Величие сана и недостоинство его носителей

Величие сана и недостоинство его носителей

Григорий прекрасно понимал, что далеко не все священники и епископы его времени соответствовали своему призванию. Контраст между представлением Григория о священстве и теми священнослужителями, которых ему приходилось встречать в жизни, был разителен. Разочарование клириками своего времени возрастало у Григория с годами — по мере того, как он узнавал все большее число своих собратьев. Критика недостойных священнослужителей содержится уже в Слове 2–м; [559] однако именно в поздних произведениях Григория эта критика становится наиболее резкой: пожалуй, никто из восточных Отцов Церкви до Григория не высказывался столь негативно по поводу служителей Церкви. Рассмотрим несколько наиболее характерных текстов Григория, в которых речь идет о пороках священнослужителей, а также о недостатках церковного устройства.

В Слове 18–м, произнесенном в Назианзе в 374 г., Григорий говорит о беспорядках, которыми в его время сопровождалось избрание епископов. В древней Церкви епископы, как правило, избирались народом, однако избрание утверждалось архиерейским собором; епископом обычно становился кто?либо из клириков, впрочем, случалось, что народ отдавал предпочтение мирянину, даже оглашенному. [560] Именно так произошло в Кесарии во время избрания Евсевия, предшественника Василия Великого. Избрание сопровождалось" "жаркими спорами" ", народ разделился на партии, один предлагал одного, другой другого; наконец все сошлись на кандидатуре Евсевия,"отличного по жизни, но не запечатленного святым крещением" ": его взяли силой, при помощи войска, вступившего в город, и возвели на престол. Когда собрались епископы, они были" "вынуждены" "утвердить избрание, крестить Евсевия и рукоположить во все священные степени. Совершив это, они, однако, удалились из города и составили собор, на котором объявили хиротонию недействительной: причиной такого решения было, во–первых, то, что епископы действовали по принуждению, а во–вторых, то, что новоизбранный епископ был не в ладах с гражданскими властями.[561]

Подобное происшествие имело место в том же городе несколько лет спустя, когда епископ Евсевий умер. И на этот раз споры вокруг избрания были" "сколь жаркими, столь и безрассудными" ", впрочем реальным кандидатом на престол был один человек — Василий, который и стал новым кесарийским архиереем. Описывая эти события, Григорий указывает на недопустимость вмешательства гражданских властей в поставление архиереев и вообще выступает против участия народа в этом деле; гораздо более целесообразным представляется ему избрание епископа" "назореями" ", т. е. монахами,"на которых только, по крайней мере, в большинстве случаев, и должны лежать подобные избрания.., а не на людях богатых и влиятельных или на буйстве и безрассудстве народа, да притом и из народа людей самых ничтожных" ".[562]

Мысль Григория об избрании епископа монахами не получила продолжения в практике Восточной Церкви. Тем не менее практика всенародного избрания епископа и в самом деле исчезла, [563] вмешательство же гражданских властей, хотя и продолжалось на протяжении всей истории Церкви, всегда признавалось не вполне законным. Роль монахов в церковном управлении неуклонно возрастала, что впоследствии [564] привело к монополии монашества на епископские должности.

Критика Григория касалась также нравственного состояния современного ему епископата и клира. В Слове 21–м, посвященном святителю Афанасию Александрийскому, Григорий описывает плачевное нравственное состояние священнослужителей времен арианской смуты. Он жалуется на то, что епископы захватывали власть силой, что своими пороками и своей богословской беспринципностью они подавали отрицательный пример мирянам, что их строгость или снисходительность по отношению к народу диктовалась лишь меркантильными соображениями, а не соображениями пастырской пользы. Всем подобным епископам противопоставляется Афанасий:

С самого момента своего восшествия на престол он поступает не так, как те, которые недостойно захватывают какую?либо власть или наследство: он не впадает в гордыню от роскоши (епископской жизни). Последнее свойственно священникам ложным, (получившим сан) противозаконно и недостойным своего призвания, которые, приняв священство, ничего не привносят с собой, которые ни в чем не потрудились во благо, которые оказываются одновременно учениками и учителями благочестия и которые прежде, чем очистились сами, очищают других. Вчера святотатцы, а сегодня иереи; вчера отлученные от таинств, а сегодня тайноводцы; закореневшие в пороках и новички в благочестии; продукт человеческой милости, а не благодати Духа. Эти люди, повсюду пришедшие к власти при помощи насилия, в конце концов гнетут и само благочестие. Не благодаря их нравственности вверяется им сан, но благодаря их сану (другие верят в их) нравственность… Им скорее следует приносить жертвы за себя самих, чем за неведение народа; [565] они непременно грешат в одном из двух: или, нуждаясь сами в снисхождении, бывают чрезмерно снисходительны, так что не пресекают порок, но учат ему, или строгостью своего авторитета прикрывают собственные дела.[566]

