Осмысление «Повести»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Осмысление «Повести»

При такой схеме событий весь тот детальный и картинный материал, который перед нами развертывает внутренне неосмысленный фильм «Повести», получает свой смысл и иное трезво-реальное истолкование.

Так целая серия посольств в Киев — это было не анекдотом о выборе вер, а действительной серией оживленных посольств, направлявшихся к Киеву со всех сторон света. В этом, можно сказать, нашествии посольств на Киев и отчасти в обратных ответных посольствах кн. Владимира сливались два потока фактов внутренних и внешних, переплетавшихся и влиявших взаимно один на другой. С одной стороны — вырастание буйного, но гениального недоросля Владимира в «мужа совершенна». «Воссиявший в сердце его разум» помог ему «уразуметь суету идольского служения» и «с сими помыслами войти в св. купель». Это диалектика интимная и духовная. Но вот внешние толчки: влияние из среды жен Владимира. Жены христианки, гадательно две чешки, несомненно жена Ярополка, затем — «мудрейшая из жен» Адлогия и сама мать Владимира, Малуша — вся авторитетная женская половина дома властно твердила зарвавшемуся, но преуспевающему Владимиру: «довольно мальчишеских глупостей, пора взяться за ум, послушать и посмотреть что творится кругом во всем мире, как народ за народом крестятся и становятся порядочными и уважаемыми». Роль Олава Триггвесона, достоверного свидетеля о том, что творится на белом свете, должна была быть исключительно убедительной. Но раз Владимир уязвился «умом Христовым», то в ту самую минуту он ощутил и глупость язычества. Найдя истину, постиг и где ложь. Иначе в природе вещей не бывает. Потому-то и нелепа концепция «Повести», что она представляет неестественной и неумной самую личность кн. Владимира: будто он сначала потерял старую религию, а на ее опустевшее в душе место начал не спеша, исподволь подыскивать какую-нибудь новую. Именно «воссиявший в сердце его разум», как восходящее солнце, тем самым прогнал тьму язычества автоматически. При свете солнца ей просто нет места. Так и в душе Владимира: поздно «искать» свет веры, если он уже воссиял. Поздно «выбирать» веры, если одна из них, вошедшая в душу, как открывшаяся истина, уже прогнала ложь других.

Но материал сказки, хотя и в преломлении, все-таки отражает историческую быль. И в данном случае, противоестественный для самого кн. Владимира «выбор» религии мог иметь значение для его «дружины», для людей инертных, с психологией не вождей, а ведомой другими толпы. Их нужно было толкнуть, заставить «посмотреть, сравнить и подумать», хотя бы и без полного понимания, «в кредит» последовать за своим смелым князем. Для них бессмысленный сам по себе осмотр вер, даже внешний, был учебой, школой, полезной для их безболезненного отрывания от старины и назревшего для «вождя» перевода народа под новое знамя. Это школьное исследование вер и культур, эту общую перековку» мировоззрения кн. Владимир считал полезным продолжать и после акта всеобщего крещения. B Никоновской летописи под 1001 г. значится: «того же лета посла Володимер гостей своих (т. е. буквально коммерческих агентов), аки в послех, в Рим, а других — в Иерусалим и во Египет и в Вавилон, соглядати земель их и обычаев их». Это было нечто подобное переработке москвичей в европейцев, которое систематически проводил Петр Великий, посылая юношей в иностранные школы.

