Оглашение 15 О бегстве брата Тарасия, который благодаря этому оглашению снова вернулся назад[646]

Оглашение 15

О бегстве брата Тарасия, который благодаря этому оглашению снова вернулся назад[646]

Как мне говорить и с чего начать это свое письмо к тебе? Теперь для меня время слез, время рыданий и стенаний. Вместе с громогласным Исаией я осмеливаюсь сказать: я родил зачатого духовного сына и, насколько я, слабый, мог, силою Господней, посредством благочестивой жизни, возвысих его, а он оставил меня. Действительно, позна вол стяжавшаго и т. д. (Ис. 1:2–3 и далее), Тарасий же меня не познал и ученик мой не разумел. Как же это оскорбил меня мой возлюбленный (см. Втор. 32:15), как это лоза истинная (Ин. 15:1), которую Бог посадил (см. Иер. 2:21) в монашеской среде, а я, как ничтожнейший возделыватель слова, по мере своих сил обнес изгородью, окопал и подрезал (см. Мк. 12:1; Мф. 21:33), чтобы она давала вино, веселящее сердце человека (Пс. 103:15), как эта лоза стала для меня горькой? Случилось одно демонское нападение и все уничтожило, моего избранного и возлюбленного сына сделало отступником и отдалило от братского во Святом Духе союза. Како спаде (нужно прибавить и это) с небесе денница (Ис. 14:12), то есть как ниспал с нашего общего и небесного жития тот, кто раньше так блистал исповеданием тайн своего сердца и обнаружением светлых мыслей? Теперь, пребывая в земле страстности, то есть скрывая и не обнаруживая того, что делается в его сердце, он стал тьмою. Напрасно я трудился, напрасно я мучился над тобою. Вспомни, брат, прежние дни (см. Втор. 32:7), вспомни обеты, данные пред Богом, вспомни свою твердую преданность, когда ты блистал светом любви ко мне. Вспомни, что ты говорил, что ни отец, ни мать, ни друг, ни родственник, ни своя сторона, ни родной город, ни жизнь, ни смерть, ни настоящая, ни грядущая (Рим. 8:38) не разлучат тебя от любви ко мне, что ты в своей преданности привержен ко мне сильнее, чем даже самые твердые из братий, и что это докажет будущее. Я отлично помню, как ты все это говорил и настойчиво утверждал[647]. Куда же девалась эта терпеливость, которую ты, по моему приглашению или вследствие моих обличений, готов был проявлять и ночью, и днем; и утром, и в полдень, и вечером; и при стуже, и в мороз, и в теплое время, и в зной? Ибо если ты хочешь вспомнить, то можешь легко это сделать сам, – я не говорю ничего ложного, это все известно тебе самому. Что же ты, чадо, сделал со мной? Зачем погасил свою любовь ко мне? Зачем ты оторвался от своего братства? Где твои обеты, которые ты дал пред Богом и людьми, в присутствии свидетелей, святых Ангелов, когда ты, готовясь принять святой образ, давал пред престолом Божиим согласие на все и обещал терпеть все, даже пролить свою кровь[648], нежели отступить от нашего союза? И благодатию Христовой ты возмогал и терпел все, так что даже перенес вместе с другими изгнание за заповеди Господни и снова воссоединился с нами[649].

И вот, после того как ты так успешно пробежал столь много кругов на ристалище и когда наступило уже время получения венцов (ибо я не думаю, что ты проживешь долго), ты безрассудно, движимый на радость диаволу диавольским хотением и отдав руководительство увлекавшему тебя дурному помыслу, уклонился и не достиг победы. Ты, чадо мое, сделал ужасное падение и завещал мне горький плач; моя скорбь о тебе не стихает, но постоянно стоит в моей душе, мучит ее, давит и побуждает страстно желать видеть тебя. Отрезвись же, чадо мое, встань подобно тому голубю, который, не найдя сухого места, снова вернулся к Ною (Быт. 8:9). Обратися, душе моя, Тарасий мой, в покой твой (Пс. 114:6), в общежитие, к своему мученичеству, на свое собственное место; не поселяйся, подобно страннику и бродяге, в ином и чужом монастыре, чтобы не стать тебе предметом шуток и насмешек у людей благоразумных. У тебя нет никакого препятствия к возвращению сюда: ведь и Давид, как это написано в наше назидание, тоже пал, однако же встал и снова получил прежнее дарование (2 Цар. 11; 12:13); отрекся было и Петр, но затем сделался первоверховным между апостолами (Мф. 26:70–74; Ин. 21:15–17). Вспомни и славного Малха[650], который было споткнулся и сделал то же самое, что и ты, и потерпел за свое безрассудство множество невзгод, но потом вернулся и за это получил прежнее достоинство. Все книги полны такими примерами, которые доказывают, как блаженно и похвально раскаяние. Ибо, по св. Иоанну Лествичнику, человеку свойственно падать и потом скоро опять вставать[651]; поэтому с тобой не случилось ничего странного, кроме обыкновенной болезни нашего общего естества. Кроме того, как говорит великий Богослов Григорий, после болезни здоровье становится до некоторой степени крепче, потому что от прежней болезни человек имеет предостереженье, чтобы не захворать опять тем же. Если кто находится в состоянии добра и с ним случится падение, то вторично ему пасть гораздо труднее, чем оставаться добрым с самого начала[652].

