Глава шестая Доказательство от целесообразности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестая

Доказательство от целесообразности

Все мое нравственное и интеллектуальное естество проникнуто непоколебимым убеждением: даже самые необычайные явления, доступные нашим чувствам, не могут в своей природе отличаться от других воздействий видимого и ощутимого мира, мыслящей частью которого мы являемся. В мире живых и без того довольно загадок и чудес — загадок и чудес, действующих на наши эмоции и разум столь необъяснимо, что почти верным кажется представление о жизни, как о зачарованном состоянии. О нет, я хорошо знаком с прекрасным, и потому меня ничуть не интересует сверхъестественное. Оно (что бы под ним пи понимали) всего лишь выдумка: порождение умов, бесчувственных к сокровенным тонкостям наших отношений с мертвыми и живыми, в их нисчислимом множестве. Оно оскверняет наши самые заветные воспоминания. Оно оскорбляет наше человеческое достоинство.

Джозеф Конрад.

Примечание автора к «Теневой черте»

В самом сердце религии скрыт парадокс. Три великих монотеизма учат нас самоуничижению, ибо все мы несчастные грешники на милости гневливого и ревнивого бога, слепившего нас, в зависимости от источника, то ли из праха и глины, то ли из сгустка крови. Молитвенные позы обычно имитируют поведение холопа в присутствии вспыльчивого монарха. Они демонстрируют вечное подчинение, благодарность и страх. Жизнь — невеселая штука, предназначенная для подготовки к тому свету или (второму) пришествию мессии.

В то же время, словно в порядке компенсации, религия учит крайней самовлюбленности. Она заверяет, что бог лично заботится о каждом человеке. Она утверждает, что космос был создан специально для нас. Этим объясняется надменность на лицах тех, кто верит с показным рвением: вы уж извините мою кротость и смирение, но у меня срочное задание от бога.

Поскольку люди в силу своего естества эгоцентричны, у любого суеверия есть изначальное преимущество. Мы в США всячески стараемся совершенствовать высотные здания и сверхзвуковые авиалайнеры (1 I сентября 2001 года убийцы столкнули лбами эти достижения цивилизации), но с упорством, достойным жалости, не делаем в них тринадцатых этажей и тринадцатых рядов. Я знаю, что Пифагор опроверг астрологию простым указанием на то, что у близнецов неодинаковая судьба. Я также знаю, что знаки зодиака были придуманы задолго до открытия нескольких планет нашей системы, и, разумеется, я понимаю, что нельзя «предсказать» мне ни мое ближайшее, ни отдаленное будущее без того, чтобы оно изменилось. Каждый день тысячи людей читают в газетах свои гороскопы, чтобы затем стать жертвами не предсказанных инфарктов или аварий. (Штатный астролог одного лондонского таблоида однажды получил от редактора извещение об увольнении, начинавшееся словами:

«Как вы, несомненно, предвидели…».)

Теодор Адорно в своем труде «Minima Moralia» назвал гадание по звездам апофеозом скудоумия. И все же, случайно пробежав глазами гороскоп как-то утром и увидев, что Овнам следует ждать «знаков внимания со стороны особы противоположного пола», я с трудом подавил в себе микроскопический прилив идиотской радости. В моей памяти эта радость пережила последовавшее разочарование. И стоит ли говорить, что всякий раз, когда я выхожу из квартиры, на горизонте нет ни одного автобуса, а когда я захожу домой, автобус обязательно подъезжает к остановке. В плохом настроении я при этом бурчу «как назло», хотя часть моего маленького — килограмм-полтора — мозга напоминает мне, что график движения общественного транспорта в Вашингтоне составлялся без учета моих передвижений. (Замечу на всякий случай: если в день выхода этой книги меня собьет автобус, обязательно найдутся люди, которые скажут, что это произошло неслучайно.)

Так почему бы мне не уступить искушению, не отмахнуться от слов Уистона Одена и не уверовать, что все в небесах неким загадочным образом устроено ради меня? Или, если спуститься несколькими уровнями ниже, что перипетии моей судьбы заботят некое высшее существо? Один из недостатков моего устройства заключается в слабости к таким иллюзиям, и хотя мне, как и многим другим, хватает образования, чтобы понимать их ошибочность, я вынужден признать: это врожденное. Кк-то в Шри-Ланке я ехал в машине с группой тамилов. Мы направлялись в населенный тамилами район побережья, пострадавшего от мощного циклона. Все мои попутчики были членами секты Саи Бабы, очень влиятельной в Шри-Ланке и на юге Индии. Саи Баба лично утверждает, что воскрешает мертвых, и специально для телекамер устраивает представление с материализацией священного пепла в своих ладонях. («Почему именно пепел?» — гадал я.)

