Глава 1. Рабство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1. Рабство

1. Землевладение

Если мы желаем понять воззрения, характерные для данной эпохи и отличающие ее от воззрений другой эпохи, то мы должны поставить на первом плане исследование свойственных ей проблем и нужд, коренящихся в последнем счете в присущем ей способе производства, в способе, каким общество данного времени добывало себе средства к жизни.

Прежде всего мы проследим от самого начала развитие хозяйства, на котором покоилось римское общество. Только таким путем мы поймем своеобразные черты этого развития к тому времени, когда закончился этот процесс, т. е. в эпоху императорской власти, и особенные тенденции, вызванные к жизни этим развитием.

Основу способа производства тех стран, из которых образовалось римское государство, составляли крестьянское земледелие и рядом с ним, хотя и в меньшей степени, ремесло и торговля. Главным образом преобладало производство для удовлетворения собственных потребностей. Товарное производство, производство для продажи, было еще мало развито. Ремесленники и купцы очень часто владели земледельческими участками, тесно связанными с домашним хозяйством: главная работа их предназначалась для потребностей последнего. Сельское хозяйство доставляло жизненные припасы и, кроме того, сырье, лак, шерсть, кожи, дерево, из которых члены семьи приготовляли одежду, домашнюю утварь, инструменты. На сторону продавался только излишек, остававшийся иногда за покрытием потребностей домашнего хозяйства.

Такой способ производства предполагает частную собственность на большинство средств производства, на все те из них, в которых овеществлен человеческий труд, следовательно, и на пахотную землю, но не на лес и луга, которые остаются в общинном владении. Частную собственность на домашних животных, но не на дичь. Он предполагает, наконец, частную собственность на орудия труда и сырье, а равно и на полученные из них продукты.

Но вместе с частной собственностью создается уже возможность экономического неравенства. Счастливые случайности могут благоприятствовать одному хозяйству, обогащать его, несчастные могут вредить другому, способствовать его обеднению. Хозяйства первой группы растут, земельная площадь их расширяется, скот умножается. Вместе с тем для более крупных хозяйств возникает своего рода рабочий вопрос — вопрос, откуда достать добавочные рабочие силы, которые нужны для надлежащего ухода за большими стадами, для тщательной обработки увеличившейся пахоты.

Именно тогда зарождаются классовые различия, классовые противоположности. Чем производительнее становится сельскохозяйственный труд, тем большие излишки доставляет он в сравнении с потребностями самого землевладельца. Эти излишки, с одной стороны, служат для пропитания ремесленников, специализирующихся на производстве некоторых предметов потребления, например, кузнецов и гончаров. С другой стороны, эти излишки утилизируются для обмена на такие предметы потребления или сырье, которые не производятся в стране в силу ли природных условий или за недостатком знаний. Такие продукты привозятся купцами из других стран. Развитие ремесла и торговли еще больше увеличивает неравномерность в распределении земельной собственности. К неравенству между более крупным и мелким землевладением присоединяется еще неравенство, возникающее вследствие разницы расстояния — более близкого или более дальнего — от тех пунктов, где собираются ремесленники и купцы, чтобы обменять свои товары на избытки крестьянского производства. Чем хуже средства сообщения, тем труднее доставить товары на рынок, тем благоприятнее положение тех, кто живет ближе к рынку.

Так образуется из всех, кто пользуется всеми указанными благоприятными моментами или некоторыми из них, особый класс землевладельцев. Они производят большие избытки, чем остальная масса крестьян, и получают в обмен за них большее количество продуктов ремесла и торговли. Они располагают большим досугом, чем средний земледелец. В их распоряжении находится гораздо больше вспомогательных средств техники как для труда, так и для войны. Частые встречи с художниками и купцами дают им целый ряд духовных импульсов и расширяют их умственный горизонт. Этот землевладельческий класс приобретает теперь время, способности и средства, чтобы вести дела, выходящие за пределы крестьянской ограниченности. Он приобретает силу для соединения многих крестьянских общин в одно государство, он берет на себя функции управления и обороны, он регулирует отношения этого государства к соседним и более отдаленным.

Все эти классы — крупные землевладельцы, купцы, ремесленники — живут на излишки сельскохозяйственного труда, к которым присоединяются излишки ремесла. Купцы и крупные землевладельцы, по мере того как их функции в обществе получают все большее значение, присваивают себе все большую и большую часть этих избытков. Очень скоро крупные землевладельцы используют не только свое экономическое превосходство, но и свое влиятельное положение в государстве, чтобы отнять у массы крестьян и ремесленников избытки их труда. Они таким путем приобретают богатства в размерах, совершенно недоступных для крестьян и ремесленников, и укрепляют свою социальную силу, чтобы присвоить себе еще новые избытки, приобрести еще новые богатства.

