Ислам и эротика.

По типу сексуальной морали этнографы делят общества на закрытые (строгие) и открытые (терпимые). Наиболее яркие примеры эротически закрытых обществ можно найти в христианских странах периода Средневековья.

Общественная нравственная норма, господствовавшая в средневековом христианстве, всецело осуждала любое проявление эротизма, сексуальности. Чувственность рассматривалась как порок, дьявольское наваждение. Собственно, именно за это, так называемый первородный грех, по библейской легенде, и были изгнаны из рая Адам и Ева. Страх перед плотью — вот краткая характеристика такого отношения к эротике. В христианском обществе доминировали два стереотипа женщины: положительный, наделенный целомудрием, понимаемым как равнодушие, даже отвращение к половой кизни, и отрицательный, в котором персонифицировались необузданная похоть и соблазн. Лишь в эпоху Возрождения христианские запреты на все виды эротизма отступили под напором общей гуманизации нравственных норм, под натиском жизнелюбивых принципов гедонизма на аскетизм средневекбвых моралистов.

Строга, как уже говорилось выше, половая мораль и в исламе. Однако это больше касается лишь внешней, экзотерической стороны жизни общества. В общественных микроячейках — семьях допускается любое проявление беспредельной чувственности, но все это остается упрятанным от стороннего глаза за дверями женской половины дома, за покровом тайн гарема, эзотеричным. Причем существует культ мужской сексуальности, часто гиперболизированной. Это отразилось, например, в сказках «Тысячи и одной ночи», где герои славятся своей мужской потенцией. Так, один из персонажей этой книги овладел за ночь сорока женщинами, по тридцать раз каждой. В силу эзотеричности мусульманского эротизма, а также в связи с общим исламским запретом на изображение человека никаких проявлений эротики в искусстве стран распространения ислама не было до самого последнего времени. Лишь с проникновением в некоторые из них западных художественных течений появились эротические мотивы в творчестве живописцев и ваятелей, например в Турции, где особенно сильно влияние Запада во всех областях жизни общества, начиная от политики и экономики и кончая культурой и искусством.

Половая сегрегация в мусульманском обществе породила своеобразное отношение поэтов-лириков к возлюбленной женщине. Недоступность объекта любви и полное отсутствие надежды на взаимность привели к воспеванию любовного чувства как некоего болезненного состояния. В средние века любовная страсть считалась многими мусульманами даже душевным заболеванием. Бедуины называли безумно влюбленных маджнунами — «одержимыми бесом (джинном)». Такое прозвище получил и знаменитый арабский поэт-лирик VII века Кайа ибн аль-Муляувах за свою всепоглощающую страсть к Лейле.

Тема, начатая Маджнуном, надолго стала основной в арабской, а позже — в персидской и турецкой любовной лирике. Эротизм здесь проявлялся в нездоровой форме, граничил с настоящим мазохизмом. Роковая, возникшая по воле самого Аллаха, почти мистическая любовь к идеальной женщине приносит герою одни страдания, избавление от которых дает лишь смерть. Согласно преданию, сам Маджнун, его современник Кайс ибн Зарих и некоторые другие поэты-влюбленные умерли от неразделенной любви.

В арабском литературоведении этот вид поэзии получил название узритской по имени бедуинского племени узра (азра), кочевавшего севернее Медины. Средневековый арабский филолог Ибн Кутайба (IX век) рассказывает, что среди узритов широко распространилось не только стихотворчество такого рода, но и сама идея смертельной гибельности любви. Когда одного бедуина спросили о его племенной принадлежности, он ответил: «Я из тех, что, полюбив, умирают». Все поняли, что он из племени узра. Этот мотив использовал в своем стихотворении «Азр» Генрих Гейне:

Каждый день в саду гуляла

Дочь прекрасная султана,

В час вечерний; в той аллее,

Где фонтан, белея, плещет.

Каждый день невольник юный

Ждал принцессу в той аллее,

Где фонтан, белея, плещет, —

Ждал и с каждым днем бледнел он.

Подойдя к нему однажды,

Госпожа спросила быстро:

«Отвечай мне, как зовешься,

Кто ты и откуда родом?»

И ответил раб: «Зовусь я

Мохаммед. Моя отчизна —

Йемен. Я из рода Азров —

Тех, кто гибнет, если любит».

(Перевод В. Левика.)

На узритскую любовную лирику оказала сильнейшее влияние идеология ислама. Если арабские языческие поэты были откровенными искателями любовных утех, чувственных наслаждений, воспевавшими прелести своих возлюбленных, узритские лирики, творившие уже в исламский период, придавали своему чувству окраску мистического обожания, в стихах о любви часто пользовались мусульманской религиозной терминологией. Поэт Джамиль ибн Абдуллах ибн Ма‘мар (660 — 701) ставит Бусайну, свою возлюбленную, на второе место после Аллаха. Когда ему предлагают принять участие в священной войне за веру, он заявляет, что сама его любовь — джихад. Маджнун, совершая молитву, обращает лицо не в сторону Каабы, как это положено мусульманину, а в сторону Лейлы...

«Тема Маджнуна» продолжалась в персидской любовной лирике. Например, Амир Хосров Дехлеви (1253 — 1325) так описывает свои эротические переживания:

Я жертвой стал твоих кудрей. О как я изнемог!

Я — пленник, я — покорный раб, я — пыль твоих дорог.

