Православие, Католичество, Протестантизм

Православие, Католичество, Протестантизм

[...]В сложных взаимоотношениях между Католической и Православной Церквами первичным было церковно–культурное отчуждение, а те пункты, которые обычно ставятся как признаки, отличающие православных от католиков, появились в качестве вторичных значительно позже.

Достаточно сказать, что споры об обычаях, о времени празднования Пасхи и так далее между Западом и Востоком бушевали за многие века до появления догмата о папском примате.

Важно подчеркнуть, что догмат о папском примате и авторитете (примат и авторитет — сейчас раскрою, в чем их смысл) был сформулирован только на Первом Ватиканском соборе в 1870 году. До этого никакого вероучительного определения не было. Тем не менее разделение уже почти тысячу лет существовало.

Смысл ватиканского определения относительно Папы сводится к двум вещам. Первая — Папа является первоиерархом Церкви; между тем в православии первоиерархи были главами национальных Церквей. А вторая — Папа может выступать от лица Церкви, между тем как в православии от лица Церкви говорят собрания епископов.

Почему возникло такое представление о первоиерархе? Вовсе не потому, что западные церковные учители вдруг впали в заблуждение или, как говорят, их «заело властолюбие». Когда начинают объяснять просто грехами, то это самое неудачное объяснение: ведь грехи — категория международная; можно подумать, что на Востоке не было властолюбия; властолюбцев было еще больше, потому что там власть была более деспотичной и неограниченной. Причина тут совсем в другом.

Дело в том, что в западном мире в результате нашествия варваров при Великом переселении народов были разрушены все социальные структуры. И осталась одна Церковь, как социальная структура. Поэтому она вынуждена была укрепиться — как единственный центр, связывающий духовно все многообразие варварских народов и остатков прежних народов империи. В силу этого обстоятельства, не имея соперника в лице императора, церковная власть Рима стала напоминать светскую власть. Это было связано с возникновением Папского государства.

Возникло оно таким образом. Когда византийский император пытался навязать иконоборчество Римскому Папе, Папа отказался признать иконоборческую ересь, и император направил корабли с войсками для подавления неудобного Папы. И тогда папа Стефан обратился к королю франков с посланием от лица апостола Петра. «Я, Петр–апостол…» и так далее. И франки выступили, и довольно большую территорию, которая окружала Рим, добровольно отдали Папе.

Таким образом, он оказался государем, которого византийский император уже не мог взять голыми руками: у него была своя земля и свое войско. Неприкосновенность, или по крайней мере независимость главы Церкви, была гарантирована не правом, а фактической его защищенностью, то есть чисто военной. Только в XIX веке Папа был лишен этого Папского государства (и конечно, лучше бы–АО бы, чтобы это произошло добровольно). С 1929 г. Папским государством является Ватикан, и международное право играет роль тех войск, которые некогда ограждали Папскую область. И то, что Ватикан является самостоятельным государством, — это вовсе не признак того, что Папа обуреваем некой государственной гордыней. А просто потому, что по существу глава Церкви не должен был быть подданным какого?либо государства, чтобы на него никто не мог давить.

И вся средневековая история Западной Церкви была жестокой борьбой за инвеституру — за право поставления епископов. Папы не хотели, чтобы светская власть получила контроль над епископатом. И мы знаем по истории XX века, во всех европейских и азиатских странах, какое колоссальное влияние на церковную жизнь оказывает возможность светской власти назначать епископов и манипулировать ими. Поэтому та борьба за инвеституру, которая нам кажется пережитком средневековой истории, на самом деле была борьбой за очень важное — за положение Церкви в мире.

Покойный патриарх Сергий говорил, что Церковь началась с раздробленных общин.

Собор Святой Софии. Киев. XI век

Только во II веке она стала объединяться в епископии и потом в митрополии. А еще позднее она начинает объединяться в патриархаты — большие патриархаты, соответствующие уже целым империям или их частям. И дальше, продолжает патриарх Сергий, ввиду такого централизующего процесса в Церкви, не будет ничего удивительного, если когда?нибудь Церковь сможет получить единую структуру. Следовательно, католическая традиция, объединяющая всю Западную Церковь под единым началом, не является ни парадоксальной, ни еретической.