Так над крестьянами и ремесленниками вырастают различные слои крупных эксплуататоров, крупных землевладельцев и купцов и, кроме того, еще ростовщиков, о которых мы будем говорить в другой связи. Чем больше увеличивается их богатство, тем сильнее развивается у них потребность расширить свое домашнее хозяйство, все еще тесно связанное с сельскохозяйственным производством. Кто хочет иметь свое домашнее хозяйство, тот должен в эту эпоху располагать собственным сельскохозяйственным предприятием, а это возможно только на собственной земле. Поэтому все тянутся к земле — ремесленники, ростовщики и купцы. Все стараются расширить свои земельные участки. Производство для удовлетворения собственных потребностей все еще является преобладающим, и тот, кто хочет пользоваться большим благосостоянием, иметь более богатое домашнее хозяйство, должен иметь в своем распоряжении более крупную земельную площадь.

Стремление к приобретению земли и расширению землевладения является господствующей страстью этого периода, который начинается с той поры, когда население становится оседлым и земледельческим, — с основания крестьянского земледелия — и длится вплоть до периода зарождения промышленного капитала. Дальше этого пункта античное общество не заходило даже в период своего наивысшего развития, в эпоху императорской власти. Это суждено было только новому миру, со времени Реформации.

2. Домашние рабы

Но землевладение теряет свое значение, если нет рабочей силы для обработки земли. Мы указали уже на своеобразный рабочий вопрос, возникший вместе с развитием крупного землевладения. Уже до начала исторической эры мы встречаем у более богатых землевладельцев стремление кроме рабочей силы, прикрепленной к хозяйству кровными узами (члены семьи), найти еще новые силы, которые можно было бы использовать в хозяйстве и на которые можно было бы всегда рассчитывать.

Получить такую рабочую силу путем найма на первых порах было совершенно невозможно. Правда, мы уже очень рано встречаемся с наемным трудом, но только как с исключительным и преходящим явлением: главным образом во время жатвы. Средства производства, необходимые для самостоятельного хозяйства, были слишком незначительны, чтобы трудолюбивая семья не могла их приобрести. Кроме того, семейные и общинные связи были еще слишком крепки, и если какой-нибудь несчастный случай обрушивался на семью и оставлял ее без всего необходимого, то родственники и соседи помогали ей быстро оправиться.

Незначительному спросу на наемных рабочих соответствовало и незначительное предложение их. Домашнее хозяйство было еще тесно связано со всем производством. Чтобы прибавить к производству добавочных рабочих, необходимо было прибавить их и к домашнему хозяйству. Они должны были остаться не только без собственного хозяйства, но и без собственной семьи: они должны были раствориться в чужой семье. Свободные рабочие не годились для этого. Еще в средние века ремесленные подмастерья рассматривали принадлежность к семье мастера только как переходную стадию, как переход к званию мастера и основанию собственной семьи. На этой ступени развития нельзя было обеспечить для чужой семьи надолго добавочные рабочие силы путем наемного договора со свободными. Более крупные сельскохозяйственные предприятия могли приобрести необходимые им добавочные рабочие силы только путем принудительного прикрепления. Для этой цели служило рабство. Чужой считался бесправным, и, при незначительных размерах общин этой эпохи, понятие «чужой» было очень широким. Во время войны в рабство обращались не только побежденные воины, но часто и все население покоренной страны: все эти рабы поступали в раздел между победителями или продавались. Но и в мирное время можно было приобрести рабов. В особенности доставляла их морская торговля. В своих первых стадиях она была тесно связана с морским разбоем. Особенно заманчивой добычей являлись работоспособные и красивые люди, которых удавалось захватить безоружными в прибрежных странствованиях. Потомство рабов и рабынь, в свою очередь, обращалось в рабство. В материальном отношении положение этих рабов вначале далеко не было плохим, и они иногда даже легко мирились со своей судьбой. Как члены зажиточного хозяйства, служа большей частью потребности в роскоши или комфорте, они работали не слишком напряженно. Поскольку рабы принимали участие в производительном труде, они занимались им часто — у богатых крестьян — вместе со своим господином и постоянно для удовлетворения потребностей самой семьи, имевшей ограниченные пределы. Кроме личных свойств господ на положение рабов влияло еще благосостояние семьи, к которой они принадлежали. Они были заинтересованы в увеличении этого благосостояния, так как они вместе с тем улучшали и свое собственное положение. С другой стороны, раб, вследствие постоянных личных сношений с господином, сближался с последним и мог, если обладал остроумием и умом, сделаться для него необходимым и стать даже его другом. У античных поэтов мы находим многочисленные примеры, показывающие, как непринужденно обращались рабы со своими господами и с какой привязанностью относились обе стороны друг к другу. Часто рабы в награду за верную службу отпускались на волю, получая при этом крупный дар, другие сберегали так много, что могли выкупиться. Многие предпочитали рабство свободе, иными словами, предпочитали оставаться членами богатой семьи, чем, оставив ее, вести скудную и необеспеченную жизнь.

«Не надо думать, — говорит Иенч, — что возмутительное юридическое определение раба строго проводилось в жизни и что раба не считали человеком или не обращались с ним как с таковым. До конца первой Пунической войны рабам жилось недурно. Все, что сказано было о власти отца семьи над женой и детьми, можно повторить и о его власти над рабами. Неограниченная по закону, она ограничивалась религией, нравами, благоразумием, душевностью, выгодой, и тот самый человек, который перед лицом закона являлся купленной вещью, отданной на произвол своего господина, ценился в поле как верный сотрудник, а дома как член семьи, с которым после работы вели оживленную беседу у домашнего очага».

