Детство древних

Детство древних

«Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода; и умер Иов в старости, насыщенный днями». Так описывает Библия благополучный исход человеческой жизни (Иов 42:16–17). Долголетие – это понятно, но что еще включает библейский текст в эту «насыщенность днями»? Богатство, успешную карьеру, известность, творческие успехи, любовные приключения, интересную работу, верных друзей? Да, пожалуй, богатство; но прежде всего – многочисленное потомство, а вот всё остальное – это уж как получится.

Мы видим, что бездетные библейские персонажи, даже вполне обеспеченные, вместо того чтобы наслаждаться статусом чайлд-фри, воспринимали бездетность как настоящую трагедию. Так плакала об отсутствии детей Анна, будущая мать пророка Самуила (1 Цар 1), а позднее – Елисавета, будущая мать Иоанна Крестителя. И когда она наконец забеременела, то сказала об этом: «так сотворил мне Господь во дни сии, в которые призрел на меня, чтобы снять с меня поношение между людьми» (Лк 1:25), – то есть бездетность была своего рода клеймом.

Но при этом наши дальние предки совершенно бы не поняли – не в том смысле, что не одобрили, а именно бы не поняли – такие черты нашего мира, как особая «культура детства» и ориентированное на детей общество, в котором взрослые всё охотнее смотрят блокбастеры и носят одежду, предназначенную изначально для детей. И, наоборот, мы, глядя на их жизнь, поражаемся тому, как жестоко, с нашей точки зрения, они обходились со своими детьми, причем такое отношение мы находим практически у всех древних народов. Широко известен спартанский обычай сбрасывать не понравившихся новорожденных со скалы, но и по ранним законам Римской республики отец семейства обладал практически неограниченными правами над всеми, кто в семейство входил, и разница между рабами и детьми была тут не такой уж и большой. Он, например, мог продать своих домочадцев в рабство и даже казнить. Притом сына можно было продать даже три раза – только после третьей продажи отец терял на него права (с дочерью это происходило после первой продажи). Поэтому, кстати, и апостол Павел пишет: «наследник, доколе в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего: он подчинен попечителям и домоправителям» (Гал 4:1–2).

Итак, жизнь и благополучие ребенка вовсе не обладали такой безусловной ценностью, как сегодня. Может быть, отчасти тому причиной высокая детская смертность: детей тогда умирало больше, чем стариков, просто потому, что до старости доживали немногие. Старик, сумевший пройти свой жизненный путь и набравшийся мудрости, обладал куда большей ценностью в глазах общества, чем ребенок, из которого еще не известно, что получится. Таково свойство практически всех архаичных обществ. Ребенка в древности не воспринимали как самостоятельную личность, а скорее, как продолжение личности отца, вложение в его собственное будущее – даже, можно сказать, особо ценное имущество. Соответственно отец был вправе распоряжаться им как угодно – продать, уничтожить, пожертвовать богам (о таких жертвах у язычников шла речь в 21-й главе). Но, с другой стороны, разве нынешняя свобода абортов не практикует точно такое же отношение к зачатым, но еще не рожденным младенцам? Спартанцы сбрасывали со скалы тех, кто еще не обрел сознания, не стал частью общества. Сегодня в медицинских учреждениях выбрасывают тех, кто даже еще не родился, но принципиальной разницы между двумя нормами я не вижу. Вопрос только в одном: до какого этапа уникальный человеческий организм не считается личностью, обладающей правами?

Впрочем, в древности правами обладали и не все взрослые личности, а, по сути, только те самые главы семейств и, в меньшей степени, их жены. Да и говорить о правах личности в том обществе никому бы не пришло в голову: первична была не личность, а род. Тот, кто его возглавлял, обладал безусловной властью именно потому, что род должен был сохранять свое единство. Дети – это будущее рода, а вовсе не индивидуальности, поэтому глава рода сам выбирает, как поступать с каждым из них. Ему виднее.