Наконец, Киевский сценарий толпящихся в передней Владимирова дворца посольств не по вопросу о биржевом состязании вер, а по вопросам чисто политической злобы дня, есть также факт достоверно исторический, особенно характерный для этих 986-989 гг. В эти годы вдруг зашатались подножия византийского трона. Македонскую династию в лице двух братьев Василия и Константина задумал свергнуть сначала главнокомандующий малоазиатскими армиями генерал Варда Склир. Уже он для обеспечения себя союзниками с тыла начал переговоры с арабскими халифатами, с Абассидами и Омайядами, с Армянами и Хазарами. Когда для борьбы со Склиром цареградские василевсы послали в Малую Азию Варду Фоку, то последний изменил василевсам, сговорился с В. Склиром и продолжал его повстанческое дело. Положение василевсов становилось отчаянным. У них не было союзников. Восточному союзу В. Склира и В. Фоки нужно было противопоставить коалицию союзников с запада и севера. A у византийцев шла с ними война. Болгары только что (986 г.) побили византийцев в Родопских проходах Балкан. A с болгарами в тот момент союзничали и войска Владимира Киевского. Недаром Яхья Антиохиец говорит о русских в тот момент по отношению к императору: «а они его враги». Но момент был спешный, «пожарный». Гордыню побоку. И надо было идти на поклон к врагам. Надо было спешно какими-то привлекательными предложениями оторвать их от растущей коалиции бунтовщиков. Иначе КПль был бы взят в клещи со всех сторон, т. е. и с запада и севера. Болгарам уступаются их завоевания, а у киевских руссов испрашивается прямая военная сила. За какие блага и выгоды? К Владимиру уже приходили зазывания (через Кавказ и Хазарию) со стороны византийских повстанцев. Но неожиданный «поклон» самого Цареграда и его легальной династии был лестным и почетным для Владимира и — главное — дающим то, чего не могла дать ему связь с византийскими бунтовщиками. Разумеем: — брачной связи с единственной в мире по тогдашним понятиям подлинно-царской, «ромейской» династией. Через это новый родственник приобщался бы к высшему классу мировых династов. Для реализации этой мечты, прежде всего нужно было кн. Владимиру быть уже христианином. И вот тут возникает не только хронологический, но и существенный вопрос. Крестившийся около этого времени кн. Владимир (986-987 г.), крестился ли он ad hос, ради контрактного выполнения поставленного условия для династического брака, или он был уже крещен? Предшествовал ли акту крещения утилитарный момент, или эти два факта были только хронологически взаимно близкими, но независимыми друг от друга? Никаких принудительных документальных данных для того или иного утверждения у нас нет. A потому мы предпочитаем утверждать, во славу нашего крестителя, нечто лучшее. A именно, что его внутренний процесс, стимулируемый Св. Олавом, уже привел к его личному крещению, причем все византийские предложения упали уже на благоприятную почву, и Владимир соединял с ними так много светлых надежд и планов. Выбор союзников, между Склиром и Фокой с одной стороны и царями Василием и Константином с другой, не составлял для Владимира уже никакого вопроса. Толчея многочисленных посольств туда и обратно кончилась, и Владимир с наилучшими надеждами отправил свой экспедиционный корпус в Царьград и лично проводил его до Порогов.

Таким образом, многочисленные посольства в Киев и из Киева, соединенные отчасти и с вопросом о вере, дают достаточный материал, чтобы впоследствии, уже после крещения киевлян в Днепре, могло легко возникнуть вульгарное представление, что вся промелькнувшая серия посольств и имела своим предметом именно эту, поразившую народное воображение, перемену веры. Картину политических связей и сношений кн. Владимира давно представил проф. Киевской Духовной Академии В. В. Завитневич в своей работе к юбилейному году 900-летия крещения Руси: «Св. кн. Владимир, как политический деятель». Киев 1888 г. Опираясь на представленное освещение смысла данных посольств, мы являемся апологетами исторической ценности всех материалов летописной «Повести», за исключением главной тенденциозной ее идеи о нелепом внешнем выборе вер.

