2. «Второе пришествие» — что это?
2. «Второе пришествие» — что это?
«Христос умер, Христос воскрес, Христос придет снова», — говорим мы, англикане, во время евхаристии. И разумеется, то же самое мы утверждаем, читая Символ веры: «Он придет снова в славе судить живых и мертвых». И если мы поем эти слова во время Адвента, мы повторяем их не один раз: «Аллилуйя! Гряди, Господи, гряди!»
Но если мы относимся к основным церквам современной Великобритании — или многим другим, в том числе и Северной Америки, — мы могли бы не переводя дыхания к этому добавить: «Хотя я совершенно не понимаю, что это значит». Так называемое второе пришествие не является важной темой проповедей в основных церквах, даже во время Адвента. (Конечно, существуют церкви, в которых «второе пришествие» является чуть ли не единственным предметом внимания, и вскоре мы о них поговорим.) Недавно принятый порядок библейских чтений, которыми пользуются в моей церкви, уводят нас от этого вопроса. Более того, возрождение евхаристической жизни в Церкви Англии в послевоенные годы повлекло за собой (по крайней мере, в некоторых кругах) распространение богословия, в котором практически нет места для последнего «пришествия». «Почему мы говорим "Христос придет снова", — спрашивал один озадаченный прихожанин в 1970–х, когда это тройное утверждение впервые ввели в англиканскую литургию. — Разве нас не учили, что он приходит — чтобы пребывать среди нас — через евхаристию?»
Что же мы можем сказать о «втором пришествии» Иисуса?
На данном этапе мы уже можем рассмотреть этот вопрос в том общем контексте, где эта тема обретает свой смысл. В предыдущих главах мы рассматривали представления о жизни после смерти и о будущем вселенной, причем и наших современников, и современников Иисуса. Мы можем утверждать, опираясь на доступные нам исторические факты, что первые христиане верили в телесное воскресение Иисуса. Кроме того, в предыдущей главе я описал надежду христиан на будущее в широком смысле — надежду на обновление всего мира. Далее мы рассмотрим надежду в ее частном аспекте — судьбу отдельного человека в рамках этой системы мышления, но прежде нам нужно поговорить об одном важнейшем аспекте масштабной надежды. Как утверждает Новый Завет, когда Бог обновит весь мир, в центре этого нового мира окажется сам Иисус.
Что об этом говорит вера христиан? Актуальны ли для нас сегодня эти представления? И как мы сами можем в это верить?
В XX веке на подобные вопросы отвечать стало труднее. У такого положения вещей есть две одинаково важные причины.
С одной стороны, «второе пришествие» Иисуса Христа стало любимой темой многих христиан Северной Америки, особенно в направлениях, окрашенных фундаментализмом и диспенсационализмом, хотя и не только в них. Миллениаристы XIX века, в частности направление Д. Н. Дарби и Плимутских братьев, постепенно распространили идею, которую теперь разделяют миллионы, что мы живем в «конце времен», когда, наконец–то должны осуществиться великие пророчества. И среди этих пророчеств центральное место занимает обетование, что сам Иисус придет на землю и унесет истинных верующих из этого порочного мира, чтобы они были вместе с Ним, а затем, после периода господства греха, снова возвратится, чтобы вечно править миром. Попытки увязать эти пророчества с геополитическими событиями 1960–х и 1970–х (их кульминацией стал бестселлер Хэла Линдси «Великая последняя планета Земля»[129]) потеряли свою популярность, но им на смену пришли фантастические сценарии из серии книг Тима Ла Хэя и Джерри Дженкинса. Их первый «труд» под названием «Оставленные на земле» (Left Behind) дал название серии из двенадцати книг, причем большинство из них прекрасно раскупаются и занимают звездное