Как бы то ни было, поездка началась с того, что мои спутники разбили о камень несколько кокосов, чтобы по дороге с нами ничего не случилось. Трюк, судя по всему, не подействовал: на половине пути через остров наш водитель на полном ходу въехал прямо в мужчину, ковылявшего через деревенскую улицу. Пострадавший получил ужасные травмы. На месте происшествия — деревня была сингальской — немедленно собралась толпа, не слишком радушная к заезжим тамилам. Обстановка была очень взрывоопасной, но мне удалось несколько разрядить ее своей английской персоной в грязновато-белом костюме а-ля Грэм Грин и журналистским удостоверением, выданным лондонской полицией. Все это так впечатлило местного стража порядка, что он временно отпустил нас, и мои перепуганные спутники были крайне благодарны за мое присутствие и хорошо подвешенный язык. Они позвонили в штаб-квартиру своего культа и объяили, что с нами путешествует сам Саи Баба, временно принявший мое обличье. Со мной начали обращаться с настоящим трепетом. Мне больше не позволялось носить какой-либо груз или ходить за едой. Я же тем временем решил проверить, как дела у сбитого мужчины, и выяснил, что он скончался в больнице от полученных травм. (Интересно знать, что у него в тот день было в гороскопе.) Так я увидел религию в миниатюре: одно человеческое млекопитающее (я) внезапно начинает привлекать робкие взгляды, полные благоговения, а другое человеческое млекопитающее (наша незадачливая жертва) почему-то не попадает в милосердные замыслы Саи Бабы.

«Кабы не Божия милость, — сказал в XVI веке Джон Брэдфорд, увидев преступников, ведомых на казнь, — с ними шел бы и я». Настоящий смысл этого, на первый взгляд, сострадательного наблюдения (не то, чтобы у него есть какой-либо «смысл») такой:

«Божией милостию, там идет кто-то другой».

Пока я писал эту главу, на угольной шахте в Западной Виргинии произошел взрыв. Тринадцать горняков остались живы, но оказались в подземной ловушке, приковав к себе горячечное внимание СМИ. Когда прошло сообщение, что шахтеров нашли живыми и невредимыми, вся страна вздохнула с облегчением. Радостное известие оказалось преждевременным и сделало горе шахтерских семей еще невыносимей: они уже праздновали спасение своих мужей и отцов, когда выяснилось, что все шахтеры, кроме одного, погибли от удушья. Газеты и информационные программы, поторопившиеся с хорошими новостями, оказались в очень неловком положении. А теперь попробуйте отгадать, какими заголовками они сообщали о ложном спасении. Совершенно верно: «Чудо!» С восклицательным знаком или без, но это слово использовали все. Оно продолжало глумливо маячить на газетных страницах и в памяти родных, усугубляя горечь утраты. Никакими словами не описать, насколько полным в этом случае было отсутствие божественного вмешательства. Однако склонность приписывать все хорошее божьей помощи, а все плохое валить на другие причины, по-видимому, присуща нам всем. В Англии, как известно, монарх является наследственным главой не только государства, но и церкви, и Уильям Коббетт однажды заметил, что англичане потворствуют этому абсурдному раболепию, называя свой монетный двор «королевским», а долг — «государственным». Религия использует ту же уловку, таким же образом и прямо у нас на глазах. Когда я первый раз попал в церковь Сакре-Кёр на Монмартре, построенную в честь избавления Парижа от Пруссии и коммунаров в 1870–1871 годах, я обратил внимание на одну бронзовую панель. Она изображала, как в 1944 году многочисленные бомбы союзной авиации обошли церковь стороной и разорвались в кварталах по соседству…

Таким образом, и меня, и весь наш вид отличает столь всепоглощающая склонность к эгоизму и глупости, что любой проблеск разума вызывает некоторое удивление. Гениальный Шиллер ошибался, когда писал в «Орлеанской деве», что против глупости «и сами боги» «не в силах устоять». На самом деле как раз посредством богов мы превращаем нашу глупость и легковерие в нечто неописуемое.

Телеологические доказательства — плоды все того же нарциссизма — делятся на два вида: макроскопические и микроскопические. Их самое известное изложение — книга Уильяма Пейли (1743–1805) «Натурфилософия». Именно там впервые встречается бесхитростная притча о первобытном человеке, наткнувшемся на тикающие часы. Даже не зная, для чего они предназначены, он способен понять, что это не камень и не овощ, а продукт труда, причем труда целенаправленного. Пейли хотел применить эту аналогию к природе и человеку. Джеймс Фаррелл

В «Осаде Кришнапура» хорошо схватил самодовольное упорство Пейли в своих заблуждениях, отобразив его в портрете викторианского священника, увлеченного его идеями:

— Как объясните вы тонкое устройство глаза, несравненно более сложное, чем жалкие телескопы, изобретенные человеком? Как объясните вы прозрачную роговую пленку, что защищает глаз угря от камней и грунта? Как получилось, что рыбий зрачок не сокращается? Ах, бедный, заблудший юнец, все потому, что Всевышний приспособил глаз рыбы к сумраку в ее водяном обиталище! Как объясните вы индийского кабана? — воскликнул он. — Для чего, по-вашему, два загнутых клыка, длиной более ярда, что растут вверх из его верхней челюсти?

— Для самозащиты?

— Нет, молодой человек, для этой цели у него имеются два бивня, исходящие из нижней челюсти, как у обыкновенного кабана… Нет, дело в том, что индийский кабан спит стоя и, чтобы не уронить голову, цепляет верхние бивни за ветви деревьев… ибо Творец позаботился и о сне индийского кабана!

(Пейли не удосужился объяснить, зачем Творец наказал такому количеству своих двуногих созданий обращаться с вышеупомянутым животным, как если бы оно было чертом или страдало проказой.) Джон Стюарт Милль был гораздо ближе к истине в своей оценке природы:

Если бы десятая доля того усердия, с каким разыскиваются следы всемогущего благого бога, была затрачена на сбор свидетельств злонамеренности творца, чего только не нашлось бы в животном царстве! Оно делится

на пожирающих и пожираемых, и большинство тварей щедро наделено пыточными приспособлениями.