Такое товарищеское общение встречалось не только в крестьянских семьях. В героическую эпоху выполняли целый ряд ручных работ также и цари. В «Одиссее» дочь царя Алкиноя моет вместе с рабынями белье, а сам Одиссей вызывает соперника не на дуэль, а на состязание в земледельческих работах, жатве и пахоте. Когда он возвращается на родину, он находит своего отца в саду с лопатой в руках. Поэтому Одиссей и сын его Телемак пользуются сердечной любовью своего раба, «божественного свинопаса» Эвмея, который твердо убежден, что господин его, по возвращении на родину, давно уже подарил бы ему свободу, участок земли и жену.

Этого рода рабство представляло одну из самых мягких форм эксплуатации, какая нам только известна. Но оно приняло сейчас же другой облик, как только оно начало служить для добывания денег и в особенности когда появился труд в крупных предприятиях, совершенно дифференцировавшихся от домашнего хозяйства господина.

3. Рабство в условиях товарного производства

Первыми предприятиями этого рода были рудники. Добывание и обработка ископаемых, в особенности металлических руд, по самой природе своей мало приспособлено для того, чтобы служить только потребностям собственного хозяйства. Как только оно достигает известной степени развития, оно начинает доставлять крупный избыток. С другой стороны, оно может достигнуть известного совершенства, когда оно регулярно производит большие массы продуктов, так как только в этом случае рабочие приобретают необходимые навык и искусство и могут оплачиваться все необходимые постройки. Уже в каменном веке мы встречаем большие площади, на которых каменные орудия изготовлялись «промышленным» путем, массами. Путем обмена они распространялись от одной общины к другой, от одного племени к другому. Эти ископаемые продукты были первыми товарами. Они уже с самого начала производились как товар для обмена.

Как только в местности, богатой минералами, развивалось горное дело и оставляло за собой первые стадии самой примитивной техники, оно требовало постоянно все больше и больше рабочих. Потребность в них очень скоро превышала число свободных рабочих, которые могли быть доставлены из среды членов общины, владевшей рудником. Наемный труд также не мог доставить их в большом числе. Необходимое число рабочей силы мог обеспечить только принудительный труд рабов или осужденных преступников.

Но эти рабы теперь уже не производили предметы потребления исключительно для ограниченного личного спроса их господина; они работали, чтобы добыть для него деньги. Они работали не для того, чтобы он мог потреблять в своем хозяйстве мрамор или серу, железо или медь, золото или серебро, а чтобы дать ему возможность продать эти продукты и получить за них деньги, тот товар, за который можно все купить, все наслаждения и власть, которой никогда нельзя вполне насытиться. Из рабочих в рудниках выколачивали столько труда, сколько можно было, ибо чем больше они работали, тем больше денег получал их владелец. Кормили и одевали их в высшей степени плохо. Ведь рабы в рудниках не производили одежду и пищу, их нужно было купить, а для этого необходимо было затратить деньги. Если прежде владелец богатого хозяйства, с обильными запасами всяких предметов потребления, не знал, что с ними делать, и щедро кормил своих рабов и гостей, то при товарном производстве денежный барыш, доставляемый предприятием, становился тем больше, чем меньше потребляли рабы. Положение последних становилось тем хуже, чем больше производство превращалось в крупное, чем резче оно дифференцировалось от домашнего хозяйства. Рабы содержались в специальных казармах, мрачная оголенность которых представляла яркий контраст с роскошью дома их господина. Утратилась, наконец, и всякая личная связь между господином и рабами не только вследствие дифференциации места производства и домашнего хозяйства, но и вследствие огромной численности рабов. Так, об Афинах времени Пелопоннесской войны сообщается, что Гиппоник заставлял трудиться во фракийских рудниках 600 рабов, а Никиас — 1000. Бесправие рабов стало теперь для них страшным бичом. Если вольнонаемный рабочий может еще делать известный выбор между своими хозяевами, а при некоторых благоприятных условиях произвести на них давление путем приостановки работы и избавиться от очень плохих условий труда, то раб, убежавший от своего господина или отказавшийся работать, рисковал быть убитым.

Существовал только один мотив щадить раба, тот самый мотив, в силу которого щадят рабочую скотину: издержки на покупку раба. Наемный рабочий ничего не стоит. Если он гибнет на работе, его место занимает другой. Наоборот, раба нужно было купить. Если он преждевременно погибал, то господин терял при этом всю покупную сумму. Но этот мотив действовал тем слабее, чем дешевле становились рабы. Временами цена их падала необыкновенно низко: вечные войны, внешние и внутренние, доставляли на рынок бесчисленные армии военнопленных.

Так, во время третьей войны римлян с Македонией, в 169 г. до Р. X., в одном только Эпире в течение одного дня было разграблено 70 городов и 150 000 жителей продано в рабство.