В эпоху догматических споров (IV?VIII вв.) тяжелейшей болезнью Церкви была постоянная миграция большого числа представителей епископата и клира из одной богословской партии в другую — чаще всего в прямой зависимости от того, какую партию в данный момент поддерживали гражданские власти (император). Некоторые епископы меняли свою богословскую ориентацию по нескольку раз, под давлением светских властей подписывая еретические символы веры. Григорий возмущается вмешательством гражданских властей в церковные дела; впрочем, он гораздо больше обеспокоен и опечален нетвердостью архиереев, которые становятся марионетками в руках людей, далеких от Церкви:

Из?за этого непосвященные становятся судьями преподобных, происходит новый беспорядок: в народных сборищах обсуждаются проблемы мистического богословия; из?за этого… подкупленные доносчики и заранее предрешенный суд. Одни несправедливо свергаются с престолов, вместо них возводятся другие, у которых требуют подписаться под нечестивым (исповеданием веры) как необходимого (условия для вступления на престол): и чернила уже готовы, и доносчик рядом. Многие из нас, даже самых твердых, подверглись этому… Я часто плакал, видя тогдашнее разлитие нечестия и ныне восставшее гонение на правое слово от (тех, кто должны были быть) защитниками Слова. Ибо поистине пастыри сделались бессмысленными, согласно написанному; [567] множество пастухов испортили Мой виноградник, истоптали ногами участок Мой [568] - я говорю о Церкви Божией, собранной многими трудами и жертвами, закланными до Христа и после Христа, и самими великими страданиями Бога ради нас. За исключением весьма немногих.., все покорились обстоятельствам времени… Одни стали поборниками и покровителями нечестия, другие или заняли второстепенные места, или были поражены страхом, или порабощены нуждой, или уловлены ласками, или увлечены по невежеству… Может быть, извинительно для мирян оказаться подверженными всему этому.., но как позволим такое учителю, который должен исправлять невежество других, если только это не ложный учитель?[569]

Итак, то, что простительно для мирян, недопустимо для епископа, который должен быть наставником людей в благочестии. Невежество клириков, отсутствие у них богословского образования, недостаточная пастырская подготовка часто становится причиной беспорядков в Церкви, способствует возникновению расколов и ересей; Григорий возвращается к этой мысли в Слове 43–м. Епископы, считает Григорий, должны быть" "профессионалами" ", а не дилетантами: они должны пройти хорошую школу, прежде чем получат священный сан. Григорий критикует епископов за то, что они, получив власть, не только не ведут аскетический образ жизни, но и вообще превозносятся над другими, будучи уверены в том, что архиерейский сан обеспечивает им богословскую и нравственную непогрешимость:

Ибо не хвалю я того безобразия и бесчинства, которые у нас существуют, в том числе и между председателями на престолах… Наиболее святейший из всех существующих у нас чинов рискует стать наиболее осмеиваемым, ибо не добродетелью, но происками приобретается у нас председательство, и престолы занимаются не достойнейшими, но влиятельнейшими… Нет такого врача или художника, который не вникал бы сначала в природу болезней или не смешивал многих красок и не рисовал; зато легко отыскать предстоятеля Церкви: не потрудившись, не подготовившись к сану, едва посеян, как уже и вырос… В одночасье производим мы святых и приказываем быть мудрыми тем, кто никакой мудрости не учились… Надменный председательствует, поднимает бровь против тех, кто лучше его, не боится престола, не смущается, видя, что воздержник оказался ниже; наоборот, получив могущество, он думает, что стал мудрее, впрочем, думает ошибочно, так как власть лишила его способности рассуждать здраво.[570]

Не сан делает человека святым, повторяет Григорий, не иерархическая степень, не место у престола, но добродетельная жизнь. Григорию представляется несправедливым то, что временщики оказываются у кормила церковного корабля, тогда как люди, отличающиеся святостью жизни, остаются в тени. Он считает, что именно личная святость должна быть главным критерием для возведения на епископские престолы, а не влиятельное положение в обществе, административные способности или социальное происхождение. Многие клирики придают значение тому, на каком месте они встанут у престола во время богослужения, перед кем или после кого пойдут в церковной процессии. Григорий считает все это чуждым для христианина, задача которого — превзойти других в нравственности, а не занять более высокое место в иерархической лестнице:"О, если бы вообще не было ни председательства, ни предпочтения мест, [571] ни властных полномочий, но отличали бы нас только по добродетели! — восклицает он. — А нынешний порядок — встать справа, слева, в середине, выше, ниже, идти впереди или рядом — произвел у нас много пустых раздоров и многих низринул в пропасть" ". [572] Григорий никоим образом не выступает здесь против иерархической структуры Церкви: он лишь подчеркивает, что место, занимаемое человеком в иерархии, должно соответствовать его нравственному облику.