После того, как суды защитили американцев (по крайней мере, на какое-то время) от обязательного преподавания «креационистского» идиотизма в школах, мы можем повторить слова другого выдающегося викторианца — лорда Маколея: «Каждый школьник знает», что Пейли поставил свою скрипучую телегу впереди своей загнанной, хрипящей лошади. Плавники у рыб не для того, чтобы жить в воде, а птицы снабжены крыльями не для того, чтобы соответствовать своему определению в словаре. (Помимо всего прочего, слишком много видов птиц не способны к полету.) Все было с точностью до наоборот: приспособление к среде обитания и естественный отбор. Конечно, не стоит недооценивать силу первого впечатления. Уиттакер Чеймберс в своей эпохальной книге «Свидетель» описывает мгновение, когда он отверг исторический материализм, мысленно сбежал из коммунистического лагеря и начал дело дискредитации сталинизма в Америке. Однажды утром он обратил внимание на ушко своей маленькой дочери и молниеносно прозрел: прелестные изгибы и завитки этого внешнего органа не могут быть продуктом случая. Мочка столь неизъяснимой красоты должна иметь божественное происхождение. Я, разумеется, тоже не раз любовался симпатичными ушками своих дочек. При этом, правда, я всегда замечал, что: а) их не помешало бы немного почистить; б) они кажутся продуктами конвейерного производства даже по сравнению с менее совершенными ушами чужих дочерей; в) если смотреть на уши сзади, с возрастом они выглядят все более нелепо; г) у гораздо менее развитых животных — например, у кошек и летучих мышей — уши намного изящней, а слух острей. Вторя Лапласу, я сказал бы, что есть много, очень много причин не боготворить Сталина, но обличение сталинизма не нуждается в допущениях г-на Чеймберса, основанных на мочках ушей его потомства.

Форма ушей предсказуема и однотипна, а их мочки прелестны даже у глухих от рождения детей. В определенном смысле того же нельзя сказать о вселенной. В ней встречаются аномалии, загадки и изъяны (сдержанно выражаясь), которые не имеют признаков приспособления, не говоря уже об отборе. Томас Джефферсон в старости частенько уподоблял часовому механизму самого себя, когда, в ответ на расспросы о здоровье, писал друзьям, что старая пружина работает, а шестеренки износились. Напрашивается неприятный (для верующих) образ производственного брака, не подлежащего ремонту. Считать ли брак частью «творения»? (Как водится, те, кто приписывает себе успехи, умолкают и смотрят в пол, как только речь заходит о неудачах.) Если же вспомнить о беспросветной космической пустыне, где кружатся красные гиганты, белые карлики и черные дыры, где взрываются и гибнут гигантские звезды, остается только с содроганием заключить, что «творение» еще не вполне закончено. Не это ли «подумалось» динозаврам, когда метеориты, просвистев сквозь земную атмосферу, положили конец бесцельному соперничеству среди доисторических болот?

Даже сравнительно надежная симметрия Солнечной системы, при всей очевидной нестабильности и энтропии, беспокоила Исаака Ньютона и побудила его предположить, что бог время от времени поправляет орбиты планет. Этим Ньютон навлек на себя насмешки Лейбница, спросившего, почему бог не смог все как следует настроить с самого начала. Именно благодаря страшной пустоте остального космоса нас так впечатляют уникальные, прекрасные условия, сделавшие возможной разумную жизнь на нашей планете. Учитывая наше тщеславие, как они могут нас не впечатлять? Тщеславие позволяет нам закрывать глаза на то неумолимое обстоятельство, что на всех остальных небесных телах даже в пределах нашей системы либо слишком холодно, либо слишком горячо для любых известных форм жизни. Более того, это относится и к нашей голубой планете. Жара и холод превращают обширные участки Земли в бесплодные пустыни, и опыт научил нас, что мы живем на острие климатического ножа. Что до солнца, то оно рано или поздно раздуется и проглотит свои подопечные планеты, словно ревнивый вождь или племенной божок. Тоже мне «творение»!

С макроскопическим разобрались. Что сказать о микроскопическом? С тех пор, как верующие — вынужденно и с большой неохотой — вступили в этот спор, они пытаются вторить словам Гамлета о вещах, что и не снились нашим мудрецам. Наша сторона только рада согласиться: мы готовы к тому, что грядущие открытия могут потрясти наши умы еще сильней, чем бездна знаний, накопленная со времен Дарвина и Эйнштейна. Однако мы знаем, что открытия эти, как и прежде, будут итог ом терпеливых, скрупулезных и (будем надеяться, на этот раз) ничем не стесненных исследований. Пока же нам приходится упражнять свои умы опровержением очередных глупостей, придуманных правоверными. Когда в XIX веке начали выкапывать и изучать кости доисторических животных, нашлись такие, кто говорил, что эти останки создал бог, дабы испытать нашу веру. Такое не оспоришь. Нельзя оспорить и мою собственную любимую теорию: планета Земля, судя по наблюдаемому поведению ее обитателей, была, втайне от нас, задумана, как исправительная колония и приют для душевнобольных; далекие высшие цивилизации ссылают сюда отбросы своего общества. Однако Карл Поппер научил меня тому, что слаба та теория, которую в принципе нельзя экспериментально опровергнуть.

