Тезис 3

Тезис 3

Мы видели, что, с одной стороны, понятие «свобода» вплоть до конца I в. до н. э. или даже до начала I в. н. э. ни в политическом, ни в религиозном контексте в еврейских текстах не встречается. Как не встречается оно и у народов Востока, чьё влияние на евреев можно было здесь предполагать. С другой стороны, понятию этому отводится чрезвычайно важное место в системе политического мышления греков и римлян, факт культурного влияния которых на еврейство Палестины в интересующий нас период не подлежит сомнению. Вывод: можно с высокой долей вероятности предположить, что именно греко-римскими влияниями объясняются усвоение евреями Палестины понятия «свобода» в его политико-религиозной модификации и принятие на вооружение определёнными кругами соответствующего лозунга как актуального средства борьбы с римским владычеством, что, по мнению Иосифа Флавия, и привело в результате к национальной катастрофе.

Как бы ни относиться к вердикту Флавия, похоже, что принятие идеологии свободы действительно стало одним из тех судьбоносных событий, что в значительной мере определили дальнейшую историю народа Израиля. В свою очередь, христиане восприняли понятие «свобода», претерпевшее у них, как мы увидим, качественную метаморфозу, из иудаизма. А значит, процесс усвоения его евреями в конце эпохи Второго храма приобретает чрезвычайную важность и для всемирной истории. Но к этому мы ещё вернёмся, а сейчас я хотел бы сосредоточиться на различии в восприятии свободы греками и римлянами, с одной стороны, и евреями — с другой, различии, представляющемся мне чрезвычайно важным.

Сознание особой, присущей только им свободы сформировалось (или окрепло) у греков в период их войн с персами. Вот что отвечают два спартанских аристократа на предложение персидского командующего Гидарна перейти на службу к Ксерксу: «Твой совет […] не со всех сторон хорошо обдуман. […] Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, а о том, что такое свобода — сладка она или горька, ты ничего не знаешь…» (Геродот, История 7.135).

И ещё одна характерная цитата из Геродота. Спартанец, отвечая на вопрос Ксеркса о характере жителей его родного города, говорит, что те являются наилучшими на земле воинами, и объясняет сие следующим образом: «Это потому, что они свободны, но свободны не абсолютно, ибо есть над ними господин закон (номос), который они чтут гораздо более, нежели твои подданные чтут тебя» (История 7.104).

Попытку установить связь между политическим устройством страны и характером её жителей мы обнаруживаем и в Истории Фукидида. Если верить Фукидиду, Перикл в своей знаменитой речи утверждает, что благодаря афинской демократии афиняне убеждены в том, что «быть счастливым — это значит быть свободным, а быть свободным — значить обладать благородной душой».

Перейдём теперь к свидетельствам философов. Начнём с Аристотеля. В трактате Политика (7.1.6) содержится известное высказывание относительно того, что народы, населяющие холодные области Европы, уступают другим в смысле утончённости интеллекта и развития искусств, но зато обладают большей свободой. В противоположность им у жителей Азии развиты интеллект и искусства, но они вечно порабощены. А вот у греков в максимальной степени присутствуют оба достоинства: они и разумом сильны, и свободны. У Аристотеля греки по самой природе своей более свободны, нежели варвары (прочие жители Европы), не говоря уже о народах Азии.

Есть основания предполагать, что подобные взгляды были в классическую эпоху характерны для значительной части населения Греции: греки видели себя — в противоположность другим народам земли — людьми изначально свободными, обязанными защищать свободу своей страны, своего полиса от посягательств.

И ещё одно важное свидетельство Аристотеля, на сей раз иного рода. В трактате Математика (1.2.17 b 982 и далее) он говорит о научном знании, которое стремятся приобрести не ради достижения какой-то практической цели, а из любви к знанию как таковому. Такую науку Аристотель предлагает называть «свободной», проводя параллель между нею и человеком, которого мы считаем «свободным, если он существует ради самого себя, а не ради кого-то другого».

Отметим, что в этом сравнении, как и в приведённых выше дополнительных примерах из греческих авторов — и в этом, как мы увидим, их отличие от авторов еврейских, — когда говорят о «свободе» или «свободном» в политико-юридическом смысле слова человеке, речь всегда идёт о некоей реальной ситуации. Здесь свобода является данностью (хотя иногда ей может и грозить опасность). Более того, состояние свободы воспринимается как характерная особенность бытия целого народа.

