Падмасамбхава и духовный материализм

Падмасамбхава и духовный материализм

Пема Гьялпо

Тема, которую мы будем обсуждать, невероятно сложна. Возможно, некоторые из вас сильно запутаются. Другие же, возможно, что-то поймут. Мы будем говорить о Гуру Ринпоче, которого на Западе часто называют Падмасамбхавой; мы рассмотрим его природу и поговорим о различных подходах к образу жизни, выработанных им в процессе работы с учениками. Это очень тонкая тема, и некоторые её аспекты весьма сложно передать словами. Надеюсь, никто не сочтёт мою скромную попытку изобразить Падмасамбхаву его исчерпывающим описанием.

Вероятно, для начала нам понадобится выяснить хотя бы то, кем был Падмасамбхава, каково его место в Буддадхарме (буддийских учениях) вообще и почему он так любим всеми тибетцами.

Падмасамбхава был индийским учителем, который принёс полные учения Буддадхармы в Тибет. Даже сейчас и здесь, на Западе, он остаётся для нас источником вдохновения. Мы унаследовали его учения, и, с этой точки зрения, наверное, можно сказать, что Падмасамбхава живёт и здравствует.

Полагаю, что лучший способ охарактеризовать Падмасамбхаву для людей с западным или христианским культурным мировоззрением — это сказать, что он был святым. Мы будем говорить о глубине мудрости Падмасамбхавы, о его образе жизни и о его искусных методах общения с учениками. Ученики, с которыми ему пришлось иметь дело, были тибетцами — невероятно дикими и некультурными. Падмасамбхава был приглашён в Тибет, однако оказалось, что тибетцы понятия не имеют, как следует встречать и принимать великого гуру, прибывшего из далёких краёв. Они были очень упрямыми и грубыми — очень приземлёнными людьми и чинили всевозможные препятствия деятельности Падмасамбхавы в Тибете. Но проблемы создавали не только тибетцы — особенности климата, ландшафта и социальной обстановки также мешали Падмасамбхаве. В некотором роде его ситуация была очень похожа на нашу нынешнюю ситуацию. Американцы гостеприимны, и всё же американская культура имеет свою дикую и грубую сторону. Если речь идёт о духовности, американская культура не способствует тому, чтобы люди запросто принимали явленный им яркий свет.

Так что между этими ситуациями существует определённое сходство. В терминах этого сходства, тибетцы олицетворяют американцев, а Падмасамбхава — самого себя.

Прежде чем говорить о подробностях жизни Падмасамбхавы и его учений, как мне кажется, будет полезно рассмотреть понятие святого в буддийской традиции. Понятия святости в христианской и в буддийской традициях в некотором смысле противоречат друг другу. В христианской традиции святым обычно считают того, кто имеет прямой контакт с Богом и, вероятно, будучи совершенно опьянённым божественностью, способен принести людям некоторое утешение. Люди могут видеть в святом пример высшего сознания или высшей стадии развития.

Буддийский подход к духовности заметно отличается от христианского — он нетеистический. В нём нет принципа внешней божественности. Следовательно, нет и возможности получить обещания от божественного и перенести их оттуда, сверху, сюда, на землю. Буддийский подход к духовности связан с пробуждением, происходящим внутри нас самих, а не с взаимоотношениями с чем-то внешним. Поэтому представление о святом как о человеке, способном раскрыть себя настолько, чтобы войти в контакт с внешним высшим принципом, получить от него что-то, а затем поделиться этим с другими, с буддийской точки зрения, неясно или попросту не существует.

Святой в буддийском понимании — такой как Падмасамбхава или сам великий Будда — это некто, подтверждающий собственным примером, что совершенно обычные, заблуждающиеся человеческие существа могут прийти к пробуждению; они могут собраться и пробудиться благодаря тому или иному событию в их жизни. Боль, все виды страдания, горе и хаос, которые являются частью жизни, начинают пробуждать людей, встряхивать их. Получив встряску, люди начинают задаваться вопросом: «Кто я? Что я? Почему это всё происходит?». Затем они продвигаются дальше и осознают, что есть что-то в них самих, что задаёт эти вопросы, нечто действительно разумное и, кажется, не до конца запутавшееся.