Теперь нам толкуют, что такие поразительные приспособления, как человеческий глаз, не могут быть продуктом, так сказать, «слепого» случая. Лучшего примера пропагандисты «разумного замысла» отыскать не могли. Современным биологам много известно и об устройстве глаз, и о том, у каких животных они есть, у каких нет, и почему так получилось. Предоставляю слово своему другу Майклу Шермеру:

Эволюция также предполагает, что современные организмы должны демонстрировать разнообразие простых и сложных структур, отражающих не одномоментное творение, а эволюционную историю. Человеческий глаз, к примеру, является продуктом сложного пути длиной в сотни миллионов лет. Сначала это было простое глазное пятно с небольшим количеством светочувствительных клеток, которые снабжали животный организм информацией о важном источнике света. Затем пятно превратилось в неглубокую глазную ямку, наполненную светочувствительными клетками, которые теперь могли определять направление света. Затем ямка стала глубже, и дополнительные клетки на ее дне начали собирать более точную информацию об окружающей среде. Затем ямка эволюционировала в камеру-обскуру, способную создать изображение на задней стороне глубоко лежащего слоя светочувствительных клеток; затем в глазной бокал с линзой, способной фокусировать изображение; затем в сложный глаз таких современных млекопитающих, как человек.

Все промежуточные стадии этого процесса уже найдены у животных. Разработаны сложные компьютерные модели, показывающие, что теория действительно «работает». Другое доказательство эволюционного развития глаза, как отмечает Шермер, — изъяны в его «конструкции»:

На самом деле анатомия человеческого глаза свидетельствует о чем угодно, только не о «разумности» его конструкции. Он располагается вверх тормашками и задом наперед, в результате чего фотонам света приходится проходить сквозь роговицу, хрусталик, глазную жидкость, кровеносные сосуды, ганглиозные клетки, амакриновые клетки, горизонтальные клетки и биполярные клетки на пути к светочувствительным палочкам и колбочкам, преобразующим световой сигнал в нервные импульсы, которые далее посылаются в зрительную кору в задней части мозга и гам становятся осмысленными картинками. Неужели разумный конструктор, добиваясь оптимального зрения, расположил бы глаз вверх тормашками и задом наперед?

Наша эволюция начиналась с незрячих бактерий (у которых, как мы теперь знаем, та же ДНК), и именно поэтому мы так близоруки. Через эту оптику, собранную кое-как и нарочно «оборудованную» слепым пятном на сетчатке, наши предки, по их утверждению, «видели» чудеса «собственными глазами». Источник таких видений, конечно же, находился совсем в другом участке коры головного мозга, однако мы не должны забывать отрезвляющие слова Чарлза Дарвина: даже наиболее развитые из нас всегда будут носить на себе «неизгладимую печать своего низменного происхождения».

К словам Шермера я бы добавил, что, несмотря на всю нашу развитость и смышленость, глаза скопы, по подсчетам биологов, в шестьдесят раз острей и сложней наших, а слепота (нередко вызываемая микроскопическими паразитами, которые и сами устроены ничуть не менее изобретательно) принадлежит к числу наиболее древних и трагических недугов. К чему одаривать менее совершенных тварей более совершенными глазами (а в случае летучих мышей или кошек, еще и ушами)? Скопа может спикировать прямо на быстро плывущую под водой рыбу с большой высоты, маневрируя при помощи своих удивительных крыльев. Тем не менее скопа уже почти полностью истреблена человеком, а вы можете родиться слепым, как крот, и при этом вырасти глубоко верующим методистом.

«В высшей степени абсурдным, откровенно говоря, может показаться предположение, что путем естественного отбора мог образоваться глаз со всеми его неподражаемыми изобретениями для регуляции фокусного расстояния, для регулирования количества проникающего света, для поправки на сферическую и хроматическую аберрацию»[5]. Так писал Чарлз Дарвин в параграфе, озаглавленном «Органы крайней степени совершенства и сложности». С тех пор эволюция глаза едва ли не превратилась в отдельную научную дисциплину. Собственно, почему бы и нет? В высшей степени интересно знать о параллельном, но самостоятельном развитии как минимум сорока, если не шестидесяти различных видов глаз. Дэниел Нилссон (вероятно, лучший специалист в этой области) установил, среди прочего, что у трех совершенно разных групп рыб независимо друг от друга образовалось четыре глаза. У Bathylychnops exilis, одной из этих обитательниц моря, одна пара глаз направлена наружу, а другая (посаженная прямо в стенку основной) смотрит строго вниз. То, что для большинства животных было бы обузой, имеет очевидные преимущества для обитателя глубин. При этом крайне важно отметить, что эмбриологическое развитие второй пары глаз не повторяет в миниатюре развитие первой, но является продуктом совершенно иного эволюционного процесса. Вот что говорит об этом Дэниел Нилссон в письме Ричарду Докинзу:

«Этот вид изобрел линзу заново, несмотря на то, что она у него уже была. Перед нами убедительное свидетельство того, что в эволюции линз нет ничего невероятного».

Разумеется, божественный демиург скорее продублировал бы имеющееся оптическое устройство, не оставив нам повода ломать голову. Или, как далее пишет Дарвин в том же параграфе:

Но когда в первый раз была высказана мысль, что Солнце стоит, а Земля вертится вокруг него, здравый человеческий смысл тоже объявил ее ложной; однако каждый философ знает, что старое изречение Vox populi — vox Dei (глас народа — глас Божий) не может пользоваться доверием в науке. Разум мне говорит: если можно показать существование многочисленных градаций от простого и несовершенного глаза к глазу сложному и совершенному, причем каждая ступень полезна для ее обладателя, а это не подлежит сомнению; если, далее, глаз когда-либо варьировал и вариации наследовались, а это также несомненно; если, наконец, подобные вариации могли оказаться полезными животному при переменах в условиях его жизни — в таком случае затруднение, возникающее при мысли об образовании сложного и совершенного глаза путем естественного отбора, хотя и непреодолимое для нашего воображения, не может быть признано опровергающим всю теорию[6].