Согласно Беку, обычная цена раба составляла в Афинах от 100 до 200 драхм (от 80 до 160 марок). Ксенофонт говорит, что она колебалась между 50 и 1000 драхмами. Аппиан рассказывает, что в Понте военнопленные были проданы по 4 драхмы (около трех марок) за голову. За Иосифа, которого братья продали в Египет, они выручили всего 20 сиклей (18 марок).

Хорошая верховая лошадь стоила гораздо дороже, чем раб. Во времена Аристофана она стоила около 12 мин (почти 1000 марок).

Но те же самые войны, которые доставляли дешевых рабов, разоряли многих крестьян, составлявших тогда главное ядро армии. Если крестьянин должен был уйти на войну, то хозяйство его, вследствие недостатка в рабочей силе, все больше приходило в упадок. И если разорившийся крестьянин не мог переселиться в соседний город, чтобы тянуть там лямку, как ремесленник или люмпен-пролетарий, то он брался за разбойничий промысел. Так возникли многочисленные преступления и преступники. Охота на последних доставляла новых рабов. Смирительные дома были тогда неизвестны. Они представляют продукт капиталистического способа производства. Кого не распинали, того присуждали к принудительному труду.

Таким образом, временами скоплялись бесчисленные отряды крайне дешевых рабов, положение которых было отчаянное. Об этом свидетельствуют, между прочим, испанские серебряные рудники, принадлежавшие в древности к богатейшим.

«Сначала, — рассказывает Диодор об этих рудниках, — горным делом занимались частные люди и приобретали огромные богатства, потому что руда лежала неглубоко и ее находили в огромных количествах. После, когда Иберией (Испанией) овладели римляне, рудники попали в руки жадных италиков, которым они доставляли огромное богатство. Они купили множество рабов и отдали их под надзор особых надсмотрщиков… Те рабы, которые работают в этих рудниках, приносят своему господину невероятные доходы, но многие из них вынуждены работать под землей, напрягая день и ночь все свои силы, и умирают от чрезмерного труда. Они не получают при этом никакого отдыха, и побои надсмотрщиков заставляют их выносить страшные лишения и работать до полного истощения. Те, что посильнее и выносливее, только удлиняют свои муки, которые делают для них смерть более желательной, чем жизнь».[26]

Если патриархальное домашнее рабство является, быть может, самой мягкой формой эксплуатации, то трудно представить себе что-нибудь более ужасное, чем рабство для удовлетворения жажды прибыли.

В рудниках крупное производство на основе рабского труда при тогдашних условиях диктовалось техникой. Но со временем возникла потребность в крупном товарном хозяйстве на основе рабского труда также и в других сферах производства. Некоторые общины далеко превосходили своих соседей военным могуществом. Они извлекали из войн все новые и новые выгоды и получали в свое распоряжение толпы рабов, для которых приходилось отыскивать прибыльное занятие. Такие общины были связаны с крупными городами. Город, пользуясь благоприятным географическим положением, становился крупным центром оживленной торговли и привлекал к себе много людей уже одной своей торговлей. Если он к тому же легко предоставлял иностранцам гражданские права, то он становился богаче не только людьми, но и средствами, чем окрестные общины, которые он подчинял себе. Грабежи и эксплуатация окрестных общин еще больше увеличивали богатство города и число его жителей. Это богатство вызывало потребность в больших постройках, отчасти гигиенических — клоаки, водопроводы; отчасти художественных и религиозных — храмы и театры; отчасти военных — крепостные стены. Такие большие постройки скорее всего можно было тогда воздвигнуть при помощи рабов. Образовалась группа строительных подрядчиков, покупавших многочисленных рабов и возводивших трудом последних различные постройки для государства. Большие города создавали также обширный рынок для жизненных припасов. При низких ценах на рабов самый значительный избыток доставляло сельскохозяйственное крупное производство. Конечно, о техническом превосходстве крупного производства в сельском хозяйстве тогда не было и речи. Наоборот, рабский труд производил меньше, чем труд свободного крестьянина. Но раб, рабочую силу которого не надо было щадить, которого можно было без всяких опасений замучить работой насмерть, доставлял гораздо больший избыток над средствами его содержания, чем крестьянин, не понимавший еще тогда благословения прибавочного труда и привыкший к хорошей жизни. Ко всему этому присоединялось еще и то преимущество, что именно в таких общинах крестьянин мог каждую минуту быть оторван от плуга для защиты отечества, тогда как раб был освобожден от военной повинности. Таким образом, в экономической сфере таких больших и воинственных городов развилось крупное сельскохозяйственное производство на основе рабского труда. В Карфагене оно достигло особенно высокой ступени развития. Во время Пунических войн с ним познакомились римляне. Вместе с провинциями, отнятыми у великого соперника, они переняли у него и крупное сельскохозяйственное производство, которое развили и расширили еще больше.