Вот как это происходит в жизни. Мы чувствуем небольшое замешательство — сначала нам кажется, что это замешательство, растерянность, но затем это смятение выводит на поверхность нечто действительно достойное исследования. Вопросы, которые мы задаём, пребывая в замешательстве, — это серьёзные и важные вопросы, которые действительно озадачивают нас. Мы спрашиваем: «Кто я? Что я? Что это? Что такое жизнь?» — и так далее. Затем мы углубляем своё исследование и спрашиваем себя: «А кто же, собственно, задаётся этим вопросом? Кто этот кто-то, спрашивающий: „Кто я?“. Кто спрашивает: „Что это такое?“, и что вообще значит „Что это значит?“». Наши вопросы ведут нас всё дальше и дальше, глубже и глубже. В некотором смысле это нетеистическая духовность в чистом виде. Внешние стимулы не заставляют нас подстраиваться под внешние ситуации. Скорее возникающие внешние ситуации говорят о том, что мы запутались, и от этого мы начинаем думать больше, задумываться глубже. Разумеется, когда мы это делаем, возникает ещё одна проблема: если мы выяснили, кто мы и что мы, как нам применить то, что мы узнали, к обстоятельствам собственной жизни? Как нам применить это знание на практике?

Существуют два возможных подхода. Первый: стараться жить в соответствии с тем, какими нам хотелось бы быть. Второй: стараться быть теми, кто мы есть. Стараться быть такими, какими нам хочется быть, значит притворяться божественными созданиями, духовно реализованными людьми или кем-то ещё — в зависимости от того, как мы называем свою идеальную модель. Как только мы осознаём, что с нами не так, в чём наша слабость и каковы наши проблемы и неврозы, автоматически появляется соблазн действовать прямо противоположным образом, как будто до сих пор мы и понятия не имели, что можем быть неправы или сбиты с толку. Мы говорим сами себе: «Мысли позитивно! Веди себя так, как будто ты в полном порядке». И хотя мы знаем, что с нами что-то не так на уровне конкретной жизненной ситуации, на бытовом уровне, мы считаем, что это не важно. «Да ну их, эти „негативные вибрации“, — говорим мы. — Давайте думать иначе. Давайте притворимся хорошими».

В буддийской традиции такой подход известен, как духовный материализм, что означает отсутствие трезвого взгляда на реальность или, как говорят хиппи, улёт. «Давайте забудем всё плохое и притворимся хорошими». Духовным материализмом может быть любой буддий ский, индуистский, иудаистский или христианский подход, методы которого мы используем для отождествления с хорошим, лучшим, самым лучшим или предельно прекрасным, божественным.

Отождествляя себя с добром, мы чувствуем себя счастливыми. Нас переполняет восторг. Мы думаем: «Наконец-то я нашёл ответ!» Этот ответ заключается в том, что достаточно считать себя уже освобождённым. После этого, уверив себя в том, что освобождение уже достигнуто, мы должны просто позволить всему идти своим чередом.

Затем мы добавляем последний штрих, окончательно укрепляющий наш духовный материализм: всё, чего мы не знаем или не поняли в ходе духовного поиска, мы относим к тому, что описывается в различных текстах как лежащее за пределами ума, невыразимое словами и запредельное для понимания, — неизъяснимое «Я» или что угодно. Своё непонимание происходящего с нами мы отождествляем с этими неизъяснимыми, невыразимыми вещами. Таким образом, наше неведение становится величайшим открытием. Мы можем связать это «великое открытие» с доктринальными идеями и положениями, например со «Спасителем» или с определёнными толкованиями священных писаний.

Несмотря на то, что раньше мы не знали вообще ничего, теперь мы «знаем» нечто, чего мы на самом деле не знаем. Теперь перед нами есть нечто. Мы не можем описать это посредством слов, концепций и идей, но мы обнаружили, что первым делом нам необходимо связать себя с благом. Итак, начало положено: мы можем прямо и умышленно трактовать собственное непонимание как не-непонимание. Мы делаем это просто потому, что ищем удовольствия, духовного удовольствия. Тем самым мы утверждаем, что удовольствие, которое мы ищем, имеет непознаваемую природу, поскольку на самом деле мы не представляем, какой вид духовного удовольствия получим благодаря этому ухищрению. Но все толкования писаний, говорящих о непознаваемом, можно применить к тому факту, что мы не знаем, что именно делать в духовной сфере. Тем не менее теперь мы точно обрели духовную убеждённость, поскольку подавили свои изначальные сомнения относительно того, кто мы и что мы, — ощущение того, что, возможно, мы не являемся ничем. Мы подавили это; теперь мы даже можем об этом не знать.

Подавив замешательство эго, предлагавшее нам лестницу в неизвестность, природу которой мы так и не поняли, мы обнаруживаем, что вовлечены в две игры непонимания: в игру в неизвестное и в игру в трансцендентное неизвестное. Обе эти игры — части духовного материализма. Мы не знаем, кто мы или что мы, но мы знаем, что нам хотелось бы быть кем-то или чем-то. Мы решаем двинуться к тому, чем нам хочется быть, хотя и не знаем, что это. Это первая игра. Вдобавок, будучи чем-то, мы также хотим знать, что в мире или космосе есть нечто такое, что соотносится с этим «чем-то», которым мы являемся. У нас возникает ощущение, что мы нашли то самое нечто, которое хотим познать, но понять которое по-настоящему мы не можем, а посему это нечто становится трансцендентным неизвестным. Поскольку мы не можем понять его, мы говорим: «Давайте превратим это большое, гигантское непонимание в духовную суть бесконечности божественной природы», — или что-то вроде этого.

Это должно дать нам некоторое понимание духовного материализма. Опасность духовного материализма заключается в том, что под его влиянием мы делаем всевозможные допущения. Во-первых, существует бытовой или личный уровень допущений, которые мы делаем, поскольку хотим быть счастливыми. Во-вторых, есть допущения духовного характера, сделанные потому, что трансцендентное, огромное, величайшее открытие остаётся таинственным. Это влечёт за собой новые допущения: мы не знаем, чего именно собираемся достичь, стремясь к неизвестному, однако мы даём этому некое туманное название, например «растворение в космосе». А поскольку ещё никто не заходил так далеко, то даже если кто-то подвергает открытие «растворения в космосе» сомнению, мы придумываем дополнительную логику или обращаемся за помощью к писаниям или другим авторитетным источникам.

В конечном итоге всё заканчивается тем, что мы стараемся подтвердить самих себя и истинность провозглашённого нами опыта. Никто не может подвергнуть это сомнению. На каком-то этапе вопросам не остаётся места. Мы настолько укореняемся в своём воззрении, что пространства для вопросов не остаётся вообще. Это то, что мы можем назвать достижением состояния эго, противоположным достижению просветления. И если в этот момент мне захочется проявить по отношению к вам агрессию или страсть, а вы их не примете, то это лишь ваша вина. Вы не понимаете невыразимой духовности, значит, это ваш недостаток. Единственное, чем я могу вам помочь, — это превратить вас в высушенную голову, вынуть ваш мозг и ваше сердце. Вы станете просто марионеткой в моих руках.

Таков в общих чертах портрет духовного материализма. Это первый из двух возможных подходов: пытаться стать тем, кем хотелось бы быть. Теперь давайте поговорим о втором подходе — о том, как быть тем, кто ты есть.