Слова Дарвина о неподвижном Солнце и о «совершенстве» глаза могут вызвать у нас легкую улыбку, но лишь потому, что нам посчастливилось знать больше, чем было известно ему. Но и нам стоит отметить и взять на заметку, как правильно он использует здравый смысл в отношении того, что вызывает изумление.

Настоящее «чудо» в том, что, несмотря на генетическое родство с бактериями, положившими начало жизни на этой планете, мы сумели зайти так далеко в своей эволюции. У некоторых животных глаза либо не появились вовсе, либо остались чрезвычайно слабыми. В этом скрыт интригующий парадокс: у эволюции нет глаз, но она может их создавать. У гениального Фрэнсиса Крика, одного из первооткрывателей двойной спирали, был коллега по имени Лесли Орджел, сформулировавший этот парадокс более изящно, чем сумел бы я. «Эволюция, — сказал он, — умнее вас». Но этот комплимент «разумности» естественного отбора ни в коем случае не является уступкой нелепой идее «разумного замысла». Некоторые плоды эволюции — и сюда мы не можем не отнести себя — действительно впечатляют. («Что за мастерское создание — человек!»[7] — восклицает Гамлет и тут же в некотором роде опровергает себя, называя человека «квинтэссенцией праха». Оба высказывания при этом замечательно точны.) Но процесс, приносящий эти плоды, медлителен, бесконечно труден и породил «цепочку» ДНК, в которой полно бесполезного генетического хлама и слишком много общего с гораздо более примитивными организмами. Печать низменного происхождения легко отыскать в нашем аппендиксе. Ее можно найти в ненужном волосяном покрове, которым мы обрастаем (и который затем теряем) после пяти месяцев в материнской утробе. Ее можно обнаружить в наших недолговечных коленных суставах, в наших рудиментарных хвостиках и в прихотливом устройстве нашего мочеполового хозяйства. Почему все вечно твердят, что «Бог в деталях»? В наших деталях его нет точно — если, конечно, дремучие креационисты из его фан-клуба не желают воздать должное его неуклюжести, неудачам и некомпетентности.

Те, кто принял — не без борьбы — неопровержимые доказательства эволюции, теперь пытаются наградить себя медалью за признание собственного поражения. Теперь они твердят, что грандиозность и изобретательность эволюции говорят в пользу направляющего разумного начала. Тем самым они выставляют своего мнимого бога безруким дурачком, халтурщиком, работающим на авось, бракоделом, потратившим миллионы лет на то, чтобы смастерить несколько действующих моделей, наворотив при этом горы негодных отбросов. Неужели они и впрямь настолько не уважают свое божество? Они бездумно повторяют, что эволюционная биология — «всего лишь теория», обнаруживая полное непонимание того, что такое «теория». «Теория» — это, если позволите, продукт эволюции мысли, объясняющий известные факты. Если теория выдерживает появление доселе не известных фактов, она считается удачной. Если же теория позволяет делать точные предсказания о явлениях или событиях, которые еще не были открыты или еще не произошли, она становится общепринятой. На это может уйти время, и здесь тоже не обойтись без одной из версий процедуры Оккама. Звездочеты египетских фараонов умели предсказывать затмения даже несмотря на то, что считали Землю плоской, — просто им требовалось для этого очень много лишнего труда. Точное предсказание Эйнштейна о том, насколько гравитация преломляет звездный свет (оно подтвердилось в 1919 году во время солнечного затмения на западном побережье Африки), было намного изящней и стало подтверждением его «теории» относительности.

Среди тех, кто изучает эволюцию, немало разногласий о том, как именно протекал и как начался этот сложный процесс. Фрэнсис Крик даже не считал зазорным гадать, была ли жизнь на Земле «посеяна» бактериями с проходящей кометы. Однако если этим разногласиям суждено разрешиться, они будут разрешены научными и экспериментальными методами, доказавшими свою эффективность. Что же до креационизма или «разумного замысла» (интеллекта его приверженцев хватило лишь на это шулерское переименование), то его нельзя назвать даже теорией. Вся обильно финансируемая пропаганда креационистов ни разу даже не попыталась продемонстрировать преимущество «замысла» над эволюцией в объяснении хотя бы одного-единственного кусочка природы. Вместо этого она скатывается в тавтологию и ребячество. Одна «анкета», распространяемая креационистами, предлагает ответить «да» или «нет» на следующие вопросы:

Знаете ли вы дом, у которого не было строителя?

Знаете ли вы картину, у которой не было художника?

Знаете ли вы машину, у которой не было конструктора?

Если вы ответили «ДА» хотя бы на один из вопросов, приведите подробности.

Ответ на все три вопроса нам прекрасно известен: каждую из этих вещей долгим и кропотливым трудом (работая, как и эволюция, методом проб и ошибок) создал человек. К их созданию приложило руку немало людей, и их «эволюция» продолжается до сих пор. Невежественные насмешки креационистов, сравнивающих эволюцию с вихрем, который проносится по свалке запчастей и собирает из них авиалайнер, не стоят выеденного яйца, и вот почему. Начнем с того, что нет никаких «запчастей», валяющихся вокруг в ожидании сборки. Далее, процесс приобретения и утилизации «запчастей» (прежде всего, крыльев) можно сравнить с чем угодно, но только не с вихрем.