Есть одно обстоятельство, которое необходимо помнить при наших собеседованиях с католиками. Хомяков писал, что католики есть еретики. Между тем слово «еретик» (в обычном, не в бытовом, но в богословском смысле) обозначает человека, придерживающегося некоего учения, которое было осуждено как несовместимое с христианством. Следовательно, если возникает какое-то учение, которое не осуждено Вселенским собором, не вытекает из постановлений Вселенского собора и не соответствует учению Церкви, то это учение, если оно не общепринятое, называется «теологуменой» — «богословским мнением».

В Западной Церкви есть точка зрения, что Папа обладает особой неограниченной властью, но не было Православного собора, который бы ex cathedra торжественно провозгласил, что подобная точка зрения есть заблуждение. Для католиков это остается вопросом веры. Между прочим, и для нас признание решений Собора остается вопросом веры, потому что действительно надо иметь большую веру, чтобы не сомневаться, что Господь говорит через Собор. Папа еще может быть святым — бывали ведь святые Папы, например, у нас сегодня празднуется святой Папа. А Соборы никогда не состояли из святых, более того — Соборы часто, даже Вселенские, состояли из людей, далеко не всегда отвечавших своему призванию. Если вы будете изучать историю Церкви, вы увидите, что на Соборах были и поношения, и драки, и бог знает что. Тем не менее, мы знаем, что даже через столь несовершенное орудие может говорить голос Божий.

Совершенно естественно, что он может проявиться и через главу Церкви. Когда выступают против идеи главы Церкви, то тут опять-таки встает вопрос веры: если мы признаем, что есть глава Русской Церкви или Грузинской Церкви, то, очевидно, может быть и такой общий глава большого духовного сообщества, и ничего антихристианского в этом нет.

А что такое «папская непогрешимость»? Понятие «непогрешимости», согласно «Догматическому богословию» Макария Булгакова, написанному в прошлом веке, связано с теми формулировками, которые высказываются церковными учителями, например, на Соборах, и которые адекватно выражают общецерковную веру. И эта вера, выраженная таким образом, признается за истину.

Например, когда Халкидонский собор утверждал, что Христос есть истинный Человек (он же, этот же Собор утверждал, что Христос есть истинный Бог во плоти), Церковь приняла этот тезис как точно отражающий евангельскую веру, первоначальное откровение — и, следовательно, Собор непогрешимый. Термин «непогрешимый» — очень неудачный, мы напрасно его употребляем, он значит скорее «соответствующий вере».

Но в русском богословии этот термин употребляется. Собор, высказывая, формулируя тот или иной догмат, является непогрешимым. Католики тоже признают постановления этих же Соборов. Но они считают, что кроме Соборов такую же мистическую власть получает и первосвященник.

И, естественно, они считают, что если у них священник — глава Церкви, то Дух Божий на нем почиет. Ведь говорят же соборные отцы! Как начинается соборная клятва? Участники Собора начинают словами: «Изволиться Духа Святого и нам». Поэтому говорить, что у них монархия, а у нас — демократия, неправильно, потому что совсем не о том идет речь, а в том и другом случае говорит Дух Божий. Он ведь может говорить и через одного человека, и через 150 человек. В это можно верить, а можно не верить. Это вопрос веры, и каждому дается по вере.

Что касается таких тем, как «непорочность Божьей Матери» и «чистилище», то учение о чистилище в Православной Церкви существует, но просто нигде в авторитетных документах не сформулировано. Это учение о «мытарствах» — о том, что существует некое промежуточное состояние души, мытарства, когда она проходит очищение.

Собор Святой Софии. Константинополь. 324-337 гг. Реконструкция

Современный вид. Стамбул

Теперь о непорочности Божьей Матери… Есть православные авторы, которые посвящают целые труды тому, чтобы доказать, что Божья Матерь была с пороком. Не думаю, чтобы это было благочестивое и почтенное занятие. Мы этого никогда не знали и никогда не узнаем. Ибо защитники догмата о непорочности Божьей Матери говорят следующее: что Дева Мария еще до рождения Своего Сына, в момент своего зачатия от своих родителей Иоакима и Анны была освобождена от причастности к проклятию первородного греха. Иногда путают Ее рождение и рождение Христа. Нет, здесь речь идет о Ее собственной непорочности, о Ее непричастности первородному греху.

Значит, не было момента Ее существования, когда бы Она была причастна проклятию первородного греха. Почему? Логический путь: потому что Она должна была родить Богочеловека, и сосуд, рождающий Богочеловека, не должен быть причастен греху, — это такая логика, силлогизм: так — так — так. Православные на это отвечают тоже силлогизмом: что если одного человека (хотя бы это была Дева Мария) можно изъять из?под проклятия первородного греха без искупительной жертвы Христа, следовательно, искупительная жертва Христа не нужна. Или, по крайней мере, может быть не нужна, без нее можно обойтись. Два человеческих силлогизма, противостоящих один другому.

Но на самом деле православное богослужение содержит массу указаний, где можно увидеть тот же католический взгляд. Да, многие православные святые, например, Дмитрий Ростовский, активно отстаивали невозможность принятия этой мысли. Католики приняли это как догмат, как общецерковное учение лишь в XIX веке, то есть совсем недавно. Но, начиная со Средних веков, это было настолько органично, что когда один католик услышал от православного богослова, что «ничего подобного» не может быть, он страшно изумился: «А разве вы думаете, что Она находилась под проклятием?!» Для него это было абсурдно. Следовательно, здесь сфера религиозного опыта, и он определяет отношение к Деве Марии.

Но, я повторяю, мы не располагаем никакими данными в пользу того, чтобы можно было отстаивать ту или иную доктрину. И поэтому мы можем предоставить верить в непорочность или в порочность Девы Марии в зависимости от того, как человек религиозно ориентирован. Но не существует догматического утверждения о том, что ватиканские догматы являются ересью.

По существу, это все, если не считать прибавки к Символу веры, филиокве — «… и Духа Святого Господа Животворящего, иже от Отца и Сына исходящего», — так согласно латинской формуле[47]. Как полагают историки, латинский Символ веры возник сразу с этой прибавкой. Он был составлен в эпоху христологических споров, когда речь шла о личности Христа. И чтобы исключить так называемый «субординационизм», то есть некое униженное положение Сына Божия, Логоса, Христа по сравнению с Отцом, переводчик, вовсе не думая, что он совершает какое?то преступление, и зная, что в Евангелии написано «…дунул, и говорит им: примите Духа Святаго…»[48] («дух» означает «дыхание», Христос им дает Дух), написал, что Дух исходит от Отца и Сына.

Причем, надо сказать, что это прибавление к Символу веры (все, что касается Духа Святого) неизвестно где и кем было сделано. История этого прибавления до сих пор неясна. Как полагают, это было прибавление Иерусалимской Церкви. Кирилл Иерусалимский как будто бы один из первых, кто добавил эти слова.

Согласно преданию, это прибавление было санкционировано Вторым Вселенским собором, но в документах Второго Вселенского собора ничего этого нет.

Преподобный Максим Исповедник, когда ему говорили, что у латинян Символ веры отличается от православного, говорил, что, конечно, они по–своему правы, потому что Дух Божий исходит от Христа, когда Он Его нам посылает. И слова «Иже от Отца и Сына» надо понимать в смысле «через Сына».

И так было веками, пока не начали проклинать друг друга, и тогда уже припомнили им все, и в том числе это филиокве. Надо сказать, что в Католической Церкви, когда читают по–гречески или по–итальянски Символ веры, то никогда это филиокве не произносят, даже Папа Римский употребляет филиокве только в латинском варианте.

Есть богословы, которые считают, что здесь глубокая догматическая ошибка, кото–рую можно каким?то путем доказать, что она касается Божественной онтологии, касается сокровенной, внутренней жизни Божества, и что одни эту жизнь точно вычислили и точно определили и сформулировали, а другие — искаженно. Подтверждения этой мысли нет, потому что мы не знаем никакого общецерковного вселенского определения, которое бы объявило слово «филиокве» ересью.

