Глава восьмая

Глава восьмая

Внезапно воспоминания Петра прервались: из-за угла вынырнул ночной дозор. Стражников было трое; под их яркими плащами виднелись покрытые металлическими пластинами кожаные панцири. Двое римлян несли факелы, и в их свете сумрачно блестели шлемы воинов. Кожаные солдатские сапоги на взгляд нашего современника смотрелись необычно: пальцы они оставляли открытыми. На перевезях висели короткие мечи в ножнах. Однако, несмотря на величественную античную амуницию, эти римляне выглядели чмошненько: и Публий, начальник дозора, человек с грубым и пакостливым выражением лица, и оба его подчиненных, имена коих история не сохранила. Лучшие воины служили в армии, а этих отправляли для охраны общественного порядка.

Христиане в растерянности остановились и неаккуратно опустили свою ношу на землю. Петра сотрясло, он больно ударил локоть.

— Что вы здесь делаете? — спросил Публий, пристально разглядывая участников ночного шествия.

— Наш вельможа захотел прогуляться, и мы несем его, — ответил Анания.

«Странный у них господин, — подумал римлянин. — Набрал челядь из евреев. Неужели не мог купить рабов получше»?

Князь апостолов отодвинул шторку и высунулся наружу, намереваясь узнать, почему «стоим».

— Разрази меня Юпитер! — вскричал начальник дозора и отступил на два шага. — Ну и страшный же у вас вельможа!

— На его святом лике печать благословения Божьего! — молвил молодой дебил Есром (эту мудрёную фразу Симон уже несколько месяцев вдалбливал в его голову, и, как видим, успешно).

— Да, хорошо ваш бог его припечатал! — засмеялся начальник патруля, и, верный природе сотрудников правоохранительных органов всех времен и народов, добавил: — Дайте денег, а не то отведу вас всех в участок.

— Бедные мы, — ответил, вылезая из носилок, апостол. — Сами милостыню просим.

Но так как «вельможа» ехал в дорогих носилках, слова Петра вызвали у стражников недоверие. Публий предположил, что этот странный господин, напившись вина и пресытившись ласками жены и рабынь, на ночь глядя решил развлечься с блудницами. Следовательно, он обязательно должен был иметь наличность. Откуда стражники могли знать, что Кефас ехал не к женщинам, а по дурацкому делу?!

Античные милиционеры с большим рвением обыскали и господина, и слуг, и носилки, но вместо желанных монет нашли лишь несколько кусочков папируса. Начальник дозора развернул один из них и при свете факела, услужливо поднесенного подчиненным, прочел:

— Пес возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи[19].

Римляне засмеялись.

— А ты писатель, — обращаясь к Симону, сказал Публий, — правда, несколько грубоватый. Так у тебя точно нет денег?

— Не тленным серебром или златом искуплены мы от суетной жизни, преданной нам от отцов, но драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого агнца[20], — ответил апостол.

— Что-то ты странное говоришь, — молвил римлянин, — и о предках неуважительное. Обыщите их еще раз!

Но и снова, всё перерыв и даже проверив рты и другие отверстия задержанных, стражники не нашли ничего ценного.

— Ладно, если денег нет, то я удовольствуюсь носилками, — вкрадчиво молвил Публий и уставился на Петра, желая видеть его реакцию. Начальник дозора при всей своей показной наглости и самоуверенности был труслив и всегда боялся ограбить не того, кого можно. Вдруг у этого вельможи большие связи!

Выслушав разбойничью речь служителя закона, апостол остолбенел и тихо застонал, от бессилия крепко сжимая кулаки. «Перебить их, что ли? — размышлял он. — Нет, у них мечи, а мы безоружны… Проклятые захватчики…» От скорби и просто по привычке Петр впал в транс и пробурчал несколько слов на «ином» языке.

