Введение

Введение

Последний и крупнейший из романов Достоевского, «Братья Карамазовы», содержит «Легенду о Великом инквизиторе». На первый взгляд она может показаться чужеродным телом; однако композиционно она настолько важна, что уже одно это обстоятельство предостерегает от поспешных выводов.

В пользу такого заключения говорят и особенности композиции, характерные для творчества Достоевского в целом. Духовная жизнь его персонажей обязана своим — столь чуждым нам — своеобразием прежде всего способу лепки того или иного образа. Для литературы Запада характерно стремление к настолько четкому расположению существенных и взаимосвязанных элементов в характере героя, чтобы в конечном итоге его жизнь можно было свести к одной-единственной исходной точке, что в свою очередь отвечает активно-этическому и историческому характеру нашего бытия.

У персонажей Достоевского — иная структура. По многообразию черт, вмещаемых здесь в одну и ту же личность, ее хочется сравнить с географией такой страны, где есть и равнины, и горы, и реки, и моря. Их единство достигается, по-видимому, сосуществованием, при том, что это последнее может стать единством лишь в том случае, если его спаяет нечто объединяющее, некая общая атмосфера, единый ритм взлета, едва ощутимое дуновение. Создается впечатление, что отдельные компоненты прямо-таки смешиваются друг с другом. Отсюда следует, что их структура не может не быть подвижной и изменчивой.

Невольно припоминается различие, существующее, к примеру, в западном искусстве между композиционным стилем Рембрандта, с одной стороны, и итальянских мастеров Ренессанса — с другой: центр рембрандтовских композиций — везде и нигде, он рассеян, как его свет. Точно так же персонаж Достоевского объединяет в себе такие мысли, тенденции и душевные силы, которые просто-напросто взорвали бы изнутри структуру западной личности… Представляется, что и форма его романов соответствует этой личностной структуре. Разумеется, многие издержки и алогичности произведений Достоевского продиктованы той поспешностью, с которой они создавались. Однако она лишь обострила то, что было заведомо заложено в самой их сути. Их единство достигается иными средствами, нежели во французском или, скажем, немецком романе.

Отсюда следует, что вопрос об органичности связи фрагмента и целого приходится решать применительно к Достоевскому гораздо осторожнее, чем по отношению к другим писателям. Тем больше оснований уделить «Легенде о Великом инквизиторе» самое пристальное внимание.

Как выясняется, она действительно связана с романом самым глубоким образом.

Нередко практикуемая исследователями манера трактовать ее как нечто замкнуто-самостоятельное искажает уготованную ей роль и нарушает художественное единство целого. Более того, все приобретает в этом случае неприятный оттенок, свойственный демагогии. В действительности «Великого инквизитора» можно понять лишь в том большом контексте, который определяет его органическую связь с романом как единым целым.

Легенда

Иван, первый сын Федора Павловича Карамазова от второго брака, приезжает по окончании университета домой и встречает там, в «безобразном доме» отца, своего младшего брата Алешу. Между братьями возникает глубокая взаимная симпатия. Сойдясь однажды за обедом в трактире, они начинают излагать друг другу свои взгляды, и Иван посвящает брата в свое пессимистически-анархистское мировоззрение. Алеша возражает: существует Некто, искупивший Собою всю бессмыслицу мира, — Христос. Тогда Иван рассказывает в ответ свою «поэму в прозе» под названием «Великий инквизитор».

Эпизод завершается короткой дискуссией, пробуждающей предчувствие грядущих трагических событий.

Суть легенды сводится к следующему.

После того, как Христос ушел из земной жизни и перестал учить людей, события на земле стали развиваться в дурную сторону. Возникли всевозможные ереси, начали распространяться пороки, люди ожесточились друг против друга. И вот Христос «в неизмеримом сострадании своем… возжелал появиться хоть на мгновенье к народу — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему Его народу. Действие происходит «в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры…»

И вот Христос появляется там, и все узнают Его.