Что касается притязаний кого бы то ни было знать внутреннюю жизнь Божества, то, я боюсь, эти притязания ни на чем не основаны. Мы знаем о тайне Божией, которая есть любовь, соединяющая между собой ипостаси, но в основном Евангелия и Ветхий Завет, и вообще весь изначальный христианский опыт говорят о Боге, обращенном к миру… «Бога же не видел никто», — говорит евангелист Иоанн[49]. А явил Его единородный Сын, то есть мы знаем только то, что мы знаем через Христа!

Почему же возникли эти концепции? Дело в том, что людям, особенно с философским складом ума, всегда хочется перейти к размышлениям о природе Божества. Размышлять об этом можно, но считать, что это размышление является догматом, выражением какого?то глубинного откровения, — боюсь, это совершенно несправедливо.

Вот эти самые оговорки я сделал для того, чтобы понять, что возникло на базе разделения, которое мы сейчас описываем. Я еще раз подчеркиваю, что сначала возникло разделение, отчуждение различных этнопсихологических церковных кругов, а потом уже начали обвинять друг друга в отступлении.

[…] Я думаю, что протестантизм, также как и католицизм, и православие, возник на национально–географической почве. Протестантизм был здоровой реакцией народов определенной культуры, преимущественно североевропейской, на средиземноморское романское христианство. Реакцией очень мощной, продолжающейся до сих пор. Надо сказать, что сейчас влияние этой реакции на католический мир колоссально! Потому что средиземноморская культура — она ведь очень древняя. А северная культура — более молодая, и она является актуальной для Церкви.

Площадь св. Петра. Ватикан

Видите ли, тут есть одна особенность: Рим есть Рим. В нем все соединено. Пышные, украшенные бесконечным количеством картин, статуй, орнаментом церкви — это порождение греко–римского, соответственно потом и ренессансного времени. Мы, на православном Востоке, захвачены этим потоком, у нас церкви пышные, раззолоченные, украшенные. Потому что мы коренимся в средиземноморской среде, которая у нас помножилась на этнографические особенности Восточной Европы.

[…] Например, сохранились достаточно экзотические и пышные староболгарские культы, которые можно встретить во всяких весенних обрядах, в хождении по огню… Между тем современность все больше тяготеет к лаконизму, к благородной простоте, и теперь мы видим много и католических храмов, построенных в крайне лаконичной манере, а протестантские храмы уж тем более. Захватывает это в какой?то степени и Православную Церковь. Излишества исчезают. Нам, например, привыкшим к другим церковным условиям, было бы пусто в храме, где две иконки на иконостасе, третья за престолом и голые стены. Между тем, религиозное сознание людей северного ареала просто тяготится внешними на их взгляд излишествами.

Я напомню вам страницы из книжки Генриха Бёлля «И не сказал ни единого слова», одной из лучших католических книг нашего времени. Хотя она и католическая, но принадлежит вот к этому типу психологии. Однажды у ее героини начался период, когда она как бы начала жить заново, — повыбрасывала все иконы, олеографии, и оставила лишь распятие и вокруг белые гладкие стены.

Я вспоминаю фотографию кельи святой Терезы Маленькой (у кого есть книжка, помнит): тоже голые белые стены — и все[50]. Возьмите вы келью какого?нибудь нашего монаха — там живого места не будет, все будет увешано. Это просто другой стиль жизни! И здесь никого нельзя обвинять, они не хуже и не лучше. Потому что для нее этот аскетизм заменяет все, ей достаточно, чтобы был один только крест, даже иногда без распятия, и чтобы там невидимо присутствовал Господь. А для наших надо, чтобы вся видимость, и справа и слева, была закрыта иконами, как неким покровом, как ковром.