— А, так ты ругаться вздумал! — закричал Публий и так приложился к груди апостола, что тот влетел обратно в носилки. — Ребята, вытряхните его оттуда, берите вещественное доказательство и за мной!

Стражники, повинуясь приказу, освободили носилки и понесли их за Публием.

— Мы в участок? — спросил один из подчиненных.

— Нет, отнесем ко мне домой.

— Но постой, Публий, деньги мы всегда делили, а носилки ты хочешь сам захапать!

— А как я их разделю?

— Отдай наши доли деньгами, — вступил в спор другой стражник.

Начальник дозора обернулся и сделал неприличный жест. Тогда бойцы бросили трофей и стали угрожающе приближаться к Публию…

Христиане наблюдали за этой сценой.

— Развонялись легавые, — зло усмехнулся опытный в таких делах Петр. И действительно, этим качеством правоохранительные органы антагонистических обществ весьма напоминают органы половые. А чтобы избежать разложения, и то, и другое надо почаще мыть и «чистить». Мы, жители XXI века, гигиене, кажется, научились. Но в другом, не менее важном направлении — охране общества от его же охранников — продвинулись слабо.

Наконец, стражники пришли к компромиссу (Публий пообещал напоить своих подчиненных дешевым вином), и римляне скрылись из виду. Дождавшись этого, апостол стал посылать им вслед страшные проклятия. Правда, он честил всех жителей Апеннинского полуострова, тех, кто и не ведал, какая беда стряслась этой ночью с Петром. Будь Симон умней и справедливей, он бы обозлился не на всех римлян, а только на правоохранительных.

Вскоре князь апостолов объявил, что Иисус Христос запретил ему брать льва на воспитание. Действительно ли у Кефаса была такая галлюцинация или же он солгал, испугавшись трудностей? Сложно сказать…

Так бесславно завершилась львиная эпопея.

Утром Петра ждал другой неприятный сюрприз: в обители взбунтовались еллинистские вдовицы[21]. При вступлении в секту они внесли в казну немалые суммы, но их паек не был лучше, чем жратва «голи перекатной». Однако еврейки из стран «языческих» терпели эту несправедливость. Терпели, пока не появился Стефан.

Рацион питания древних иудеев и, следовательно, первых христиан был очень скуден. И не только потому, что земледелие и скотоводство в этом варварском крае находилось на примитивном, по сравнению с Римом, Грецией или Египтом, уровне; в ещё большей степени к голоду приводили безумные религиозные запреты.

Иногда можно услышать мнение: иудеи не едят свиней потому, что последние любят валяться в грязи и неразборчивы в пище. Но тогда почему представители «богоизбранного» народа не вкушают гораздо более чистоплотных зайцев? А всё дело в том, что меню евреев регулируют совершенно иррациональные законы, изложенные в 11-й главе ветхозаветной книги «Левит» (части Библии): «Всякий скот, у которого раздвоены копыта и на копытах глубокий разрез, и который жуёт жвачку, ешьте; только сих не ешьте: <…> зайца, потому что он жуёт жвачку, но копыта у него не раздвоены; нечист он для вас. И свиньи, потому что копыта у ней раздвоены и на копытах разрез глубокий, но она не жуёт жвачки; нечиста она для вас…» Но что же можно есть? «Из всех пресмыкающихся, крылатых, ходящих на четырёх ногах, тех только ешьте, у которых есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле. Сих ешьте из них: саранчу с её породою, солам с её породою, харгол с её породою, и хагаб с её породою».

Вот какими деликатесами питались жители Иудеи, в том числе и христиане! Когда тучи пустынной саранчи налетали на Иерусалим и с жадностью набрасывались на растения, горожане выходили на охоту. Смешно размахивая руками, подпрыгивая или падая наземь, евреи ловили отчаянно стрекочущих жёлтых, с тёмными пятнышками насекомых, душили их и бросали за пазуху. А потом в частных кухнях и в общественных, как у христиан, трапезных можно было услышать громкий хруст разжёвываемой саранчи и довольное урчание утолявших голод евреев.