Его скорость под стать леднику, а не буре. Более того, реактивные самолеты не напичканы бездействующими, лишними «запчастями», тупо унаследованными у менее удачных летательных аппаратов. Почему мы так легко согласились именовать эту лопнувшую псевдотеорию новой, хитро затемняющей суть кличкой — «разумный замысел»? В ней нет ровным счетом ничего разумного. Как была ахинеей, так и осталась.

Самолеты «эволюционируют» — усилиями человека. Эволюционируем и мы, пускай и совсем иначе. В начале 2006 года в журнале Science были опубликованы итоги масштабного исследования, проведенного Орегонским университетом. При помощи реконструкции древних генов вымерших животных ученым удалось показать смехотворность псевдотеории «неуменьшаемой сложности». Они установили, что белковые молекулы медленно, методом проб и ошибок, используя и видоизменяя уже существующие детали, научились включать и выключать различные гормоны. Эта генетическая эпопея была запущена вслепую 450 миллионов лет назад, еще до выхода жизни на сушу и до появления костей. Основателям религий и присниться не могло все то, что мы знаем теперь о собственной природе, а если бы приснилось, они прикусили бы свои самоуверенные языки. Как всегда, стоит отбросить лишние допущения, и гадание о том, кто создал нас созидателями, становится столь же бесплодным и бессмысленным, как и вопрос о создателе нашего создателя. Аристотель, чьи размышления о перводвигателе и первопричине послужили началом этого спора, умозаключил, что логика требует существования сорока семи или сорока пяти богов. Монотеистам есть за что благодарить лезвие Оккама. Начав с легиона перводвигателей, они доторговались до одного. Они все ближе и ближе к истинному, круглому числу.

Мы должны смириться с тем, что эволюция не только умнее нас, но также бесконечно более равнодушна, жестока и капризна. Исследования ископаемых животных и данные молекулярной биологии говорят о том, что около 98 % всех видов, когда-либо живших на Земле, прекратили существование. В истории за периодами расцвета жизни всегда следовало великое «вымирание». Чтобы уцелеть на остывающей планете, жизнь сначала должна была появиться в фантастическом изобилии. Мы наблюдаем то же самое в миниатюре и в наших маленьких человеческих жизнях: мужчины производят неизмеримо больше семенной жидкости, чем необходимо для создания семьи, и мучаются — не без некоторого удовольствия — острой потребностью куда-нибудь ее пристроить или хоть как-то от нее избавиться. (Религия бесцельно усугубила муки, объявив грехом различные несложные способы облегчения этого зуда, который, надо думать, у нас от «творца».) Буйное, бьющее через край обилие насекомых, воробьев, лосося или трески есть титаническая растрата жизни, обеспечивающая, да и то не всегда, выживание достаточного количества особей.

Высших животных едва ли можно назвать исключением из этого правила. В силу очевидных причин известные нам религии появились среди известных нам людей. В Азии, Средиземноморье и на Ближнем Востоке непрерывная история человека прослеживается на тысячи лет в прошлое. Однако даже мифы рассказывают о периодах тьмы, чумы и великих бедствий, когда казалось, что против человека ополчилась сама природа. Судя по народной памяти, подтверждаемой последними археологическими данными, формирование Черного и Средиземного морей сопровождалось затоплением огромных пространств, и ужасающие масштабы этих катаклизмов еще долго жили в преданиях Месопотамии и других регионов. Каждый год христианские фундаменталисты снаряжают очередную экспедицию на гору Арарат в нынешней Армении, рассчитывая рано или поздно отыскать обломки Ноева ковчега. Их тщетные усилия ничего бы не доказали, даже увенчавшись успехом. Однако если этим людям случится прочитать реконструкцию того, что случилось на самом деле, им откроется картина гораздо более впечатляющая, чем банальный рассказ о Ноевом потопе: исполинская стена темной воды, с ревом несущаяся по густонаселенной равнине. Такая «Атлантида» уж наверняка запечатлелась бы в памяти доисторического человека ничуть не меньше, чем в нашей.

В то же время у нас нет никаких воспоминаний о судьбе большинства наших собратьев на американском континенте, — ни погребенных в земле, ни кое-как записанных. Когда в XVI столетии католические конкистадоры добрались до Западного полушария, они отметились такой беспорядочной жестокостью и страстью к разрушению, что один из них, Бартоломео де лас Касас, даже предложил официально осудить содеянное, извиниться и признать, что все предприятие было ошибкой. При всем благородстве намерений, его угрызения совести были вызваны представлением о том, что «индейцы» жили в нетронутом Эдеме, а испанцы с португальцами упустили возможность вновь обрести невинность Адама и Евы до грехопадения. Эта идея была высокомерной и пустой фантазией: у ольмеков и других племен были свои боги (как правило, ублажаемые человеческими жертвоприношениями), а также развитая письменность, астрономия, сельское хозяйство и торговля. Они вели исторические хроники и разработали 365-дневный календарь, который был точнее европейских. Одна из доколумбовых цивилизаций, а именно майя, додумалась до прекрасной идеи ноля, на которую я ссылался выше и без которой математические операции крайне затруднительны. Не исключено, что средневековые папы не случайно отвергали эту идею как чуждую и еретическую. Быть может, виной тому было не якобы арабское (на самом деле, древнеиндийское) происхождение ноля. Быть может, ноль просто содержал в себе пугающую возможность.