Григорию принадлежит несколько стихотворений, специально посвященных теме достоинства священного сана и недостоинства его носителей. В этих стихотворениях Григорий особенно критикует епископов за расколы и раздоры, которые они вносят в Церковь. По его мнению, в эпоху гонений (I?III вв.), когда Церковь была сплоченной, враг рода человеческого пытался разрушить ее извне при помощи многократных и сильных потрясений. Однако гонения только укрепили Церковь, подвиг мучеников утвердил единство христиан, и слово евангельское, как огненный столп, прошла по всей земле."Тогда враг изобрел новую хитрость: зная, что войско стало могущественным, он посеял вражду между его вождями; ведь с падением полководца все войско повергается в прах" ". [573] Таким образом, прекращение гонений означало для Церкви не только новые возможности, но и новую ответственность: если раньше наличие общего врага заставляло епископов быть сплоченными, то теперь они должны были заботиться о единстве внутри Церкви. С этой задачей, как считал Григорий, епископы его времени не справлялись:

Одни из нас спорят о священных престолах,

Враждуя друг с другом, навлекая бесчисленные бедствия

И сами становясь их жертвами…

Другие же, разделившись на партии, возмущают

Восток и Запад: начав Богом, кончают плотью.

От этих борцов и у прочих появляются имена и начинается битва:

У меня бог — Павел, у тебя — Петр, а у него — Аполлос.[574]

Христос же напрасно пронзен гвоздями![575]

В стихотворениях Григория содержится также немало резких обличений нравственного характера, подкрепленных сатирическим описанием архиерейского быта:

Григорий уже не сотрапезник земного царя, как прежде,

Он не сделает и малой поблажки своему мешку,[576]

Не будет возлежать среди пирующих, потупленный и безмолвный,

Едва переводя дыхание и пожирая пищу, подобно рабам…

Не буду лобызать рук, обагренных кровью,

Не буду касаться чьего?либо подбородка, чтобы добиться небольшой милости.[577]

На священный, именинный, похоронный или свадебный пир

Не пойду с многочисленной свитой,

Чтобы все или собственными челюстями истребить, или предоставить

Сопровождающим — хищническим рукам Бриарея;[578]

И чтобы вечером отвести обратно нагруженный корабль — одушевленный гроб -

Отправить домой отягощенное чрево;

И чтобы, едва переводя дыхание от пресыщения, спешить на новое обильное застолье,

Не успев разрешиться от бремени предыдущего пиршества.[579]

О епископате и клире своего времени Григорий говорит как о" "мастерской всех пороков" ", где зло председательствует и где те, которые должны быть" "учителями добра" ", учат людей пороку. [580] Григория возмущает рукоположение в священный сан лиц, не прошедших должную подготовку, не научившихся аскетическому образу жизни и остающихся светскими по духу и поведению: тот, кто еще вчера забавлялся мимами и бегал по театрам, был страстным поклонником конного спорта и на скачках подбрасывал вверх землю, кто кружился среди женоподобных танцоров и напивался до потери чувств, сегодня становится председателем церковного народа, молитвенником за людей и учителем благочестия."Вчера Симон–маг, сегодня Симон Петр. Не верю такой внезапной перемене! Не верю львам в овечьей шкуре!" — восклицает Григорий.[581]

В 80–х годах IV века, когда писались эти строки, Церковь стремительно росла, повсюду открывались новые храмы, на архиерейские кафедры и пресвитерские престолы возводились последователи никейской веры. Внешний расцвет, однако, не мог обмануть многоопытного пастыря, глубоко озабоченного внутренним состоянием Церкви. Григорий хорошо знал, что среди новоявленных никейцев много бывших ариан, которые лишь надели новую личину в угоду обстоятельствам времени. Кроме того, он понимал, что открывшиеся архиерейские и иерейские вакансии будут заполнены далеко не лучшими кандидатами, так как невозможно в столь короткий срок подготовить достаточное количество достойных священнослужителей. У него создавалось впечатление, что в священные степени возводят кого попало, лишь бы заполнить вакантные места:

…Всем открыт вход в незапертую дверь, и кажется мне,

Что слышу глашатая, который стоит посреди и взывает:

"Идите сюда, все злодеи, отребье общества,

Чревоугодники, толстожилые, бесстыдные, наглые,

Пьяницы, бродяги, сквернословы, щеголи,

Лжецы, обидчики, нарушители клятв,

Обкрадывающие народ, на чужое имущество безнаказанно

Налагающие руки, убийцы, обманщики, неверующие..,

Двоедушные, служащие переменчивому времени,

Полипы, принимающие цвет камня, на котором живут…

Приходите смело! Для всех готов широкий престол!