«Он молча проходит среди них с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила».

Повсюду пробуждается вера, и Он творит великие чудеса. «… и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск… Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его».

Итак, Он в тюрьме. Наступает ночь. В тюрьму приходит великий инквизитор и обращается к Нему со странными речами:

«— Это Ты? Ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать? Я слишком знаю, что Ты скажешь. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать и Сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю. Кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это, или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к Твоему костру угли, знаешь Ты это? Да, Ты, может быть, это знаешь, — прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника».

Сам Христос не произносит ни звука. Он просто присутствует. Он смотрит на кардинала, который все говорит и говорит…

Вкратце содержание горячечных речей кардинала таково: Христос пришел, чтобы принести людям полную свободу и предельную ответственность. Он возвещает и требует жизнь, обязанную своей святостью Духу и любви. Именно так и поняли Его люди. Некоторые из них стали отшельниками и пожертвовали всем, чтобы войти в число «избранных». Но постепенно стало распространяться убеждение, что такой удел мог бы быть уготован лишь совсем немногим. Нести такую ответственность, выдерживать такую свободу, существовать в столь чистом Духе многим не под силу. Смирившись с этим, люди исключили из христианства то, что превышает возможности многих, и придали ему новую форму в соответствии с собственными желаниями и стремлениями. Свободу они заменили «авторитетом», Дух-«чудом», истину-«тай- ной», под которой подразумевается магия. Теперь народ доволен. Принесенное Христом потеряно. Народ превратился в массу, и это необратимо. Но ему достаточно хлеба, чувственных наслаждений и безопасности, чтобы чувствовать себя счастливым.

Кто же те люди, которые «осчастливили» народ?

Это-те, кто пытался вначале идти дорогой избранных, «отшельников и непорочных дев». Решение вопроса о судьбе всех других они, видимо, предоставляли милосердию Божиему. Но и они не устояли. Выносить мир таким, каков он есть, оказалось выше их сил. Такое христианское существование, которое повергает в отчаяние многих, осознающих собственную несостоятельность, и вынуждает отступиться даже тех немногих, чьи усилия были искренни; такое развитие событий, при котором страдание не только не сходит на нет, но становится бесконечным, — нет, тут что-то не так. И они приходят к выводу, что «дело Христа следует исправить».

Они поняли, что с людьми нужно обращаться как с массой и что в качестве приманки следует использовать возможность достижимого, тривиального счастья. Это осуществимо, однако, лишь в том случае, если будет выведена за скобки самая суть учения Христа, т. е. совершено преступление, ужаснее которого нет. Именно оно и было совершено теми, кто посвятил себя служению злу, чтобы обеспечить многим реальность счастья. Правда, отсюда они черпали и сознание неограниченной власти. Они восстали против Бога. Они заняли позицию судей по отношению к Христу. Они присвоили себе право заботиться о благе людей — и господствуют над ними. Средоточием подобных взглядов служит Римская Церковь, в особенности ее иерархия, но прежде всего, как ярчайшее выражение ее духа, — орден иезуитов.

Церковь наложила длань на Христа. Она лишила Его возможности свободно обращаться к людям. Он вынужден придерживаться границ и рамок, предписываемых Ему церковной иерархией. Он скован по рукам и ногам, Его наследие переработано — и принадлежит прошлому. В тот самый миг, когда Он восхотел бы вновь принять человеческий образ и существом из плоти и крови войти в круг людей, Он предстал бы нарушителем порядка, раз и навсегда установленного иерархией, подверг бы опасности людское благополучие, был бы воспринят просто как язычник. И когда этот незваный, своевольный Пришелец действительно появляется среди людей, угроза великого инквизитора сжечь Его днем позже на костре кажется более чем последовательной.

Однако конец поэмы выглядит иначе:

«— Когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что Пленник его ему ответит. Ему тяжело Его молчание. Он видел, как Узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы Тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает Его на «темные стогна града». Пленник уходит.

А старик?

Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее».