1. Беспрецедентные истории

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Беспрецедентные истории

Когда мы читаем описание пасхальных событий — этому посвящены последние главы четырех канонических Евангелий, — мы снова как бы сталкиваемся с кочергой Витгенштейна. Всем известно, что детали этих рассказов не совпадают.[75]Сколько женщин пришло к гробнице и сколько ангелов (или «мужей») они там увидели? Где ученики встретились с Иисусом: в Иерусалиме, в Галилее или в обоих этих местах? И так далее. Но и в Кембридже в 1946 году, и в Иерусалиме в 30 году н.э. (или около того) что–то должно было произойти, несмотря на поверхностные отличия в показаниях очевидцев. В самом деле, у нас есть все разумные основания думать, что в Иерусалиме случилось нечто особое, и это удивительное событие настолько поразило учеников, что они даже начали сбиваться в своих показаниях.

Я рассматривал этот вопрос в другой книге, где выделил четыре удивительные черты, которые присущи все рассказам канонических евангелий. И я полагаю, что эти черты заставляют думать, что здесь мы имеем дело с самыми ранними свидетельствами, но отнюдь не с позднейшей выдумкой, как многие считают.[76]

(1) Прежде всего бросается в глаза поразительное отсутствие ссылок на Библию. До рассказа о воскресении все четыре евангелиста активно используют цитаты, аллюзии и параллели, желая тем самым показать, что Иисус умер «по Писаниям». Даже рассказ о погребении наполнен параллелями с Библией. Но повествования о воскресении, за исключением одного–двух мест, почти начисто лишены чего–либо подобного. Это должно удивить нас еще больше, если мы вспомним, что в исповедальной формулировке, которую приводит уже Павел, говорится о том, что Иисус воскрес также «по Писаниям», да и сам Павел, вместе с прочими первыми христианами, активно ищет в псалмах и у пророков слова, которые позволили бы объяснить недавнее событие воскресения и показать, что оно было кульминацией продолжительной истории отношений Бога и Израиля. Почему же мы не находим ничего подобного в евангельских рассказах о воскресении? Матфей без особого труда мог бы показать, что это событие стало воплощением одного или двух пророчеств Писания, однако он этого не делает. Иоанн говорит нам, что ученики еще не знали Писания, возвещавшего воскресение Мессии, но он не приводит соответствующей цитаты.

Разумеется, кто–то может на это возразить, сказав, что хитрые создатели данных повествований пытались придать этим текстам такой вид, чтобы они выглядели старинными, подобно человеку, который намеренно удаляет из дома электропроводку, чтобы его жилище выглядело как дом столетней давности. Большинство ученых придерживается мнения, что эти истории появились во втором поколении христиан, не позже, скажем, 80–х или 90–х годов I века. Это плохо увязывается с одним фактом: хотя эти повествования согласуются (как мы увидим) с богословием Павла, из них как будто нарочно устранены все библейские аллюзии, которыми изобилуют такие тексты Павла, как глава 15 Первого послания к Коринфянам.

Этот довод критиков был бы несколько правдоподобнее, если бы мы имели только один рассказ о воскресении или несколько рассказов, созданных на основе одного–единственного. Но это совершенно не так.[77] Так что остается одно из двух: либо надо себе вообразить, что четверо совершенно разных авторов решили придумать рассказ о пасхальных событиях на основании богословия ранней церкви, но выкинули из него все библейские аллюзии и умудрились сделать это совершенно разными способами, не допустив богословских расхождений; либо надо признать (и, на мой взгляд, это стократ правдоподобнее), что эти истории, даже если они были записаны позднее, восходят к самой что ни есть ранней традиции, которая сформировалась (и в таком виде отложилась в умах евангелистов) еще тогда, когда у рассказчиков не было времени спокойно поразмышлять над Библией.

(2) Вторая странная черта этих повествований чаще привлекает к себе внимание. Это тот факт, что главными свидетелями события были женщины. Нравится нам это или нет, в античном мире женщины не считались надежными свидетелями. Когда у христиан появилось время создать готовую формулировку, которую приводит Павел в 1 Кор 15, они тихо исключили оттуда женщин, которые здесь совершенно невыгодны с точки зрения апологетики. Но в евангельских рассказах они играют и главные, и второстепенные роли, это — первые очевидцы, первые апостолы. Такое нельзя придумать. Если бы традиция началась со свидетелей — мужчин (что мы видим в 1 Кор 15), никто, переписывая ее, не стал бы включать туда женщин. Но все евангелия говорят именно о женщинах.