Так вот, протестантизм из этого и родился. Родился он еще из опыта душ, уязвленных страхом Божиим, который перешел в ужас Божий… Человек начал осознавать, как и все мы, что исправиться невозможно: сегодня мы каемся, завтра опять грешим, опять каемся, и в конце концов начало рождаться ощущение какого?то тяготеющего проклятия! Неизбежного! И Церкви необходимо было вернуться к словам апостола Павла о том, что мы спасаемся верой, спасаемся благодатью Божьей. Но, как все реоткрыватели, открыватели того, что уже было сказано, Лютер перешел некоторые границы.

У первооткрывателей в области духа и в области науки есть такое свойство: они начинают своим ключом открывать все замки! И ломают при этом и замки, и ключи. Лютер совершенно не имел намерения отделяться от Церкви, его просто увлекли последующие события.

В настоящее время Католическая Церковь пересмотрела свое отношение к нему и считает его одним из крупных и даже великих религиозных и церковных мыслителей, который, в общем, за исключением некоторых нюансов, выражает веру Католической Церкви. Макс Вебер довольно ярко обрисовал характер протестантизма, который действительно формировал определенную породу людей, создавших впоследствии капиталистический мир… Это люди, которые считают, что они ответственны перед Богом за свое богатство. Это люди какого?то нового духовного склада.

Мы крайне редко сталкиваемся с протестантами, и по существу те протестанты, которых мы видим, это баптисты. Поэтому для нас история протестантизма — несколько экзотическая история. Хотя для католиков протестанты — это сегодняшний день.

Вы можете меня спросить: а где же тут география? У нас есть 4 миллиона баптистов — разве все они живут на севере и принадлежат к определенной культуре? Дело в том, что наша цивилизация достаточно перемешанная, диффузная, и у нас нет единого психологического организма, но есть очень много людей, которые сейчас готовы принять такой тип христианства: профетический, упрощенный, нравственно заостренный. И я скажу, что церковное христианство всегда будет нуждаться в этом профетическом даре, который есть у протестантов. Ведь недаром, глядя на баптистов, мы завидуем, что у них есть то, что мы могли бы иметь, но не имеем.

Церковь Мартина Лютера в Хайнбурге. США

Один архиерей, зайдя ко мне в комнату, увидел «Братский вестник» и сказал: «Я не могу его даже читать». Я говорю: «Что ж Вы, почему не можете читать?» «Ну, — говорит он, — они все у нас взяли». Почему? Он хотел противопоставить себя им, показать, что «они плохие», но он видел, что это не так, и это ему было неприятно, его это уязвляло.

Если мы переменим позицию и будем смотреть на них с экуменической точки зрения, то мы поймем: баптисты — это отколовшийся кусок Церкви. Если бы они вошли в Церковь, они были бы необходимым ее дополнением. Кто этому мешает? Мы сами мешаем. Кроме того есть внешние препятствия. Вот добавить бы к церковной литургии такое свободное богослужение, как у баптистов, когда люди вместе поют, вместе молятся, когда есть проповедь, совместная беседа. Баптистская форма религиозной жизни…

[…] Маленькое замечание. Кроме сепаратизма есть другой враг — нивелировка. Нивелировка шла от нескольких источников. Первый источник в истории — это Латинская универсальная Церковь. Она пыталась латинизировать мир и повсюду создать единый церковный строй. Надо сказать, что не менее агрессивны в этом отношении были и греки. Возьмите, например, святую Софию Киевскую — что вы там находите? Византийскую архитектуру, византийский стиль, даже надписи все греческие! Хотя этот храм построен для русских, они не пожелали ничего менять.

Все митрополиты были греками в течение долгого времени. Панэллинизм сейчас является господствующей идеологией клира греческой Церкви. Так и называется: панэллинизм. Они считают, что греческая форма христианства является единственной, неповторимой, универсальной, и ее надо распространить на весь мир, то есть это запоздалая слабая, бледная копия римской экспансии.

Что касается сектантских групп — там нивелировка идет за счет обезличивания. Поскольку они отвергли церковное искусство, то все эти общества начинают очень походить друг на друга и теряют свое живое индивидуальное лицо. Между тем, подлинная церковная жизнь все?таки должна идти в живой конкретной традиции данной культуры. На сем мы пока кончим.