Приходите, приклоняйте юные шеи под простертые десницы,

Которые благосклонно простираются над всеми, даже не желающими…

Великое чудо! Саул не только не чужд благодати, но и пророк!

Итак, никто — ни земледелец, ни плотник, ни кожевник,

Ни охотник, ни занимающийся кузнечным делом -

Никто не оставайся вдалеке и не ищи себе другого путеводителя к Богу:

Лучше ведь самому начальствовать, чем подчиняться начальнику.

Пусть один бросит из рук большую секиру, другой — рукоять плуга,

Третий — мехи, четвертый — копье, пятый — щипцы,

И все — сюда! толпитесь у божественного престола,

Теснясь и тесня других!..

Кто пишет копию картины, тот сначала ставит перед собой подлинник,

А потом и копия принимает на себя образ оригинала;

Но кто смотрит на вас, тот пойдет в противоположную сторону.

И это единственная польза от вашей порочности!"[582]

Взгляд Григория на священнослужителей своего времени, как видим, весьма пессимистичен. Может даже показаться, что он сгущает краски, что он слишком субъективен в оценках. Свергнутый с константинопольского престола собратьями–епископами, Григорий был на них сильно обижен: в этом, несомненно, одна из причин его обличений в их адрес. Однако неверно было бы сводить весь пафос Григория к личным обидам. В том, что произошло с ним самим, он видел не столько свою личную трагедию, сколько отражение общей кризисной ситуации, складывавшейся в Восточной Церкви конца IV века. На его глазах происходило постепенное порабощение Церкви миром, массовое обмирщение епископата и клира. Образ епископа как пастыря, духовного наставника и старца, обладающего, в силу своих высоких духовных качеств, непререкаемым авторитетом в глазах паствы, постепенно сменялся образом епископа как государственного сановника, участвующего в светских церемониях, послушно следующего указаниям гражданских властей не только в церковно–административных, но также и в догматических вопросах. Грань между Церковью и миром, между" "царством духа" "и" "царством кесаря" "постепенно стиралась: так, во всяком случае, считал Григорий.[583]

Процесс обмирщения клира и" "огосударствления" "Церкви, начавшийся со времени Константина Великого, приведет в эпоху Юстиниана (VI в.) к официальному провозглашению идеала так называемой" "симфонии" "между государством и Церковью — "симфонии" ", при которой Церковь фактически потеряет независимость и окажется в полном подчинении светским властям. В иконоборческую эпоху (VII?VIII вв.) византийский епископат из?за своего приспособленчества настолько утратит авторитет в глазах паствы, что народ будет обращаться за духовным руководством не к представителям" "официальной Церкви" ", а к монахам, которые во многих случаях окажутся главными защитниками православной веры против еретичествующих императоров и послушных им епископов.

Григорий Богослов не мог не видеть, в какую бездну скатываются представители церковного руководства, когда следуют законам" "мира сего" "; именно поэтому он всеми силами противился обмирщению епископата и клира. В своих стихотворениях он говорит о наказании, которое ждет недостойных клириков на Страшном Суде, вспоминает о библейском потопе и гибели Содома как прообразах Судного дня:

Остановитесь, друзья! Прекратим упражняться в нечестии!

Почтим, наконец, Бога, святыми жертвами!

И если мы убеждены, извлечем пользу из сказанного мною;

Если же слово мое и седину мою покрывает наглость юнцов,

Или тех ворон, которые громко и безумно накликают на меня тучу,[584]

То свидетельствуюсь рукой бессмертного Бога и страшным днем..,

Что я им не сопрестольник, не сотрудник,

Не собеседник, не спутник ни в плавании, ни в дороге.

Но пусть идут они своим путем, я же тем временем

Буду искать себе Ноев ковчег, чтобы в нем спастись от страшной погибели,

Потом же избежать, пребывая вдали от злых,

И попалившего Содом горького и невыразимого дождя.[585]

Обличения Григория в адрес недостойных клириков звучат как пророческое предупреждение всем будущим поколениям священнослужителей. В XI веке с подобными обличениями к епископам и священникам своего времени обращался Симеон Новый Богослов, [586] явно находившийся под влиянием Григория. До тех пор, пока в Церкви остаются архипастыри и пастыри, недостойные своего призвания, позорящие высокий сан, слово Григория сохраняет свою актуальность.