Так… — неопределенно ответила Леночка. — А тебя Валентин Михайлович просил сразу зайти, как появишься…
— Он у себя?
— Ага… Ждет тебя…
Петр, когда входил в увешанный иконами кабинет Толкунова, обдумывал, сразу ли объявить, что он уходит с фирмы или поработать несколько дней, а заодно и подыскать подходящее место.
— Здравствуйте, Валентин Михайлович…
— Здравствуй, здравствуй, Петр… — Толкунов встал из-за стола.
Но пошел почему-то не к Петру, чтобы поздороваться, а в угол, где стоял приоткрытый сейф. Вынул оттуда пакет и положил его на стол.
— Это твое… — отворачиваясь к окну, сказал он. — Извини, но так надо, Петя… Извини…
Петр заглянул в конверт. Там лежала его трудовая книжка и пухлый конверт с деньгами. Еще из конверта выпала незнакомая визитка.
— Кто это? — спросил Петр, поднимая ее.
— Это человек, которому я рекомендовал тебя на работу… Работа там примерно такая же, а оклад больше…
— Спасибо… — сказал Петр. — Ну, я пойду тогда…
— Иди, Петя… Иди…
И Петр вышел из кабинета Толкунова, не зная, огорчаться ли ему или радоваться этой неожиданной перемене, которой он хотел сам. Быстро собрал свои вещи и, не прощаясь с сослуживцами, — конечно, к любому, кого увольняют, отношение немножко настороженное становится, но чего же сразу-то так демонстративно сторониться, православные ведь все-таки… — заглянул к Леночке.
— Ты не переживай… — попросила она.
— А я и не переживаю. Устроюсь куда-нибудь…
— Еще бы ты и не устроился… — искренне сказала Леночка. — Но ты и за тот случай тоже не переживай…
— За какой случай…
— Ну там, у источника на юге… Подумаешь, испугался ты… Ну и что? Если бы со мной такое случилось, я бы тоже испугалась…
— А кто тебе рассказал, что я испугался?
— Почему мне? — удивилась Леночка. — Тамара Алексеевна, когда они вернулись, собрала всех наших и рассказала, что произошло… И про то, как ты крестик свой выкинул… Валентин Михайлович тебя защищал ужасно, он рассказывал, какие это отморозки были. Он сказал, что, если бы они у него потребовали крест снять, он и сам не знает, как бы поступил… В общем, он ужасно не хотел тебя увольнять, но коллектив так решил… Ты извини нас, ладно…
Петр вздохнул и медленно обвел взглядом помещение приемной, словно пытаясь вспомнить, где он сейчас.
Глаза его зацепились за образ Спаса, висевший между Леночкиным компьютером и стенным зеркалом.
Он удивленно сморгнул. Такое ощущение было, что он уже видел эти наполненные милосердной печалью и животворящим состраданием глаза.
Ну, да…
Там, на краю обрыва, к которому его подтащили эти отморозки, и видел…
— Ты не сердись на нас, Петя… — повторила Леночка.
— Я не сержусь… — сказал Петр и медленно осенил себя крестным знамением, глядя прямо в наполненные милосердной печалью и животворящим состраданием глаза.
Потом он поцеловал Леночку и хотел уже идти, но Леночка задержала его.
— Возьми… — сказала она и положила на стол кусок кремня, который зажимал Петр в руке у обрыва, который он там и уронил на землю. — Это Ольга просила тебе передать…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.