положение в списках американских бестселлеров. Там говорится о моменте, когда все верные христиане уже были «восхищены» с земли, а «оставленные» борются за выживание в безбожном мире. Это захватывающий сюжет для легкого чтения, и специалисты по социальной и политической психологии могут размышлять о феномене влияния такой якобы богословской популярной литературы, хотя я этого не стану делать. Данный феномен отмечают не только в США: книги неплохо расходятся и в Великобритании, хотя я с трудом могу представить, кто же именно покупает их в моей стране.[130]
Одержимость (мне не кажется, что в данном контексте это слишком сильное слово) американских христиан вторым пришествием, а точнее — одной определенной и, как мы увидим, крайне искаженной его версией, — не ослабевает. Впервые я столкнулся с этим явлением, когда читал лекции в Тандер–Бее (Онтарио) в начале 1980–х. Я говорил об Иисусе и Его историческом контексте, и меня поразило, что после этого почти все вопросы, которые мне задавали, касались экологии: люди говорили о деревьях, воде и злаках, чем богаты те места. И я узнал, что многие консервативные христиане из Онтарио — хотя таких еще больше на юге США — утверждают, что, поскольку мы живем в «последние времена» и уже скоро настанет конец нашего мира, у нас нет причин беспокоиться о загрязнении планеты, кислотных дождях и тому подобных вещах (такую точку зрения я уже приводил ранее). И в самом деле, разве мысли о таких проблемах — это не проявление «бездуховности» или даже недостатка веры? Армагеддон уже приближается, а потому какое нам дело до того, что (и тут–то мы, как я полагаю, и приближаемся к сути вопроса) компания General Motors продолжает отравлять воздух Канады.
Подобные вопросы встают перед нами сегодня. Размышления о конце света, ставшие хлебом насущным для многих «религиозных правых» в США, удивительным образом переплетаются с программами некоторых ведущих американских политиков. К этому вопросу мы еще вернемся. А в целом для миллионов сегодняшних христиан второе пришествие означает, что нынешний мир обречен на уничтожение, хотя избранных при этом заберут на небеса.
Это вызывает обратную реакцию, которая одновременно питается энергией старого доброго либерализма эпохи Просвещения, так что в результате основные церкви Запада изо всех сил пытаются освободиться от мысли, что Иисус «снова придет во славе судить живых и мертвых», или хотя бы избавиться от конкретных образов, связанных с этим событием.
Люди с подозрением относятся к обоим компонентам этого положения: и к самому пришествию, и к суду. Мысль о том, что Иисус «придет» в этот мир как некий инопланетный завоеватель, для многих ассоциируется со старинным богословием «сверхъестественного» и «Божественного вмешательства», с которым они сражались всю свою жизнь или хотя бы пытались найти для него новое понимание. Они не могут себе представить, что Иисус все еще находится в каком–то месте. А потому слова о его «пришествии» понимаются как выражение надежды на обновление мира в целом. В конце концов, говорят такие критики, первые христиане ожидали, что Иисус придет к ним очень скоро, но этого не случилось, а потому нам нужно новое понимание их надежды, которое имело бы смысл и сейчас, две тысячи лет спустя. Кроме того, идея суда наводит многих на мысль о мстительном божестве, исполненном гнева, которое желает отправить как можно больше людей в ад. Мы привыкли с недоверием относиться к людям, которые склонны обвинять и наказывать окружающих. Подобным образом, мы без симпатии и с подозрением относимся к богословским системам, в которых обвинение и наказание занимают центральное место. В конце концов, на еврейском слово «обвинитель» звучит как hasatan — «сатана».