Наконец, в больших городах, где скоплялись массы рабов, занимавшихся одним ремеслом, и где имелся хороший сбыт для их продукции, легко приходили к мысли скупить большое число таких рабов и заставить их работать в одной общей мастерской, чтобы они производили товар для рынка, как теперь это делается на фабриках при помощи наемных рабочих. Однако такие крупные мануфактуры на основе рабского труда приобрели большое значение только в греческом мире, а не в римском. Но всюду развилась особого рода рабская индустрия, связанная с сельскохозяйственным крупным производством, являлось ли последнее плантацией, производившей для рынка одну только культуру, как, например, хлеб, или удовлетворяло главным образом потребности семьи и своего домашнего хозяйства, доставляя самые разнообразные продукты. Сельскохозяйственный труд отличается той особенностью, что он требует только в известное время года много рабочей силы, в другое же, например зимой, для него вполне достаточно немногих рабочих. Эта особенность создает затруднение даже современным крупным сельскохозяйственным предприятиям, и еще больше затруднений она причиняла при системе рабского труда. Наемного рабочего можно отпустить, когда в нем не нуждаются, и опять найти, когда в нем является нужда. Он сам должен заботиться о себе в промежуточное время. Наоборот, древний землевладелец не мог продавать своих рабов каждую осень, чтобы снова купить их весною. Это обошлось бы ему слишком дорого. Осенью рабы стоили немного, а весною они ценились дорого. Поэтому он должен был найти для них занятие и в то время, когда сельскохозяйственные работы прекращались. Старые традиции слияния сельского хозяйства с ремеслами были еще живы, крестьянин еще сам перерабатывал лен, шерсть, кожи, дерево и другие продукты своего хозяйства в платье и утварь. И точно так же рабы, принадлежавшие к крупному сельскохозяйственному предприятию, в период прекращения сельскохозяйственных работ занимались промышленным трудом, ткачеством и обработкой кожи, выделкой из нее различных изделий, производством повозок и плугов, изготовлением Различных гончарных изделий. Но при развитом товарном производстве они производили не только для собственного предприятия и домашнего хозяйства, но и для рынка. Если дешевы были рабы, то могли быть дешевы и их промышленные изделия. Денежных затрат они не требовали. Предприятие, латифундия доставляли рабочим жизненные припасы и сырье, а часто и инструменты. А так как Рабы, во всяком случае, должны были получать пропитание в течение того времени, когда они не нужны были сельском хозяйстве, то все промышленные продукты, которые производились ими сверх потребностей собственного предприятия и домашнего хозяйства, представляли избыток, приносивший прибыль даже при низких ценах.

Неудивительно поэтому, что при наличии такой конкуренции со стороны рабского труда не могло развиться свободное, крепкое ремесло. В античном, в особенности римском, мире ремесленники остались бедняками, которые в большинстве случаев работали без подмастерьев и обыкновенно перерабатывали доставленный им материал на дому у заказчика или у себя. О сильном сословии ремесленников, как оно развилось в течение средневековья, нет и речи. Цены оставались низкими, ремесленники находились в постоянной зависимости от своих заказчиков, крупных землевладельцев, и очень часто вели, в качестве их клиентов, чисто паразитическое существование, ничем почти не отличаясь от люмпен-пролетариев.

Но крупное производство на основе рабского труда в состоянии было только помешать усилению ремесла и развитию его техники. Последняя в античном мире всегда оставалась на незначительной высоте в соответствии с бедностью ремесленника: искусство могло, при известных условиях, подняться очень высоко, но инструменты его продолжали оставаться примитивными и жалкими. То же самое приходится сказать и о крупном производстве, всякий технический прогресс которого рабство также задерживало.

4. Техническая отсталость рабского хозяйства

В сельском хозяйстве крупное производство тогда еще не являлось условием более высокой производительности, как в горном деле. Конечно, развивающееся товарное производство вызывало также прогрессирующее общественное разделение труда и в сельском хозяйстве: некоторые предприятия специализировались на земледелии, другие — на скотоводстве и т. д. Крупное производство создавало возможность руководства его образованными людьми, стоявшими выше крестьянской рутины. И действительно, мы встречаем уже (в странах развитого сельскохозяйственного крупного производства) как у карфагенян, так и у римлян теорию сельского хозяйства, стоявшую так же высоко, как и европейская теория восемнадцатого столетия. Не хватало только рабочей силы, которая при помощи этой теории подняла бы крупное хозяйство над крестьянским. Даже наемный труд стоит ниже труда свободного землевладельца, поскольку речь идет о заинтересованности и внимательности, и выгодным он становится лишь тогда, когда крупное производство превосходит мелкое и в техническом отношении. Но раб в крупном хозяйстве, живущий уже не при старых, патриархальных семейных отношениях, является еще более непокорным. Он даже норовит всегда принести убыток своему хозяину. И при домашнем рабстве труд раба считался менее производительным, чем труд свободного собственника. Уже Одиссей замечает:

Раб нерадив, не принудь господин повелением строгим

К делу его, за работу он сам не возьмется охотой:

Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,

Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.[27]

Что же приходится сказать о рабах, которых каждый день секут до крови, которые исполнены отчаяния и ненависти к своему господину! Крупное производство стояло бы в техническом отношении неизмеримо выше крестьянского, если бы оно при одинаковом числе рабочих могло добиться такого же результата, как и последнее. Но оно было не только выше, оно отставало даже от мелкого производства. Страдая сами от плохого обращения, рабы изливали всю свою злость на рабочую скотину, которая поэтому не могла отличаться высокими качествами. По той же причине нельзя было давать в руки рабам более тонкие инструменты.