Нам кое-что известно о цивилизациях Центральной Америки, но до недавнего времени мы даже не догадывались о многолюдных городах и путях сообщения, что некогда покрывали бассейн Амазонки и некоторые районы Анд. Мы только приступаем к серьезному изучению величественных цивилизаций, процветавших в то же время, когда зарождалось почитание Моисея, Авраама, Иисуса, Мухаммеда и Будды, но не принимавших никакого участия в этом религиогенезе и не попавших в бухгалтерские книги новоиспеченных монотеистов. Нет никакого сомнения, что и у тех людей были свои мифы о сотворении мира и свои никчемные божественные откровения. Но их страдания, их торжество, их гибель никогда не фигурировали в «наших» молитвах. Они вымерли в горькой уверенности, что никто не вспомнит, как они жили, да и жили ли вообще. Их «земли обетованные», их пророчества, их сокровенные предания и церемонии для нас все равно что с другой планеты. У человеческой истории нет никакого плана.

Мало кто теперь сомневается, что первых американцев извели не только европейские пришельцы, но также микроорганизмы, о которых даже не подозревали ни они сами, ни их завоеватели. И неважно, были ли то местные микробы или завезенные пришельцами, — конец одинаков. В который раз перед нами как на ладони вся пропасть человеческого невежества, породившая библейскую историю о сотворении мира. Как доказать одним абзацем, что Библию написал не бог, а темные люди? Человеку сказано «властвовать» над всеми тварями земными, птицами и рыбами. Ни динозавры, ни плезиозавры, ни птеродактили не упоминаются, поскольку авторы не знали об их существовании, не говоря уже об их, как нам говорят, особом и единовременном творении. Не упомянуты и сумчатые, поскольку Австралии (следующего после Центральной Америки кандидата на звание «Эдема») еще не было на картах. Что еще более показательно, человеку не сказано властвовать над микробами и бактериями. Никто еще не имел ни малейшего понятия о существовании этих незаменимых, но опасных маленьких тварей. Если бы о них было известно, очень скоро стало бы ясно, что эти формы жизни «властвуют» над нами, и власть их будет безраздельна, пока на пути у медицины стоят священники. Исход битвы между видом homo sapiens и «невидимой армией» микробов, как называл ее Луи Пастер, не решен до сих пор, но открытие ДНК, по крайней мере, позволило нам прочитать генетический код такого смертельного врага, как вирус птичьего гриппа, и выяснить, что у нас общего.

Мы — в какой-то степени разумные животные со слишком большими надпочечниками и слишком маленькими лобными долями. Пожалуй, наиболее сложная задача, стоящая перед нами, — осознать свое истинное значение в порядке вещей. Наше место в космосе настолько ничтожно, что мы, с нашей жалкой порцией мозгового вещества, не в силах даже как следует его себе представить. Ничуть не легче нам дается понимание того, что наше появление на Земле могло быть чистой случайностью. Да, мы осознали свое место на космической шкале, мы научились продлевать свои жизни, лечить свои болезни, уважать и получать выгоду от других племен и животных, ускорять общение при помощи ракет и спутников. Но в понимании того, что наша смерть неизбежна, и что за ней последует гибель нашего вида и тепловая смерть вселенной, мало утешительного. И все же мы находимся в выгодном положении по сравнению с теми, кто умер, не рассказав о своей жизни, и с теми, кто умирает прямо сейчас, не пережив ничего, кроме нескольких минут крика, боли и животного страха.

В 1909 году в Канадских Скалистых горах, на границе Британской Колумбии, произошло событие неимоверной важности: были обнаружены так называемые «сланцы Бёрджесс». Эту естественную формацию, лишенную магических свойств, вполне можно сравнить с машиной времени или дверью в прошлое. Очень далекое прошлое: местные залежи известняка сформировались около 570 миллионов лет назад и запечатлели то, что палеонтологи называют «кембрийским взрывом». Эволюция знавала не только великие вымирания, но и периоды возрождения, когда жизнь внезапно становилась обильной и разнообразной. (Разумный «создатель», пожалуй, мог бы обойтись без хаотичной игры в «густо-пусто».)

Предки большинства современных животных появились в период кембрийского расцвета, однако до 1909 года мы ровным счетом ничего не знали об их первоначальной среде обитания. Нам приходилось довольствоваться преимущественно костями и раковинами, тогда как сланцы Бёрджесс содержат немало окаменелых останков мягких тканей, включая содержимое пищеварительных систем. С точки зрения расшифровки ископаемой жизни эта находка сравнима с Розеттским камнем.

Наш нарциссизм, часто облеченный в форму диаграммы или комикса, обычно изображает эволюцию в виде лестницы или прогрессии. Сначала мы видим рыбу, разевающую рот на берегу, потом ряд согбенных фигур с огромными челюстями и, наконец, перед нами постепенно выпрямляется мужчина в костюме, размахивающий зонтиком и кричащий «Такси!» Даже те, кто видел зубчатую кривую возникновения, уничтожения, повторного возникновения и повторного уничтожения, кто описал грядущую гибель вселенной, склонны думать, что в природе существует неуклонная тенденция к восходящей прогрессии. В этом нет ничего удивительного: неприспособленные твари либо вымрут сами, либо их уничтожат более приспособленные. Но прогресс не отменяет случайности. Осматривая сланцы Бёрджесс, выдающийся палеонтолог Стивен Джей Гулд пришел к чрезвычайно неутешительному выводу. После тщательного изучения окаменелостей и их развития он понял: если бы это дерево посадили заново, если бы этот бульон снова поставили на огонь, вышло бы, скорее всего, совсем не то, что нам «известно».