Этот подход заключается в том, что мы осознаём свои непонимание, бедственное положение и боль, но не принимаем эти открытия за ответ. Напротив, в своём исследовании мы идём всё дальше, дальше и дальше, не пытаясь найти ответ. Это процесс работы над собой, над своей жизнью, над психологией, без попытки найти ответ; это прямое и простое, абсолютно непосредственное наблюдение за тем, что происходит у нас в голове. И если мы сможем начать этот процесс, есть огромная вероятность, что наше непонимание — хаос и невроз, царящие в наших умах, — станет основой, фундаментом дальнейших исследований. Тогда мы начинаем вглядываться всё глубже, глубже и глубже. Мы ничто не превращаем в ответ или событие особой важности. Например, обнаружив в себе что-то неправильное, мы могли бы подумать: «Вот, это оно, в этом-то и проблема, это, должно быть, и есть ответ». Нет. Мы не останавливаемся на этом, мы идём дальше. «Почему так происходит?». Мы копаем глубже и глубже. Мы спрашиваем: «Почему это так? Почему существует духовность? Почему существует пробуждение? Почему наступают моменты облегчения? Почему существует такая вещь, как обнаружение духовного наслаждения? Почему? Почему? Почему?». Мы продвигаемся всё глубже, глубже и глубже, до тех пор, пока не достигнем точки, где нет ответа. Там нет даже вопроса. В какой-то момент и вопрос, и ответ одновременно умирают. Сближаясь, они начинают тереться друг о друга, и происходит что-то наподобие короткого замыкания. В этот момент мы обычно оставляем надежду найти ответ и, если уж на то пошло, вообще всякую надежду. У нас больше нет надежды — совсем никакой. Мы абсолютно ни на что не надеемся. Можно назвать это выходом за пределы надежды, если вам хочется использовать более изящные термины.

Отсутствие надежды — сущность безумной мудрости. Она лишена надежды, совершенно лишена надежды. Она уже по ту сторону безнадёжности. (Конечно, если мы попробуем использовать в качестве решения саму безнадёжность, велика вероятность того, что мы, по меньшей мере, снова запутаемся).

Суть процесса состоит в непрестанном движении вглубь, без идеи духовности, без идеи о спасителе, без ориентиров добра и зла — вообще без каких бы то ни было точек отсчёта! В конце концов, мы можем достигнуть фундаментального уровня отсутствия надежды, выйти за пределы надежды. Это не означает, что мы превратимся в зомби. Мы по-прежнему будем обладать всеми энергиями; мы полностью поглощены исследованием, наблюдением за тем, как этот процесс продолжается, разворачивается, разворачивается и разворачивается. Процесс исследования питает сам себя, и мы продолжаем продвигаться всё глубже, глубже и глубже. Этот процесс постоянного углубления и есть процесс безумной мудрости: характерная особенность святых буддийской традиции.

Восемь воплощений Падмасамбхавы, о которых пойдёт речь, связаны с этим процессом психологического проникновения, прорыва сквозь поверхность психологического измерения, а затем — сквозь следующую оболочку и все остальные бесконечные поверхности, движения к всё более глубинным слоям. Мы вовлекаемся в этот процесс, говоря о жизни Падмасамбхавы, о его восьми воплощениях и о безумной мудрости.

В данном контексте мы видим, что буддийский подход к духовности — это безжалостное отсечение любой появляющейся у нас возможности закрепиться на определённой стадии духовного пути. Если мы обнаруживаем, что достигли прогресса на духовном пути, само открытие этого прогресса рассматривается как препятствие для дальнейшего продвижения вперёд. Так у нас не остаётся ни единого шанса отдохнуть, расслабиться и поздравить самих себя. Это уникальное, безжалостное, непрерывное духовное путешествие. Это сущность духовности Падмасамбхавы.