Возвратись же, прошу тебя, моя утроба (Флм. 1:12), мой венец (см. Флп. 4:1), моя гордость, мое упование, возвратись ко мне! Не допусти, чтобы я оставался таким одиноким, без общения с тобой, не посрами меня собой в день Суда, равно как и перед людьми, чтобы мне не пришлось отвечать за твое отступничество. Помилуй меня, твоего жалкого отца. Это я, чадо, согрешил, я виноват в твоем падении, но, с другой стороны, обязанность доброго чада – носить отеческие тяготы, и если отец потеряет рассудок, то, по божественной мудрости, он должен находить снисхождение у чада (см. Сир. 3:13).

Как ты теперь обо мне вспоминаешь? Неужели равнодушно? Не думаю, насколько могу судить по себе: когда я вспоминаю о тебе, то эти воспоминания все равно что гвозди, заколачиваемые мне в сердце, тоска по тебе уязвляет меня, и я взываю (хотя это и дерзко с моей стороны так выражаться) подобно тому, как взывал Давид над Саулом и Иоанафаном: горы Гелвуйския, да не снидет роса ниже дождь на вас (2 Цар. 1:21) за то, что вы приняли кровь их. В применении же к нашим делам я скажу: будьте лишены посещения Божия те места и монастыри, которые приняли мою заблудшую овцу, а тем более если вы не отсылаете ее обратно в тот двор, откуда ее похитил наш общий враг, но как бы съедаете ее обманными и лживыми речами во рву погибели.

Велик, чадо, суд, велико судилище; ты связан на небе и земле, и не одним только моим грешным повелением, но и повелением закона и Святого Духа, ибо сказано: кого вы свяжете на земле, тот будет связан на небе; и если кого вы на земле разрешите, тот будет разрешен на небе (Мф. 16:19; 18:18), если лица, обладающие этой властью, употребляют ее справедливо и с основанием. Если же я, чадо, поступаю неверно и несправедливо, то ты укажи это, и я, по заповеди святого Василия, если причинил твоей душе какой-либо ущерб, постараюсь исправить дело[653], но ты не можешь совсем отречься от нашего союза. У тебя нет иного способа возвращения. Даже если сам Петр, или Павел, или епископ, царь и кто бы то ни было из людей станет упрашивать меня, грозить мне, то я не послушаюсь и не допущу тебя возвратиться иначе, против Божественного закона и нашего устава. Ты теперь оказываешься отцеубийцей, состоишь вне общения и являешься добычей. Тебе грозит суд Илия (1 Цар. 4:18), погибель ропотников (Чис. 14), смерть Анании (Деян. 5:5), участь Гиезия (4 Цар. 5:27) и Иуды (Мф. 27:5). Сколько времени ты будешь находиться в забвении? Многим ли тебе придется насладиться в твоем теперешнем состоянии? Разве ты не думаешь, что потом придет смертный час? В каком состоянии будет находиться твоя душа? Какой ты дашь ответ? Каково будет твое разлучение от тела? С горьким чувством и сознанием неотвратимого наказания? Нет, чадо мое, старайся, чтобы этого не было. Старайся, чтобы тебе после этого не заплакать совершенно понапрасну, но, предвидя конец всех вещей, считая будущее уже настоящим, лети ко мне, разорви путы связавшего тебя диавола, ибо я молюсь и надеюсь непременно принять тебя с распростертыми объятиями и открытым сердцем чрез посредство брата нашего Мелетия, которого я и послал для этой цели как человека, способного исхитить тебя и привести сюда.