Но уже никак нельзя быть апологетом этой «Повести в ее сознательно лукавом умысле: — стереть со страниц истории и изгладить из русской народной памяти некрасивую попытку византийцев — не выполнить условий договора с их спасителем, Киевским кн. Владимиром. В пылу понятного негодования Владимир manu militari добился своего: завоевал брак с царевной Анной. Но… уже и отомстил не без достоинства вероломному Цареграду. Он не ввел вновь воссозданную им русскую церковь в юрисдикцию Константинопольского патриархата. После своего внутреннего переворота, т. е. решительного и сознательного перехода в христианство, Владимир, как глава народа и государства, не мог не учесть самоочевидной ценности, и с миссионерской и с патриотической точки зрения, того редкостного и огромного факта, что принимаемая им и для его народа новая вера, к счастью, имеет уже и привлекательное национальное языковое обличье. Недостатком вообще античного греко-римского христианства было то, что оно долго и неподвижно заковывало себя в гордые ризы двух имперских классических языков. По доброму инстинкту и без ясного еще миссионерского сознания греческое христианство уступило самочинному захвату евангелия и культа в национальные сети языков сирского, коптского, армянского, эфиопского и грузинского. Римское же христианство, по национальному бессилию древних и новых, подчинившихся ему инородческих племен, упорствовало с государственной жестокостью в формулировке евангелия и культа исключительно только на имперском латинском языке. Восточная эллинская сестра римской империи в своем сознательном языковом аристократизме почти не разнилась от своей западной римской половины. И как в древности, как бы по недосмотру, завоевала себе меньшинственное место практика подчиненных национальных языков, так и в ІХ-м столетии совершенно незаметно, спонтанно, как бы по недосмотру, по миссионерскому вдохновению людей высокой эллинской культуры, не без сопротивления, возражений и споров, выступил на сцену истории широко и богато развернутый аппарат церковной литературы на славянском языке. За одно столетие он дал по широте объема почти еще небывалую полноту переводов и Библии, и круга богослужебных книг, и канонических, и систематически-богословских, и учительных и назидательных книг. После злого изгнания латино-немцами этого Кирилло-Мефодиевского славянского христианства из Моравии, Паннонии и Далмации, оно быстро укоренилось и процвело на территории новоустроенной славянской Болгарии, в союзе с которой Владимир как раз воевал против греков. Сам в эти годы, независимо от всяких утилитарных целей, Киевский князь не мог не понимать простейшим здравым смыслом, что христианизовать свой славянский народ легче и естественнее всего можно и должно, конечно, не загоняя его в рамки чужого непонятного языка — греческого. Как князь славянского народа, он при всех условиях, даже и при греческой юрисдикции, все равно потребовал бы принятой на Балканах славянской языковой оболочки культа. A после греческого вероломства в столь важном для него и лично, и политически и канонически деле, он не мог не использовать легально открывавшейся ему возможности, через постановку русского христианства в каноническую независимость от Цареграда, и замену ее канонической зависимостью от автокефальной же Ахридской архиепископии. Эта архиепископия в тот момент составляла сердцевину и возглавление всей Болгарской церкви, находившейся в границах независимого Болгарского государства. Разумеется, такой проигрыш престижа вселенского престола был горек греческому патриотизму. A Владимир в нем упорствовал до конца своей жизни, т. е. до 1015 г., и передал по инерции это положение дел и сыну Ярославу. Ярослав не раз воевал с греками, но в конце концов, после захвата греками Болгарского царства и упразднения автокефальных привилегий Архидской кафедры, должен был в 1037 г. признать юрисдикцию КПля. Но этот конфуз для греческой амбиции требовалось как-то затушевать в русской летописи. Действительно, имена первых русских киевских митрополитов Ахридской юрисдикции отсутствуют в нашей летописи. Тенденциозная «Повесть» закрывает своим многословием эти годы жизни русской церкви при кн. Владимире, но по крайней мере не пытается никак подделать эту историю. Случайно мы узнаем об именах некоторых возглавителей русской церкви этого болгарского периода из других источников. Но пробел на этом месте и немота летописи оставляют недоуменное впечатление у всякого непредубежденного читателя. Ниже мы скажем подробнее об этом вопросе, а теперь перейдем к более или менее ясной и бесспорной миссионерской работе кн. Владимира после его триумфального Корсунского похода.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.