Приведём теперь высказывания греческих философов, в которых понятию «свобода» придаётся иной смысл. Именно в этом, другом смысле указанное понятие употребляется многими мыслителями классической древности, в частности стоиками. Согласно мнению стоиков, сформулированному ещё Зеноном, обладающий высокими личными достоинствами мудрый человек именно он и есть человек свободный. Более того, только тот, кто мудр, свободен по-настоящему. Следует добавить — это, как мы убедимся, имеет непосредственное отношение к нашей теме, — что у стоиков чрезвычайное значение придаётся идее закона, который «царствует над всеми делами божественными и человеческими… повелевая теми из живых существ, которые по природе своей суть существа политические, как им следует поступать, и, запрещая то, чего делать не следует» (Veterum Stoicorum Fragmenta §314). Речь идёт о вечном Законе, который никоим образом не идентифицируется с частными законами того или иного государства. Это закон космополиса, т е. государства, границы которого включают в себя весь мир, а гражданами его являются и боги, и люди. Закон сей основывается на природе вещей, а не устанавливается чьей-то волей.

Приведу также мнение двух других, более поздних представителей школы Стои. Эпиктет утверждал, что никакой человек, если он находится во власти заблуждения, объят страхом, погружён в печаль или чрезмерно возбуждён, не может быть назван свободным. И напротив, тот, кто освободился от заблуждений и от перечисленных выше эмоций, тот тем самым освободился и от рабства. Сенека со своей стороны с одобрением приводит слова Эпикура, считавшего, что «дабы обрести подлинную свободу, следует сделаться рабом философии».

Как мы видим, здесь имеется определённое сходство между позициями стоиков и эпикурейцев: и те и другие ощущают себя философами, стоящими над жизненными невзгодами, свободными от вызываемых этими невзгодами эмоций. Подобного рода установка не оставляет места для пафоса бунта. И установка эта в значительной мере характерна для мировоззрения стоиков, несмотря на призывы некоторых из них «возлюбить всё, что есть человеческое». Не менее характерна она и для эпикурейцев, о чём свидетельствует знаменитое высказывание Лукреция, в котором он сравнивает блаженство, дарованное тому, кто с высот подлинной мудрости взирает на бесконечную борьбу людей с жизненными трудностями и на их заблуждения, с удовольствием, которое испытывает человек, наблюдающий с берега, как кто-то другой борется за жизнь в схватке с бушующим морем. Совершенно ясно, что так может говорить лишь тот, кто видит себя вознесённым над прочими смертными.

Эти примеры (а таковых можно привести во множестве) свидетельствуют: когда греки и римляне эпохи язычества говорят о свободе, то речь, похоже, всегда идёт — имеется ли в виду свобода политическая или свобода в философском смысле — о некоем наличном состоянии, некой данности, которой они изначально обладают. Если же политической свободе угрожает опасность, то они — в качестве свободных людей — выступают на её защиту.

Как отмечалось выше, имеются веские резоны предполагать, что евреи восприняли понятие «свобода» от греков или греков вкупе с римлянами. Но усвоение понятия происходило, когда народ Израиля был народом порабощённым, в силу чего смысл понятия претерпел принципиальное изменение. Отныне «свобода» стала означать освобождение и связывалась с восстанием против римского господства — сначала с восстанием, приведшим к разрушению Храма, а затем, во II в. н. э., с восстанием Бар-Кохбы. Именно в этом духе, то есть как избавление от ярма чуждой власти, и истолковывали события Исхода авторы первоначальной редакции Пасхальной агады.

Мы уже говорили, что евреи были, судя по всему, первым из народов древней культуры, который в ситуации порабощения создал чёткую идеологию борьбы за национальное освобождение, поставив во главу угла призыв к свободе. Нет нужды напоминать, сколь важную роль сыграли идеологии такого рода в борьбе угнетённых народов и классов в Средние века и в Новое время. Несомненна преемственность между концепцией освобождения, сформировавшейся в среде еврейства в I-II вв. н. э., и этими более поздними течениями религиозно-общественной мысли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.