Афины и Рим
Афины и Рим
Схизма, разделившая христиан на православных и католиков, резко противопоставила Восток — Западу, греков — римлянам и латынь — греческому. Древние Греция и Рим давно стали достоянием античной истории. Но в церковной жизни они — вполне узнаваемые в православии и католичестве — продолжают существовать доныне.
И связано это вовсе не с языком богослужения, ибо греческий язык на христианском Востоке в течение всего уходящего тысячелетия сохранялся только у греков, а латынь и вообще почти перестала использоваться католиками и даже не изучается теперь в большинстве семинарий. Это связано с самим типом культуры, которую унаследовали современные христиане от своих предков.
В сегодняшнем православии (в России, Болгарии, Румынии, даже в Америке) явно чувствуется, казалось бы, давно ушедший в прошлое греческий мир и его культура. Когда в православном храме чтец на клиросе перед началом литургии нараспев читает псалмы, он, как правило, даже не догадываясь об этом, подражает тем греческим рапсодам, которые почти три тысячи лет тому назад именно так читали своим слушателям гомеровские поэмы.
В XI веке в юрисдикции Рима остались лишь те земли, где к тому времени утвердилась римская цивилизация (в противовес греческой) и служили на латыни. Однако и сегодня в распространенном повсюду католичестве все еще жив античный Рим с его высочайшей юридической культурой, с его стремлением систематизировать все, что нас окружает, которое блестяще продемонстрировал Плиний Старший в «Естественной истории», и с особым эмоциональным накалом, известным нам по стихам римских поэтов.
Православные священники с бородами и длинными волосами, волнами спадающими по их плечам, всем своим обликом живо напоминают греческих философов или поэтов, а их фелони — это те самые плащи, что некогда носили Сократ или Еврипид и их соотечественники.
В то же время короткая стрижка и бритое лицо католического священника или епископа сразу заставляют вспомнить о римских скульптурных портретах, во множестве хранящихся и в Лувре, и в Эрмитаже, и вообще во многих музеях мира. Если же посмотреть на литургические одежды католического духовенства, то не заметить их сходства с тогами римских патрициев почти невозможно.
Размышляя об этом, нельзя пройти мимо того, что Рим всегда был открыт греческой культуре. Впитывая в себя чуть ли ни все то, что создавалось греками, римская цивилизация боялась влияния извне только на заре своей истории — во времена Катона Старшего. Греческий мир, наоборот, в течение всей своей истории, как мог, защищался от римского влияния и как бы не замечал ни римской, ни какой?либо другой культуры, кроме своей собственной.
Практически все писатели Древнего Рима великолепно знали греческий язык, переводили греческих авторов и даже писали по–гречески. Юный Гораций начал писать стихи на греческом и лишь затем перешел на латынь. В зрелые годы — человек, на которого прохожие показывали пальцем на улицах Рима как на величайшего поэта, он ставил себе в заслугу именно то, что «первый я преложил песню Эолии на италийский лад», то есть заставил греческие стихи зазвучать на языке Италии. Из греков латыни не знал никто.
Кажется, один только Плутарх пытался изучать латинский язык, причем лишь в последние годы жизни, но больших успехов в этом он не достиг. Все биографии своих римских героев, от Ромула до Цезаря, он написал на основании греческих источников.
Рим представлял собой город–государство, распространившееся на все Средиземноморье. Это государство не только имело единый центр, но просто не мыслилось без этого центра, что очень хорошо отражает как пословица «все дороги ведут в Рим», так и тот факт, что имя, некогда данное этому городу, стало названием всего огромного государства. «Древний Рим» — это не только город Рим и даже не одна Италия, а огромная держава.
В Греции всё обстояло по–другому. Эта страна никогда не была политически единой. Греция — это сотни, если не тысячи, абсолютно независимых друг от друга полисов, люди в которых говорили зачастую на очень сильно отличающихся один от другого диалектах и поэтому плохо понимали друг друга. Таким образом, объединяла их не власть одного правителя и даже не язык, а общая культура, прежде всего Гомер и его поэмы.
При этом каждый из этих городов–государств гордился своей собственной историей, подчеркивал, что восходит она к глубокой древности. У каждого были свои мифы и герои, своя космогония, а нередко и свои боги, почитавшиеся в пределах лишь одного полиса.
Все это сохранилось и в христианстве: католичество немыслимо без Рима и полностью ориентировано на «Вечный город».
Православие живет не только не имея единого центра, но и не испытывая в нем потребности. Множество поместных церквей существуют абсолютно независимо одна от другой; от каждой из них с течением времени как бы отпочковываются новые церкви, которые обретают полную независимость, иногда даже вопреки желанию церкви–матери или без ее ведома.
История распространения православия по всему миру живо напоминает греческую колонизацию VIII?VI веков до н. э. Греческая колония где?нибудь в Северном Причерноморье или на средиземноморском побережье современной Франции очень быстро обретала полную независимость от города, жители которого стали ее основателями и составили костяк ее населения. При этом она продолжала жить по законам этого города, сохраняя все особенности его государственного устройства, религиозной жизни, все его обычаи и традиции — на новом месте как бы заново рождался полис–двойник, город–дублер, ничем, кроме своего расположения, не отличающийся от метрополии. Именно такой была история поместных церквей России, Болгарии, Румынии, США и Канады и других.
Совсем другими путями распространяется католичество. Этот процесс весьма похож на историю Древнего Рима, где провинция всегда оставалась зависимой от центра и вообще существовала только в силу своей связи с Римом.