Стефан недавно стал христианином. Это был буйный, абсолютно неуправляемый муж с чертами лица топорной работы (то есть природа-мать при изготовлении его физиономии не сочла нужным использовать более тонкие инструменты). Пышная шевелюра Стефана, отчасти скрывавшая его большие уши, всегда была взъерошена, а в выпуклых глазах сверкало бешенство, которое христиане ошибочно принимали за религиозное рвение. Он болел манией величия и потому хотел стать главой секты. А для начала Стефан решил взять под свой контроль кухню. Уже несколько дней он усиленно подстрекал к бунту еллинистских вдовиц, однако те пока не решались на открытое выступление против апостолов. Но в то утро чаша их терпения переполнилась…

Христианская трапезная была невелика, и сектантам приходилось посещать её в три смены. Сейчас пришли позавтракать вдовицы из «языческих» стран, Анания и Стефан с несколькими своими дружками. Помогавшая на кухне Сапфира носила и расставляла еду по кривым, неумело сколоченным столам. На этот раз христиане получили по миске какой-то совершенно несъедобной похлёбки и по одной саранче.

— Ну хватит! Надоело! — не выдержала вдовица Диана, попробовав первое блюдо. — Как такую гадость можно есть?!

Стефан только этого и ждал. Он молниеносно вскочил с лавки и закричал:

— А сколько вы Симону своих денег отдали? А зачем? Для того, чтобы питаться мерзостью?

— Не гневите Бога, гордецы и чревоугодники! — возмутилась сестра Юдифь. — Ишь, уже до Святого Кефаса добрались!

— А что ж твой Кефас сам в грехах погряз? — продолжал полемику Стефан. — Он козлятинку вкусную ест, а пьёт столько, что весь дорогим вином пропитался! На чьи же деньги закупают для апостолов все эти деликатесы? На ваши, о вдовицы! А нас, подлец, саранчой кормит!

— Правильно! — согласились почти все еллинистки. — Пусть сам её жрёт!

Юдифь, оставшись в меньшинстве, сосредоточенно обгрызала и обсасывала лапки насекомого.

— Нельзя это так оставлять! — кричал Стефан. — Пора действовать!

— А как? — послышалось со всех сторон.

— Мы сами, а не апостолы, должны контролировать деньги, идущие на закупку провианта!

Анания и Сапфира хоть и не решились высказать своё мнение, но сочувствовали вдовицам. Они замечали, что верхушке секты живётся гораздо лучше, чем рядовым христианам. Правда, вечно пьяные апостолы, как правило, не ели, а только закусывали. Но закусывали хорошо. И пили тоже.

Когда бунт ещё лишь разгорался, мимо трапезной проходил Есром. Услышав необычные речи, он вздрогнул и прильнул ухом к закрытой двери. Петра ругали всё громче и смелее, и его побледневший телохранитель побежал в опочивальню князя апостолов. Молодой дебил хоть и сбивчиво, но всё же довольно точно рассказал Симону о том, что творится в трапезной. Но Камень не поверил ему.

— Ты что, Есром, совсем рехнулся? Какой бунт?! Восстание против Бога?! Ступай прочь, не мешай мне.

— Рабби, я правду говорю! Клянусь!

— Дурак, нельзя клясться. Иешуа запретил.

— Но что же мне сделать, дабы ты поверил?!

Пётр внимательней взглянул на трясущегося от страха Есрома, вдруг изменился в лице и выскочил из опочивальни. Дебил отправился за ним.

Когда они вбежали в трапезную, то увидели такую картину. Все столы и лавки были перевёрнуты, а миски валялись на полу; раскрасневшиеся люди внимательно слушали забравшегося на сундук Стефана, который отчаянно бранил Кефаса, и поддакивали оратору.

— Что здесь происходит? — завопил Пётр, пытаясь перекричать бунтовщика.