Таким образом, сегодня мы видим две полярные позиции. Я намерен показать, что идея «восхищения на небеса» основана на неверном понимании двух стихов из посланий Павла, а когда мы устраним эту ошибку, перед нами откроется представление о пришествии Иисуса, которое по–прежнему занимает важнейшее место во всем учении христианства. В то же время и старинный либерализм эпохи Просвещения с его ненавистью к любому «суду» сам стал мишенью для критики. Наше поколение насквозь пропитано морализмом и склонно выносить решительные суждения. Мы осудили апартеид и нашли его отвратительным. Мы осудили жестокое обращение с детьми и вынесли ему обвинение. Мы нашли геноцид ужасным и осудили его. Мы снова открыли то, что знали авторы псалмов: Бог будет «судить» мир, чтобы в конце его исправить, сделать прямым, и вслед за этим прозвучит не просто вздох облегчения, но восклицания радости творения: деревьев и полей, океанов и ручьев.[131]
В то же время, хотя в нашей культуре непопулярна старомодная вера в сверхъестественные явления, мы, без сомнения, обожаем духовность в любом доступном виде.[132] Я подозреваю, что если бы сегодня появилась вера во «второе пришествие» не Иисуса, а кого угодно другого (скажем, Кришны или Будды), миллионы людей в нашем постсекулярном обществе приняли бы ее без критики, начисто позабыв о рационализме Просвещения. В современных умах царит загадочная сумятица: мы с радостью принимаем любую иррациональную мысль, которая может дать нам какую–то дозу духовности, но снова становимся рационалистами (в частности, критиками эпохи модернизма), когда хотим отмахнуться от христианской традиции.
Однако именно христианская ортодоксия, при верном ее понимании, помогает нам беспрепятственно пройти по этому болоту и выйти к нужной цели. Но прежде чем мы этим займемся, я хотел бы обратить внимание на одно слово, которое слишком часто толкуют неверно и которое будет нам мешать, если мы не разберемся с его значением. Я имею в виду пресловутый термин «эсхатология».[133]
Под словом «эсхатология» очень часто понимали надежду первых христиан, что Иисус вернется в течение времени жизни одного поколения, а затем — последующий пересмотр этой надежды, когда она не осуществилась. Было принято думать, что эта надежда основывалась на вере иудеев I века в то, что мир подходит к концу.
В 1992 году в книге «Новый Завет и народ Божий» я показал, что первые христиане, хотя и ожидали возвращения Иисуса, не были слишком обеспокоены тем, что этого не случилось в течение жизни одного поколения, что же касается представлений, позаимствованных христианами у иудеев, речь там идет не о конце этого мира, но о драматическом изменении порядка на земле. Мой оксфордский коллега, прочитав ту книгу, сказал: «Значит, вы теперь уже отбросили эсхатологию…» — имея в виду примерно следующее: «Вы отбросили идею, что иудеи и христиане I века ожидали конца света». Я возразил ему — и скажу то же самое сейчас, что никоим образом не оставил эсхатологию. Буквальный смысл этого слова — «изучение последних вещей»; оно говорит не просто о смерти, суде, небесах и аде, как часто думают (и как этот термин все еще описывают многие словари). Оно указывает на крепкое убеждение большинства иудеев I века и практически всех первых христиан, которые верили, что история, под водительством Бога, движется в определенном направлении — к новому Божьему миру справедливости, исцеления и надежды. И переход от нынешнего мира к миру новому — вовсе не разрушение нынешней пространственно–временной вселенной, но ее радикальное исцеление. Как мы видели в предыдущей главе, авторы Нового Завета, в частности Павел, с надеждой всматривались в это будущее событие и видели в воскресении Иисуса его начало, его первые плоды. Таким образом, когда я (как и многие другие) использую термин «эсхатология», то не думаю исключительно о «втором пришествии», не говоря уж о различных связанных с ним теориях, но скорее — о будущем, которое Бог уготовал для нашего мира, а также о вере в то, что это будущее грядет уже сегодня. Вот о чем говорил Иисус и чему учила церковь в самом начале. Первые христиане видоизменили, но не отбросили иудейскую эсхатологию, которую изначально разделяли.
Как же нам следует понимать «второе пришествие»? Как его понимали сами авторы Библии? Этим вопросам будет посвящена следующая глава.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.