Римский мир с легкостью усваивает новое и, в сущности, живет именно этим. Трудно найти более римского поэта, чем Гораций, но вместе с тем вся его поэзия пропитана греческой культурой, техникой стиха, в целом эллинским началом. Все это делает его не столько специально римлянином, сколько человеком, принадлежащим всему «космосу» античной культуры.
Греческий мир, подаривший человечеству величайших мыслителей, скульпторов и поэтов, наоборот, упорно и даже ожесточенно защищается от всего негреческого. Именно поэтому возможен восточный (византийский, а равно и любой другой, например, армянский) обряд в католичестве и в то же время «православие западного обряда» — это абсурд.
Католическая церковь именно благодаря тому, что она усвоила культуру Древнего Рима, будет всегда открыта для внешних влияний. Почитая святых православного Востока, например, Серафима Саровского, изучая и усваивая молитвенный опыт Афона и нашего «Странника» с его откровенными рассказами, католический Запад оказывается верным тому римскому пути, на который он ступил почти две тысячи лет тому назад. Именно такое отношение к духовным сокровищам других народов было типично для Рима со времен Ливия Андроника, который перевел на латинский язык гомеровскую «Одиссею» в середине III века до н. э. (кстати говоря, именно с этого события начинается история римской литературы).
Что же касается православия, то оно, идя путем греческой культуры, до сих пор остается закрытым каким бы то ни было внешним влияниям. Константинополь мыслится как новый Рим, а Византия — как римская империя, воссозданная на Востоке. Греки на Кавказе и сейчас называют себя по–турецки «урум», т. е. римлянами.
Константинополь, а вернее? Средневековая Греция в целом приняла римскую политическую систему, однако при этом греческая культура осталась никак не затронутой романизацией, которая имела место исключительно в сфере политики. Греческий мир не смог или, быть может, оказался не в силах ни отказаться от своего полицентризма, ни усвоить открытость римского сознания. И в результате еще больше стал замыкаться внутри самого себя, отвергая как Запад, так и Восток.
Для римской цивилизации характерно развитие, движение вперед; для греческой — возвращение к идеалам древности. Гомер, живший много раньше, чем кто?либо другой из греческих авторов, в сознании греков навсегда остается поэтом, уровня которого теперь достичь уже невозможно никому. Во II веке Плутарху было ясно, что все великое осталось в прошлом. Задачу свою и своих современников он видел только в том, чтобы собирать, коллекционировать, систематизировать и описывать факты истории былого. Максимум, которого, по мнению Плутарха, может достигнуть человек его эпохи, заключается в том, что он будет хотя бы немного походить на героев древности. А в Х веке ту же позицию занимал патриарх Фотий с его «Библиотекой».
Что получается в результате?
Западный мир сегодня продолжает развиваться и порождает все новые формы культуры, а греческий живет почти исключительно далеким прошлым своей истории и памятью о том, что было в те времена, когда Эллада рождала героев. Сегодня Греция превратилась в своего рода огромный музей под открытым небом. В диаспоре поселения греков давно стали замкнутыми и изолированными от любого внешнего влияния анклавами, где уже не развиваются ни язык, ни культура. В лучшем случае они здесь консервируются, на деле — забываются и приходят в упадок.
Нечто подобное происходит и с православием, для которого «золотой век» — тоже в далеком прошлом.
Если мы, христиане, не хотим повторить путь греческого этноса, то нам необходимо вспомнить, что главное в православии — это все же не его греческая форма, а арамейская сердцевина. Арамейская — разумеется, не сколько в историко–культурном понимании, столько в смысле реального ощущения атмосферы той Пятидесятницы, что была пережита рыбаками из Галилеи, как это описывается в «Деяниях апостолов». Сегодня особенно актуально звучит призыв Христов: «Пойдите, возвестите братьям Моим, чтобы они шли в Галилею, и там они увидят Меня».
Главное в христианстве — евангельская проповедь, таинство евхаристии, жизнь и развитие церковного организма — никак не связано ни с греческой, ни с римской культурной историей. Не связано с античной культурой и наследие первых поколений христиан, доникейское богослужение и тот религиозный опыт, который в какой?то степени сохраняют сирийцы, арабы, копты, эфиопы, эритрейцы и другие. Сохраняют не в последнюю очередь благодаря тому, что их культура, язык и сама жизнь много ближе к той, которую вели апостолы и люди их окружения, чем у нас, европейцев, вне зависимости от того, кто мы — греки или римляне.
Можно, конечно, сказать, что многие из них — еретики, монофизиты, несториане и прочая, но здесь следует подумать о том, что ересемания своими корнями уходит в характерное для греков презрение ко всем без разбора варварам, включая римлян. Грекам они кажутся смешными, некрасивыми, глупыми и ограниченными, бормочущими какие?то нелепости и вообще не заслуживающими внимания. Спорить с ними, вероятно, необходимо, но просто отвергать их опыт — недопустимо.
«В Галилее» — то есть, оказываясь в ситуации, когда понимаешь, что Христос действительно рядом, — уже не думаешь о том, к какой исторической традиции ты принадлежишь, а переживаешь нечто иное — стыд за себя и острую потребность стать другим. Что?то подобное пережил Петр (Ин 21:7–8), когда, услышав, как Иоанн сказал «это Господь», он «опоясался одеждою, — ибо был наг, — и бросился в море».
Вот, наверное, единственное место, где возможна встреча. Не между традициями, а между живыми людьми, принадлежащими к разным традициям. Нo пpeждe вceгo — мeждy чeлoвeкoм и Бoгoм.