(3) Третья странность касается описания воскресшего Иисуса. Если бы евангельские повествования — как думали многие критики — строились на основе образов Писания или отражали внутренний опыт первых христиан, можно было бы ожидать, что воскресший Иисус сиял, подобно звезде. Об этом говорится в Книге Даниила. Это могло быть отражением внутреннего света. Это соответствует описанию преображения. Но ни один из евангелистов не описывает воскресшего Иисуса таким образом. Он является как обычный человек с обычным телом, так что Его можно принять за садовника или за случайного попутчика на дороге. Но одновременно эти истории говорят нам — и это делает их самыми поразительными в мире, — что это было преображенное тело. Оно, вне сомнения, материально: оно вобрало (если так можно сказать) материю распятого тела, так что могила осталась пустой. Но в то же время оно способно проходить сквозь закрытые двери, не всегда можно увидеть в нем знакомые черты, а в конце оно уходит в Божье пространство, то есть на небеса, через тонкую преграду, которая, как полагали большинство иудеев, отделяет место обитания Бога от места обитания человека. И эта история не похожа на что–либо известное ранее. Ни один из текстов Ветхого Завета не говорит о теле, обладающем такими свойствами. Никакие мысли богословов не могли пересказать то, что поведали евангелисты, — и снова заметим, что евангелисты рассказали нам на удивление разные истории.

В частности, это позволяет полностью опровергнуть вздорное мнение старых ученых о том, что наиболее «физические» описания у Луки и Иоанна были созданы в конце I века для борьбы с докетизмом (представлением о том, что Иисус не был реальным человеком, но лишь «казался» таковым).[78] Если бы у этих евангелистов воскресший Иисус просто ел печеную рыбу (Лука) и предлагал Фоме к нему прикоснуться (Иоанн), тут еще была бы хотя бы видимость правдоподобия. Но если предположить, что Лука и Иоанн просто придумали эти истории для полемики с докетами, надо признать, что они сделали это крайне неудачно: Воскресший у этих евангелистов входит через закрытую дверь и внезапно исчезает, иногда Его узнают а иногда нет, и в конечном счете Он восходит на небеса.

(4) Четвертая загадочная особенность рассказов о воскресении состоит в том, что они буквально ни словом не упоминают о христианской надежде на будущую жизнь. Практически в любом другом месте Нового Завета, когда речь заходит о воскресении Иисуса, оно связано с последней надеждой на то, что в один день его народ восстанет, подобно Христу, и что христиане уже предчувствуют это в крещении и в своей жизни. В отличие от тысяч пасхальных песнопений и миллионов пасхальных проповедей, в евангельских рассказах о воскресении ни разу не говорится о чем–то вроде того, что «Иисус воскрес, а значит, нас ждет новая жизнь после смерти», — и уж, разумеется, не говорят: «Иисус воскрес, а потому и мы после смерти отправимся на небеса». Они не повторяют традиционных слов первых христиан: «Иисус воскрес, а потому и мы будем воздвигнуты из мертвых после сна смерти». Ничего такого мы не находим. В описаниях евангелистов воскресение — событие в этом мире и в настоящем времени: Иисус был воздвигнут из мертвых, следовательно, Он — Мессия, а потому есть также подлинный Господин мира; Иисус воскрес, а значит, Бог уже начал дело нового творения — и у нас, последователей Иисуса, появилась новая задача! Иисус воскрес, и мы должны стать его посланцами и возвестить всему миру о его господстве, чтобы его царство осуществилось и на земле, как на небесах! Без сомнения, уже у Павла мысль о воскресении Иисуса тесно связана с мыслью о воскресении всего народа Божьего. Если бы евангельские повествования были выдуманы в конце I века, в них бы непременно упоминалось об окончательном воскресении всего народа Божьего. Но они об этом молчат, потому что были созданы раньше.

Можно еще многое сказать об этих евангельских повествованиях. Но я хочу завершить данный раздел выводом: стократ правдоподобнее мысль о том, что эти истории появились еще прежде Павла, и потом не подвергались существенной переработке в процессе передачи и редактирования, разве что разные авторы, каждый по–своему, расставляли акценты. И действительно, повествования отражают богословские особенности каждого евангелиста: скажем, у Матфея в них звучат те же темы, что и в других евангелиях, и т.д. Но то же самое происходит и тогда, когда разные художники пишут портрет одного человека. Мы видим, что вот перед нами произведение Рембрандта, а вот — Гольбейна. Можно узнать руку любого мастера, но одновременно мы распознаем и его модель. Художник не менял цвет ее волос, форму носа или особую задумчивую улыбку. И когда мы задаем себе вопрос, почему эти истории — во многом различные, но все же во многом столь удивительно сходные — были созданы так рано, первые христиане дадут нам на это простой ответ: потому что это событие произошло, хотя тогда его было крайне трудно описать, да и в нем было много загадочного. Эти рассказы, слегка отредактированные и записанные позднее, восходят к самым первым временам. И гипотеза, что это — легенды, которые были записаны намного позднее, чтобы дать историческое обоснование тому, что по существу было частным внутренним опытом, начисто лишена правдоподобия.

Об этом свидетельствуют практически все первые христиане: люди особого образа жизни, и их истории — не результат новых религиозных переживаний и прозрений, но следствие определенного события. Это событие произошло с распятым Иисусом, и оно означало, что Иисус действительно оказался Мессией и что Божий новый век уже ворвался в нынешнее время, а также, что христиане получили новое задание. Это заставило их с новой силой утверждать иудейскую веру в воскресение, они не заменили эту веру каким–либо альтернативным языческим представлением, но внесли в нее несколько значимых изменений. И теперь настало время спросить себя: что может сказать историк об этом событии? Данному вопросу посвящен второй раздел этой главы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.