Падмасамбхаве пришлось работать с людьми, населявшими Тибет в прошлом. Представьте себе: великий индийский маг и пандит, великий видьядхара, или тантрический мастер, приходит в Страну Снегов, Тибет. Тибетцы думают, что он передаст им некое прекрасное духовное учение о том, как познать природу ума. Ожидания тибетцев огромны. Падмасамбхаве приходится прорываться сквозь множество слоёв ожиданий, сквозь все предположения тибетцев о том, что такое духовность. В конце концов, когда миссия Падмасамбхавы в Тибете подошла к концу и он проявился как Дордже Дроло, все уровни ожиданий были преодолены. Тибетцы начали понимать, что духовность — это преодоление надежды и страха, а также внезапное обнаружение разумности, сопровождающей этот процесс.

Вопрос: Чем безумная мудрость отличается от обычного сумасшествия? Возможно, некоторые люди, прикрываясь безумной мудростью, захотят остаться сумасшедшими и запутавшимися. Так в чём же разница?

Ответ: Вообще-то, именно это я пытался объяснить на протяжении всей лекции, но попробуем ещё раз. В случае обычного сумасшествия мы постоянно пытаемся выйти из игры победителями. Чтобы вырваться вперёд, мы даже можем попытаться представить сумасшествие как некое достоинство. Мы можем очаровывать людей своей страстью, разрушать их гневом или делать ещё что-то. В уме постоянно идёт игра. Игра ума, непрерывное создание стратегий, лишь изредка дарит нам моменты облегчения, но это облегчение в дальнейшем должно быть поддержано агрессией. Такое безумие должно постоянно, непрерывно себя поддерживать.

В случае изначального сумасшествия безумной мудрости мы вообще не позволяем страсти соблазнить нас, а агрессии — взбудоражить. Мы принимаем эти переживания так, как есть, а если вдруг посреди этой обыкновенности возникает нечто, изображающее из себя важное дело, мы пресекаем его — без оглядки на то, что хорошо, а что плохо. Безумная мудрость — это действие истины. Она пресекает всё. Она даже не пытается выдать ложь за правду, поскольку это действие само по себе является искажением. Безумная мудрость беспощадна, ведь если вам нужна абсолютная истина, если вы хотите быть полностью и совершенно благоразумным человеком, тогда ни одно предложение о переводе того, что возникает, на ваш язык или об истолковании этого в ваших терминах не заслуживает рассмотрения.

С другой стороны, подход обычного сумасшествия подразумевает постоянную готовность к этому — к тому, чтобы подгонять под себя всё, что возникает. Вы делаете это, чтобы всё было таким, как вам хочется, таким, каким вам хочется всё видеть. Но безумная мудрость абсолютно точна, происходя из момента, в котором всё существует так, как есть. Это образ действий Падмасамбхавы.

Вопрос: Как дисциплина соотносится с умением быть тем, кем ты на самом деле являешься? Я думал, что дисциплина означает принятие определённых ограничений.

Ответ: Самая сложная дисциплина — это быть тем, кем ты на самом деле являешься. Постоянно стараться быть тем, кем ты не являешься, гораздо легче, потому что мы научились обманывать себя и других, подгонять все вещи под удобные для нас категории. Если же мы откажемся от этого, нас всё будет слишком сильно раздражать, нам станет очень скучно. Мы больше не сможем уговорить себя на что бы то ни было. Всё достаточно просто.

Вопрос: В своих объяснениях вы часто используете юмор. Является ли чувство юмора в том виде, в котором вы его используете, тем же, что безумная мудрость?

Ответ: Не совсем. Чувство юмора всё-таки слишком близко к другой стороне — к надежде и страху. Это диалектическое мышление, в то время как безумная мудрость — всесторонний подход.

Вопрос: Взаимодействуем ли мы с надеждой и страхом через дисциплину духовной практики?

Ответ: Это интересное замечание. С этой точки зрения, всё беспощадное, не ведающее надежды и страха, связано с духовной практикой.