На это обстоятельство указал уже Маркс. Вот что он говорит о производстве, основанном на рабском труде:

«Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как instrumentum vocale [одаренное речью орудие] от животного как instrumentum semivocale [одаренного голосом орудия] и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum [немого орудия]. Но сам-то рабочий дает почувствовать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore [со сладострастием] подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономический принцип такого способа производства — применять только наиболее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее подвергаются порче.

Поэтому в рабовладельческих штатах, расположенных у Мексиканского залива, до начала Гражданской войны были в ходу плуги старокитайской конструкции, которые рыли землю, как свинья или крот, но не делали борозды и не переворачивали пласта… В своем «Sea Board Slave States» Олмстед рассказывает между прочим: «Мне показывали здесь орудия, которыми ни один находящийся в здравом уме человек не позволил бы обременить наемного рабочего; их чрезвычайная тяжесть и неуклюжесть, думается мне, по крайней мере на 10 процентов увеличивают труд по сравнению с теми орудиями, которые обыкновенно употребляются у нас. Но меня уверяли, что при том небрежном и грубом обращении, которому они подвергаются у рабов, было бы неэкономно предоставлять последним более легкие и менее грубые орудия, которые мы постоянно даем наемным рабочим, причем извлекаем из этого выгоду, не сохранились бы и одного дня на хлебных полях Виргинии, хотя почва здесь легче и не так камениста, как у нас. Точно так же, когда я спросил, почему на всех фермах лошади заменены мулами, то первым и, конечно, самым убедительным доводом было то, что лошади не могут переносить того обращения, которому они всегда подвергаются со стороны негров; лошади всегда быстро надрываются или калечатся от этого, между тем как мулы переносят побои и недостаток пищи и не претерпевают от этого существенного вреда, не простужаются и не заболевают, если пренебрегают уходом за ними или перегружают их работой. Впрочем, мне стоит только подойти к окну той комнаты, где я пишу, и почти каждый раз я вижу такое обращение со скотом, за которое всякий фермер на Севере немедленно прогнал бы рабочего».[28]

Невежественные, озлобленные, злорадствующие, всегда готовые при удобном случае причинить вред своему ненавистному мучителю, рабы в латифундиях производили несравненно меньше, чем свободные крестьяне. Уже Плиний указал в первом столетии нашей эры, как плодородны были поля Италии, когда полководцы не стыдились сами обрабатывать их, и как скупа стала мать-земля, когда ее начали терзать при помощи скованных и клейменных рабов. При известных условиях это сельское хозяйство могло доставлять более значительный избыток, чем крестьянское хозяйство, но оно ни при каких условиях не в состоянии было обеспечить благосостояние такому же количеству людей.

Однако, пока длились войны, которыми Рим непрерывно тревожил все народы вокруг Средиземного моря, продолжало развиваться и расширяться рабское хозяйство, а вместе с этим продолжало разоряться и крестьянство, так как постоянная война приносила ее вождям, крупным землевладельцам, все новую добычу, новые земли и бесконечные массы дешевых рабов.

Мы замечаем, таким образом, в Римской империи экономический процесс, поражающий своим внешним сходством с современным: гибель мелкого производства, развитие крупного хозяйства и еще более быстрый рост крупного землевладения, латифундий, экспроприирующего крестьянство и всюду, где оно не может его заменить плантациями или другого рода крупными предприятиями, превращающего крестьян из свободных землевладельцев в зависимых арендаторов.

В своей истории античного социализма и коммунизма Пельман цитирует, между прочим, «жалобу бедного против богатого» из псевдоквинтилианского собрания речей. В ней очень ярко изображается рост латифундий. Это жалоба обедневшего крестьянина, который изливает свое горе:

«Не с самого начала был я соседом богатого человека. Вокруг меня жили на многочисленных участках одинаково состоятельные владельцы, которые в добром соседском согласии обрабатывали свои земли. Как все это изменилось!. Земля, которая кормила всех этих граждан, превратилась в одну огромную плантацию, принадлежащую одному богачу. Его поместье раздвинуло свои границы во все стороны; крестьянские дворы, которые оно поглотило, сравнены с землей, а святилища отцов разрушены. Старые владельцы должны были расстаться с богом — покровителем отцовского дома, вместе с женами и детьми своими они должны были уйти на чужбину. Над далекой равниной господствует все то же однообразие. Как стеной окружает меня со всех сторон богатство: здесь сад богача, там его поля. Здесь его виноградники, там его леса и пастбища. И я бы охотно ушел отсюда, но я не мог найти клочка земли, где у меня не было бы богатого соседа. Ибо где только не натыкаешься на поместья богачей? Им мало того, что они расширили свои поместья так далеко, что, точно государства, земли их находят свои естественные границы только в реках и горах. Они завладели также самыми отдаленными горными пустошами и лесами. И нигде не находит себе границы и предела это расширение, разве только один богатый наткнется на другого. И ко всему этому присоединяется, наконец, презрительное отношение этих богачей к нам, беднякам: они не считают даже нужным отрицать преступление, которое они совершили над нами».