— А то, проклятый, что сам ты жрёшь в три горла, а бедных вдовиц всяким дерьмом потчуешь! — ответил Стефан.

— Ты как со мной разговариваешь?! — обомлел апостол. — И что вы все себе позволяете? Всякую дозволенную Законом пищу нам даёт Бог, и великий грех ругать её! Не видать вам Царствия Небесного!

Сектанты немного притихли. Симон воспользовался этим и, стараясь ещё сильней охладить пыл восставших, начал проповедь:

— Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём. Которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его («Евангелие от Матфея», XIII, 31,32; «Евангелие от Марка», IV, 30–32 и «Евангелие от Луки», XIII, 18,19).

Пока Пётр медленно и внушительно втолковывал эту притчу слушателям, вдовица Диана сбегала на кухню и вернулась с горчичным кустиком. Тыча растением в лицо апостола, женщина приговаривала:

— Посмотри, Симон, на своё дерево.

— Какие ж там птицы укроются?! — захохотал Стефан. Засмеялись и другие сектанты.

— Но так Иисус говорил, — оправдывался Кефас. Внезапно его «осенило», и задрожавшим голосом он промолвил Диане: — Да ты ведьма!..

— А ты Сатана! — отрезал Стефан. — Так сам Христос сказал![22] .

Теологический удар был настолько силен, что Пётр пошатнулся, но Есром вовремя его поддержал. Ситуация выходила из-под контроля, но будущий римский папа ничего не мог поделать. Кефас знал, что, пока он пытался добыть для церкви льва, остальные апостолы пили всю ночь напролёт и теперь спали, как мёртвые. А у Стефана были наготове шесть дружков, и они не скрывали от Симона своих агрессивных намерений. Конечно, Пётр мог попытаться выиграть время и дождаться, пока проспится его армия. Но он понимал, что убить так много врагов без уголовных последствий не удастся. Апостолы, даже победив в поножовщине, могли разделить судьбу Иисуса Христа. Если же руководство церкви не уничтожит бунтовщиков или не выполнит их требований, то вдовицы наверняка прибегнут к помощи властей и заберут свои вклады, тем самым совершенно опустошив казну секты. Поэтому нужно было договариваться, и как можно скорее, ибо сторонник Стефана Николай Антиохиец всё настойчивее лез к главе общины, пытаясь схватить его за нижнюю губу (которая, как мы помним, безжизненно свисала и потому была особенно удобна для захвата). В очередной раз увернувшись от Николая, Пётр лицемерно молвил:

— Внушил мне Господь, что вы правы, возлюбленные мои братья и сестры. Надо бы вас получше кормить. Но нехорошо нам, Святым Апостолам, оставивши слово Божие, пещись о столах. Посему, любезные мои единоверцы, выберите из своей среды семерых достойных, исполненных Святого Духа и мудрости. Их и поставим на сию службу, а мы, Апостолы, постоянно пребудем в молитве и служении Отцу нашему Небесному[23].

— Отцу Кувшинию вы служите, — съязвил Стефан, но вдовицы, добившись от главы секты уступок, больше не желали с ним конфликтовать и успокоили вождя восстания. Женщины проголосовали и избрали «пещись о столах» Стефана и его дружков: Филиппа, Прохора, Никанора, Тимона, Пармена и Николая Антиохийца, обращенного из язычников («Деяния Святых Апостолов», VI, 5).

В результате этого переворота питание рядовых христиан немного улучшилось. Новые начальники кухни не были, в отличие от апостолов, приблатненными уголовниками и потому оказались справедливее: они меньше воровали. Ну, а Петру удалось удержать в своих руках самое ценное — казну.

Дальнейшая судьба Стефана трагична. Слишком буйный и неразумный, он всюду болтал много лишнего, и иудеи побили его камнями («Деяния Святых Апостолов», VII, 58–60). Стефан официально считается первым христианским мучеником.