Искусство адвоката евреев (продолжение)
Искусство адвоката евреев (продолжение)
По версии Х. Коэна, задача, задуманная старейшинами Синедриона в ту ночь, заключалась в спасении Йешуа от смертного приговора, неизбежно грозящего от такого судьи, как Пилат. Только такой задачей, повторяю, и могли быть преодолены те юридические несообразности, тот процессуальный абсурд, который историки много десятилетий фиксируют в «ночном засдании».
Что мог обещать Синедрион Пилату в обмен на предоставление этой «следственной ночи»?
Ответ очевиден. Особенно для бывшего советского человека.
Что у нас считалось самым желательным, самым важным в исходе любого политического процесса?
Отречение от своих убеждений и раскаяние в преступной деятельности.
(Малое лирическое отступление: в зэковской столовой ЖХ 385–19 в Мордовии висел памятный плакат: какой-то тип с унылой рожей выставлял в сторону обедающих кривой указательный палец, а рядом — написан текст: «Все ли ты сделал, чтоб пересмотреть свои убеждения?» Я видел это своими глазами, я за этим столом обедал.)
Несомненно, это казалось самым важным Пилату. Исследователь Эд. Мейер однажды заметил: «Если даже еврейские правители не могли справиться с евреями, и каждая их акция вызывала резкую общественную критику, а то и фанатическое сопротивление, то обыкновенного римского администратора они могли повергнуть в полное отчаяние, и если прибавить к этому постоянные нападения разбойников под религиозно-политическим предлогом, то легко понять, что прокураторы порой неистовствовали и били вслепую» (57). А тут ему могли пообещать раскаяние и отречение еврейского пророка. Всего за цену одной-то следственной ночи в доме первосвященника…
И — в этом я согласен с Коэном — Синедрион мог рассчитывать на многие достижения в сложной политической игре.
Он мог доказать этому дикарю Пилату, что они, умные евреи, без крови и мятежей, без особых скандалов, умело управляют «жестоковыйными» соплеменниками, если только кровожадные язычники не будут мешать.
Нейтрализуя опаснейшего идейно-политического конкурента, используя подвернувшуюся так кстати угрозу передать Йешуа в руки язычников, для неминуемой смерти на кресте, Синедрион на какое-то время превращался в авторитетную еврейскую инстанцию, которая — вот, сами видите — «знает, как надо…» действать в сложном мире, в отличие от этих безумных крикунов-галилеян, зелотов, повстанцев, с их вечными идеями борьбы за освобождение.
Спасая популярного галилеянина от римского креста, Синедрион возвращал некую легитимность своей политике «коллаборантства»-сотрудничества с Римом. Пусть народ сам увидит, к каким благим результатам может привести компромисс, переговоры — вместо безумных бунтов и восстаний против мощи сверхдержавы.
Так что они искренно могли хотеть его спасти — в этом я могу согласиться с Х. Коэном. Не для него — ни в коем случае, но для самих себя, для своих политических расчетов. Потому и не пожалели времени, собрались в праздник, ночью, потому и забраковали всех свидетелей, которые могли на утро, на суде у
Пилата некстати подтвердить какое-то обвинение (ведь Йешуа вел свои проповеди открыто!). Отныне все свидетели, кто могли сказать что-то против него, были формально забракованы и более не могли свидетельствовать. Оставалась последняя часть задуманной «судьями-следователями» операции — убедить его самого отречься…
Йешуа молчал, когда шел допрос свидетелей. Возможно, они и говорили правду, или то, какой им эта правда виделась на самом деле, но его вмешательства не требовалось: Синедрион забраковал показания сам. И вдруг первосвященник, вопреки принятой процедуре, обращается с вопросом к нему: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос (т. е. Маших — М. Х.), сын Божий?» Иисус говорит ему: «Ты это сказал. Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных». Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: «Он богохульствует, на что еще нам свидетели» (Мф 26,63–65).
Мы уже знаем от Флюссера: никакого богохульства с точки зрения еврейского Закона сказано не было. И сидение по правую руку от Бога считалось доступным для избранного Им человека (того же Мелхиседека), и говорили, что пророк Элияху (Илья) грядет на землю на облаках… Йешуа, видимо, отлично понимал смысл совершавшегося и вовсе не стремился на крест («Господи, да минет меня чаша сия»), поэтому на прямой вопрос первосвященника ответил не прямо, а уклончиво («Это ты сказал»), но — все-таки не отрекся.
И стало ясно, что на утро — он тоже не отречется.
Потому первосвященник и разорвал на себе одежду: хитроумная игра, усилия, истраченные на переговоры с Пилатом, на дезавуирование свидетелей — все кончилось крахом. Видимо, первосвященник был умным по-житейски человеком — и понял сразу, что длить разговоры бессмысленно. Ситуация безнадежна. Этот Сын человеческий (на иврите буквально — человек) никогда не отречется от Миссии.
Разрывание одежды — это старинный символ горя в предвидении какого-то национального бедствия. Неужели первосвященник был настолько мудр, что предвидел последствия того, что случилось в его доме той ночью?
Тогда объяснимо и последующее избиение арестованного: оно немыслимо для обычного еврейского суда, тем паче после вынесенного решения, а вот для получастной процедуры — почему ж нет? Почтенных отцов самых знатных и уважаемых семейств города и народа оторвали от праздничных столов, вызвали ночью, они работали, фальсифицируя судебное следствие, были исполнены гордыни, какие ловкие, хитроумные, как всех оппонентов проведут и выведут — и все сорвалось. Подсудимый отказался отречься. От себя.
«Синедрион был поставлен перед дилеммой, — пишет Х. Коэн, — признать Иисуса Мессией и подчиниться его авторитету или защитить свой собственный авторитет и требовать от Иисуса верности и подчинения. Трудно обвинять Синедрион, что его выбор пал на вторую возможность» (58).
Житейски верное рассуждение…