Пельман видит в этом признак тенденций «крайнего капитализма вообще». Но сходство этого развития с развитием современного капитализма и его концентрацией капитала является только чисто внешним, и мы рискуем впасть в глубокое заблуждение, отождествляя эти два процесса. Кто анализирует эти явления глубже, тот находит полную противоположность хода развития в одном и другом случае. Прежде всего, тенденция к концентрации, стремление к вытеснению мелких предприятий крупными и растущая зависимость мелких предприятий от более крупных в настоящее время проявляется с большей силой в индустрии, чем в сельском хозяйстве, тогда как в античном мире мы видим обратное явление. Кроме того, победа крупных предприятий над мелкими достигается путем конкуренции, в которой ярко выступает более высокая производительность предприятий, снабженных могучими машинами. Наоборот, в античном мире она достигалась парализацией свободного крестьянина, разоряемого военной службой, большой дешевизной рабочей силы, которая, при массовой доставке рабов, могла быть получена богатыми людьми, наконец, путем ростовщичества, о котором мы еще будем говорить дальше, т. е. путем факторов, не увеличивавших производительность труда, а, наоборот, уменьшавших ее. Для развития и применения машин в античном мире не было необходимых предпосылок. Не достигло высокой степени развития ремесло, которое могло бы доставлять массовую свободную квалифицированную рабочую силу, готовую наняться за определенную заработную плату, рабочую силу, которая могла производить машины и сделать возможным их применение. Мыслители и исследователи не имели поэтому никакого побуждения изобретать машины, которые все равно не нашли бы практического применения. Как только изобретаются машины, которые могут с успехом действовать в производстве, как только находятся многочисленные рабочие, которые ищут занятий в производстве и применении машин, последние превращаются в одно из самых могучих орудий конкуренции между предпринимателями. Следствием этой борьбы является усовершенствование и увеличение машины, а вместе с этим растет производительность труда, растет избыток над заработной платой, доставляемый ею, растет также необходимость собирать часть этого избытка, накоплять, чтобы приобрести новые, лучшие машины, растет, наконец, необходимость постоянно расширять рынок, так как улучшенные машины доставляют все больше продукта, для которого нужно найти сбыт. Таким образом, капитал непрерывно увеличивается, производство средств производства занимает все большее место во всей сфере капиталистического производства, и последнее вынуждено искать все новые рынки, чтобы избавиться от созданных, при помощи разросшихся средств производства, громадных количеств предметов потребления. В течение одного столетия — девятнадцатого — капитал, таким образом, завоевал весь мир.

Совершенно иначе происходит развитие в античном мире. Мы уже видели, что рабам в крупном производстве можно было дать в руки только самые грубые орудия, что при этом можно было употреблять только грубых и невежественных рабочих, что, следовательно, только крайняя дешевизна рабов делала крупное производство до некоторой степени доходным. Во владельцах крупных предприятий это вызывало постоянное стремление к войне как лучшему средству для получения дешевых рабов и к непрерывному расширению государственной территории. Со времени Пунических войн это же обстоятельство дает самый могучий толчок римской завоевательной политике, которая в течение двух столетий подчинила себе все страны вокруг Средиземного моря и уже собиралась в эпоху Г Христа, после покорения Галлии, современной Франции, М поработить также Германию, сильное население которой * доставляло прекрасных рабов.

Только в этом ненасытном и постоянном стремлении расширить свою область эксплуатации античное крупное производство походит на современное, но не в способе, каким оно применяло к делу избыток, доставляемый растущими армиями рабов. Современный капиталист, как мы уже видели, вынужден большую часть своей прибыли накоплять, применять ее к делу, чтобы улучшать и расширять свои предприятия, если он только не хочет быть побежден на поле конкуренции. Античный рабовладелец не нуждался в этом. Техническая основа его производства не была выше или, скорее, была даже ниже, чем техника мелких крестьян, которых он вытеснял. Она не подвергалась процессу постоянного изменения и расширения, наоборот, она оставалась неизменной. Поэтому все избытки, остававшиеся после покрытия определенных издержек и после замещения орудий, скота и рабов, могли быть употреблены рабовладельцем на свои личные удовольствия, даже когда он не был расточителем.

Конечно, можно было затратить деньги на покупку новых участков, можно было вложить их в торговлю или отдавать в рост, чтобы извлечь из них барыши, но прибыль эту в конце концов можно было опять-таки затратить только на личные наслаждения. Накопление капитала с целью производства новых средств производства не имело бы никакого смысла, так как, кроме замещения старых, новые увеличенные средства производства не нашли бы никакого применения.

