Поворот сюжета

Поворот сюжета

Меня ввели в ворота, засыпанные снегом или побеленные, так как их даже с пяти шагов не было видно, предложили снять лыжи, вслед за этим я оказался в помещении с камином, креслами и столиком. У камина стояла…

— Юля? — растерянно сказал я.

— Вика, — укорила девушка. Хотя похожесть ее на Юлю была стопроцентна. Может быть, в том было отличие, что Юля была попроще, а эта такая шоколадненькая, так миленько предлагала: — Кофе по-турецки, по-арабски, итальянский капучино? Делаю по-любому, не вопрос.

— Сейчас негр придет, — спросил я, — и разожжет камин? А на камин вспрыгнет белка и запоет: «Во саду ли, в огороде».

— Ну, вы нормально, вообще супер, — отвечала Вика. — Еще же не факт, если кто-то приходит. Мне лично интереснее именно ваш возраст. Те же что? Только же лапать. Я на это не буду реагировать Мне надо общаться, горизонты же надо же раздвигать, вот именно. Будете руки мыть?

— Да зачем надрываться? — отвечал я. — Сколь ни мойся, чище воды не будешь. После смерти нам их и так помоют.

— Ну, вы снова нормально, — восхитилась Вика. — Я вам стихи прочитаю, бешено хорошие. «Эх, цапалась, царапалась, кусакалась, дралась. Как будто псина драная с веревки сорвалась». Велели вас развлекать. Репертуару у меня выше крыши. «Старичок старушечку сменил на молодушечку. Это не трюкачество, а борьба за качество». И припевки, вот! Дроби отбить? Эх! — Вика подергала плечиками: — «Она не лопнула, она не треснула, только шире раздалась, была же тесная». Ох, это все так нравилось Плохиду Гусеничу, сюда на совещания приезжает. Только появится, сразу: «Вика здесь? Нет? Уезжаю!» Да они же, — Вика понизила голос, — они же все у него с руки клюют. Вы не подумайте, у меня с ним ничего не было, ему ерунды этой хватало и без меня. Он занятой человек, любил только в дороге, женился к концу рейса.

— Так он Плохид или, может быть, Вахид, может быть, Гусейнович?

— Ой, я не знаю, все тут засекреченные жутко. Мне-то это без надо. Говорит: ну, Викуля, только ради тебя этих короедов спонсирую. Обожает! Как запузырю: «Отомщу заразе: это было не в сарае, а вобще в экстазе». Он катается. Я добавляю по теме: «Нам не тесно в могиле одной». То есть в том смысле, что в постель же противно идти, прямо как в могилу, так ведь? Или у вас не так? А он заявляет: «Ну, ты втерла в масть!». А я: да ладно, Гусенич, не смеши, и так смешно. Агитирует в законную жизнь без обману, а я в ответ: «Да ты ж, Гусенич, меня пополам старше». То есть в два раза. То есть если мне… ну, не важно! Он меня прикидами заваливал с головой: барахло, всякие там серьги. Я ему: что ли, я афроазиатка, чтоб в ушах болталось? А перстни зачем? Все равно снимать, когда посуду мыть. Он в полном ажиотаже: «Ты, Вик, прошла все испытания. Подарю тебе виллу и счет в банке страны, которой мы разрешим выжить». Я ему: не надрывайся, мне и тут климатит. Он: «Ой, нет, тут такое начнется, надо готовить запасные точки». Но я на это: а куда я без родины? Он тут как заплачет, прямо как в сериале: «Викуся, а моя-то родина где?» Говорю: посмотри в паспорт. Он ржать.

Вика отошла к бару, на ходу продолжая рассказывать:

— Тут он меня как-то заревновал, Отелло придурошный. Увидел, какой у меня постоянный взлет успеха. Говорит: «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный шлейф». Я возмутилась, чего-чего, а умею ставить в рамки приличия: «Если они кобели, так, что ли, я сучка? А к тому же один ты, что ли, говорю, ценитель прекрасного, что ли?» Правильно отрапортовала?

— А шлейф из кого состоит?

— Охранники там разные, шоферня, водилы. Но они же понимают: если что, им тут не жировать. И вообще даже не жить. Дальше комплиментов не идут. Повар только в коридоре прижал, прямо туши свет. «Ошшушшаешь?» В смысле, чувствую ли я искомое волнение? Но тут же и отскочил. Боятся же все жутко. А я не боюсь! Я с кем угодно могу закрутить, но не? с кем же, его же все трепещут. И есть отчего. Он не только с деньгами, это и дураки могут, но и умный. Я раз подслушала их заседание. Он так резко кого-то перебил: «Сядьте! Вы думаете, что сказать, а я говорю что думаю».

Вика переставила вазу с цветами со стола на подоконник.

— Раз я его чуть не уморила до смерти. Частушкой. «Милый Вася, я снеслася у соседа под крыльцом, милый Вася, подай руку, я не вылезу с яйцом». Что было! Он хохотал до покраснения морды. Я испугалась, даже пивнула из его рюмки для спокойствия. Думала в первый отдел звонить. Я же положительная женщина, зачем мне убойные ржачки? До кипятка хохотал. Ожил. Икал только долго. Вот такая моя планида, — сказала Вика, вдруг пригорюнясь. — Я — копия женского пола, нам много не доверяют… — И тут же встряхнулась: — А рассудить, так больше-то нам, бабам, зачем? — Вика вновь загрустила. — Дни мои идут, я тут заперта. Иван же царевич не придет же. Ох, вот бы пришел, я бы посмотрела на него взором, он бы ответно посмотрел, это же было бы вполне не хуже, так ведь именно?

— Он придет, — пообещал я.