В оковах локонов твоих, обвивших цепью стан,

Брожу безумцем в том краю, в котором ты — тиран.

И пусть любовь вонзила в грудь печали острие,

Не дорог сердцу тот покой, когда не знал ее,

Я жду тебя, жестоко играющую мной,

Томящую, как жажда в невыносимый зной.

Скачи ж, наездница, ко мне, молю во имя бога,

И под копытами Хосров расстелется дорогой.

(Перевод Д. Седых.)

Но было и другое направление в мусульманской эротической поэтике — жизнелюбивое, гедонистское. Оно шло из доисламской бедуинской лирики. Так, поэт Имруулькайс (500 — 540) восхищался прежде всего земной красотой, телесными прелестями возлюбленной, восторженно живописал ее облик, воспевал свои любовные подвиги. Умар ибн Аби Раби’а (644 — 712), творивший уже во времена халифата Омейядов, в своих стихах говорит о плотских, осязаемых и ярких наслаждениях, которые дарит человеку разделенная любовь. Он и сам был веселым красавцем, сердцеедом, покорявшим знатных молодых паломниц, прибывавших в Мекку на поклонение Каабе. Европейские востоковеды называют его «Дон Жуаном Мекки», «Овидием Аравии».

Близок этому направлению и персидский поэт Хакани (1120 — 1199). В его любовных газелях воспета гармония между всей Вселенной и прекрасной женщиной. Весь мир в его стихах воскресает и обновляется от воздействия женских чар. Турецкие лирики Ахмед-паша (1420 — 1497) и Махмуд Абдул Бакы (1526 — 1600) принимают и передают дальше, вплоть до современного нам Назыма Хикмета, эту эстафету песен торжествующей любви. Например, у Бакы земная красавица — объект откровенных и страстных желаний, источник реальных радостей и наслаждений.

В мусульманской литературе сложились свои каноны женской красоты, восходящие к ближневосточному идеалу красавицы. А привлекательность женщины воспевается на Востоке с древнейших времен. В Ветхом завете образ возлюбленной царя Соломона весьма реалистично запечатлен в Песне песней: волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы; зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни; как половинки граната, ланиты твои; шея твоя, как столп из слоновой кости; стан твой похож на пальму, груди твои — на виноградные грозди; сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим…

А вот как описывает свою любимую Имруулькайс: ее талия тонка, как скрученный ремень поводьев, а ножка — словно напоенный влагой, клонящийся к земле стебелек. На спину ей ниспадают черные, как смоль, волосы, густотой напоминающие грозди плодов на отягощенной финиками пальме. Шея ее подобна шее белой газели, кожа — пуху страусенка, к белому цвету которого примешался желтоватый оттенок; губы, что алые ягоды, зубы — белее млечного сока степных трав...

Не отошли от этого реалистического, но наивно-чувственного канона и более поздние арабские лирики средневековья. Ибн Исмаиль аль-Иемени Ваддах (рубеж VII — VIII веков) следует все той же традиции натуралистических метафор: черные глаза любимой полны очарованья, она пьянит, как выдержанное вино; у нее стройный стан, а когда она приближается к тебе — она прекрасна, как восходящее солнце; ее гладкие шелковистые бедра подобны чистому, плотно слежавшемуся снегу.

Узритские портреты возлюбленных также не лишены ярких красок: глаза Бусайны, по словам поэта, так велики и черны, что кажется, будто ее отец — джейран, а мать антилопа...

К концу средних веков окончательно складывается стереотип мусульманской красавицы — луноликая, стрелобровая, волоокая. Последнее навеяно и Кораном, ведь «черноокие, большеглазые» — коранические эпитеты гурий, идеальных райских дев-красавиц. Впервые лицо возлюбленной сравнил с луной Джамиль ибн Абдуллах ибн Ма‘мар: «Бусайна прекрасна, как луна, в то время как другие женщины — звезды. Но какая разница между луной и звездами!»

Восточные красавицы в изображении поэтов не отличаются худобой, телосложение их вовсе не похоже на современные образцы женских фигур, представленные, скажем, прогонистыми и тощими манекенщицами. Напротив, воспевается полнота, хотя и при тонком стане. Не случайно само имя возлюбленной бедуинского поэта-воина Антары — Абля — значит «полная». Идеал и в поэзии, и в сказках «Тысячи и одной ночи» — полногрудая, широкобедрая красавица, у которой бедра, как мраморные столбы, стройная дева, но с полными ногами, с животом, пупок которого может вместить несколько унций оливкового масла... Живот — наиболее эротичная часть женского тела в представлении восточных мужчин. Недаром самый сексапильный танец на Востоке — это танец живота. По-турецки он называется «гёбек атма», что значит «вибрирование пупком», и довольно точно определяет основное движение в этом танце.

Однако полнота, широкие бедра должны обязательно сочетаться с узкой талией. Таково условие канона женской красоты. «...Мне милее нет, — восклицает Умар ибн Аби Раби’а, — красавицы роскошной с тонким станом, что, покрывалом шелковым одет, встает тростинкой над холмом песчаным» (перевод С. Шервинского). «Холм песчаный» — метафора крутых бедер. Персидская поэзия добавит к этому образу еще и сравнение женского стана с кипарисом.

Особенно ценилась женская полнота в среде простого люда. В Тунисе, Турции, например, правда, преимущественно в провинции, до самого последнего времени красоту невесты оценивали по ее весу — чем она была тяжелее, тем дороже был калым за нее.