Чем больше латифундии вытесняли крестьян, чем больше сосредоточивалось земли и рабов во владении отдельных лиц, тем больше возрастали избытки и сокровища, находившиеся в их распоряжении. Если современного капиталиста характеризует страсть к накоплению капитала, то знатного римлянина времен Империи, эпохи, в которую возникло христианство, отличает страсть к наслаждениям. Современные капиталисты накопили капиталы, в сравнении с которыми богатства самых богатых древних римлян кажутся незначительными. Крезом среди них считался вольноотпущенник Нерона, Нарцисс, имевший состояние в 90 миллионов марок. Что значит эта сумма в сравнении с теми 4000 миллионов, которые приписываются Рокфеллеру? Но расточительность, которой отличаются американские миллиардеры, несмотря на ее размеры, вряд ли может сравниться с расточительностью их римских предшественников, которые угощали своих гостей соловьиными языками и распускали в вине жемчужины.

Вместе с роскошью вполне естественно возрастало число домашних рабов, которых употребляли для личных услуг. Число их становилось тем больше, чем дешевле были рабы. В одной из своих сатир Гораций замечает, что минимум, которым может довольствоваться человек, живущий скромно, составляет десять рабов. В богатом домашнем хозяйстве число их могло возрастать до нескольких тысяч. Если варваров отдавали на плантации и в рудники, то более образованных, в особенности же греческих, рабов причисляли к «городской семье», т. е. к городскому дому. Среди рабов были не только повара, писцы, музыканты, педагоги, актеры, но и врачи и философы. В противоположность рабам, служившим для добывания денег, такие рабы в большинстве случаев несли не особенно обременительную службу. Громадное большинство их были такими же грабителями, как их господа. Но исчезли два условия, которые когда-то обеспечивали семейному рабу хорошее обращение: высокая цена, заставлявшая его щадить, и товарищеские отношения с господином, с которым он прежде работал вместе. Теперь, при колоссальном богатстве господина и дешевизне рабов, с последними нисколько не стеснялись. Для огромной массы домашних рабов исчезли всякие личные сношения с господином: последний едва знал их. И если господин и раб сближались лично, то это случалось не на общей работе, вызывавшей взаимное уважение, а в пирах и порочных наслаждениях, порождаемых праздностью и суетностью, вызывавших как у раба, так и у господина взаимное презрение. Праздные, часто избалованные, эти домашние рабы являлись беззащитными жертвами всякого каприза, всякой вспышки гнева, которая нередко кончалась для них трагически. Известен чудовищный поступок Ведия Поллиона, раб которого разбил хрустальную вазу и в наказание за это брошен был на съедение муренам, очень дорогим хищным рыбам, содержавшимся в особом садке.

Вместе с этими рабами сильно увеличивалось число непроизводительных элементов в обществе, ряды которых наполнялись одновременно и вследствие роста люмпен-пролетариата в больших городах, происходившего главным образом из разоренных крестьян. И этот процесс совершался как раз в то время, когда замена свободного труда рабским во многих отраслях производительной деятельности сильно понизила производительность труда.

Но чем больше членов насчитывало данное домашнее хозяйство, тем легче было изготовлять для него при помощи собственных рабочих различные продукты, которые маленькое хозяйство должно было покупать, — так, например, различные предметы одежды и домашнюю утварь. Это влекло за собой новое расширение производства для удовлетворения потребностей собственного хозяйства. Не надо, однако, смешивать эту более позднюю форму семейного хозяйства богатых людей с первоначальным простым семейным хозяйством, которое основано было на почти полном отсутствии товарного производства и само производило самые важные и необходимые средства потребления, покупая при этом только орудия труда и предметы роскоши. Вторая форма производства для собственного потребления, как мы ее встречаем в последние годы римской республики и в эпоху императорской власти, основывалась именно на товарном производстве, на производстве рудников и латифундий, для рынка; главным образом она производила предметы роскоши.

Расширение этого рода производства для собственного потребления, в свою очередь, вредило развитию свободного ремесла, которое и без того страдало от городских промышленных предприятий, основанных на рабском труде, и от латифундий. Относительно число ремесленников должно было уменьшаться, т. е. число свободных рабочих, сравнительно с числом рабов, должно было сильно понизиться и в ремесленном производстве. Абсолютно, однако, число свободных рабочих в некоторых отраслях промышленности могло увеличиваться благодаря расточительности, которая вызывала усиленный спрос как на предметы искусства, произведения художественной промышленности, так и на предметы парфюмерии — благовония, притирания и т. д.

Кто судит о благосостоянии общества по этой расточительности, кто становится на ограниченную точку зрения римских цезарей и крупных землевладельцев с их свитой придворных, художников и писателей, тому социальное положение эпохи императора Августа может показаться блестящим. Со всех сторон стекались в Рим бесконечные богатства только для того, чтобы служить личным наслаждениям; богатые моты устраивали один пир за другим, щедро раздавая направо и налево избытки, которых они не в силах были сами потребить. Многие художники и ученые получали от меценатов богатые материальные средства; возводились исполинские постройки, колоссальные размеры и художественная красота которых вызывает теперь еще наше удивление, весь мир, казалось, всеми своими порами выделял богатство — и все-таки это общество уже тогда было осуждено на гибель, на нем уже и тогда лежала явственная печать смерти.

5. Экономический упадок

Данный текст является ознакомительным фрагментом.