Стоит отметить, что этот вывод был столь же противен Гулду, как и нам с вами: в молодости он увлекался марксизмом, и понятие «прогресса» был для него реальностью. Но принципиальность ученого не позволила ему отрицать столь очевидные доказательства. Хотя некоторые исследователи эволюции склонны думать, что ее безжалостная черепашья поступь «вела» к разумной жизни в нашем лице, Гулд открещивался от таких представлений. Согласно его выводам, если бы бесчисленные варианты эволюции кембрийского периода можно было записать и, так сказать, «перемотать» обратно, а потом проиграть запись с начала, нет никакой гарантии, что результат был бы таким же. Несколько ветвей на дереве эволюции (аналогия с веточками очень густого куста была бы точней) оказались тупиковыми, но, получив еще один шанс, они могли бы расцвести, а те, что расцвели, вполне могли бы засохнуть и погибнуть. Ни для кого не секрет, что наличие позвоночника — краеугольный камень нашей природы и нашего существования. Первое известное позвоночное (или «хоровое») животное, найденное в сланцах Бёрджесс, — изящное создание длиной в два дюйма по имени pikaia gracilens (этим названием оно обязано вершине по соседству, а также собственной форме и красоте). Поначалу его ошибочно относили к червям (не стоит забывать, как недавно мы приобрели почти все свои знания), но его сегментарное устройство, мускулистость и гибкость спинного стержня выдают в нем нашего предка — необходимого, но не требующего никакого почитания. Миллионы других видов канули в небытие еще до конца кембрийского периода, но этот маленький прототип выжил. Вот что пишет об этом Гулд:

Перемотайте кассету времени обратно до формирования Бёрджесс и проиграйте сначала. Если pikaia на этот раз не выживет, от нас в будущей истории не останется и следа — от всех нас, включая акул, малиновок и орангутангов. При этом сдается мне, что ни один букмекер, ознакомившись с информацией, собранной в Бёрджесс, не посоветовал бы ставить на выживание pikaia.

А если так, то важный элемент ответа на вечный вопрос (в той его части, которой вообще может заниматься наука) — «Почему существуют люди?» — вот в чем: потому что pikaia не вымерла вместе со всеми видами из Бёрджесс. Этот ответ не содержит никаких законов природы; он не описывает никаких предсказуемых эволюционных путей, никаких вероятностных выкладок на основе общих законов анатомии или экологии. Выживание pikaia является «просто историческим фактом». Не думаю, что может быть найден ответ какого-либо «высшего порядка», да и не моту представить себе более захватывающего решения проблемы. Мы отпрыски истории и должны сами проложить свой путь в этой разнообразнейшей, интереснейшей из вообразимых вселенных — во вселенной, равнодушной к нашим страданиям и потому дающей нам максимальную свободу процветать или погибнуть, как нам заблагорассудится.

Стоит добавить: «заблагорассудится» в строго определенных рамках. Так, без лишних эмоций, говорит настоящий ученый и гуманист. Мы и раньше смутно догадывались о чем-то подобном. Теория хаоса приучила нас к мысли, что незапланированное трепыхание бабочки, поднимающее легчайший зефир, может кончиться свирепым тайфуном. Как метко подметил Оги Марч у Сола Беллоу, «стоит затронуть что-то одно, как затрагивается и то, что с этим связано». Книга Гул-да о сланцах Бёрджесс — шок и откровение под одной обложкой — называется «Чудесная жизнь». В ее названии слышно эхо самого любимого в Америке сентиментального кино. В ключевых эпизодах этого занимательного, но все же кошмарного фильма Джимми Стюарт проклинает день своего появления на свет, пока подоспевший ангел не показывает ему, каким был бы мир без него. Так нетребовательной публике преподносится наглядная демонстрация принципа неопределенности Гейзенберга: любая попытка что-либо измерить неуловимо меняет объект измерения. Лишь совсем недавно мы установили, что кит — более близкий родственник коровы, чем лошадь. Без сомнения, нас ждут и другие удивительные открытия. Если наше существование, в нашем нынешнем виде, действительно плод случайных обстоятельств, то мы, по крайней мере, вправе рассчитывать на продолжение эволюции наших слабеньких мозгов, а также на головокружительный прогресс в медицине и продление жизни в результате исследований стволовых клеток и клеток крови из пуповины.

Идя по стопам Дарвина, Питер и Розмари Грант из Принстонского университета на протяжении тридцати лет посещают Галапагосский архипелаг. Там они подолгу живут в экстремальных условиях на крошечном островке Дафне Майор и осуществляют динамическое наблюдение и замеры, отражающие эволюцию вьюрков и их адаптацию к меняющейся среде. Они убедительно показали, что размер и форма клюва вьюрков приспосабливается к засухе и скудному питанию, подстраиваясь под размеры и свойства различных семян и жуков. За три миллиона лет своей истории популяция вьюрков менялась туда и обратно, следуя за жуками и семенами. В ходе тщательных наблюдений супруги Грант увидели, как это происходит. Полученные данные и доказательства они сделали достоянием общественности. Мы все у них в долгу. Им пришлось нелегко, но кто будет жалеть, что они не потратили жизнь на умерщвление собственной плоти в отшельнических пещерах или на священных столпах?