Слово в Великую пятницу. О спасительной страсти

Слово в Великую пятницу. О спасительной страсти

«Прискорбна есть душа Моя до смерти» (Мф. 26:38).

Человечеству пришлось увидеть на земле два великих и преславных чуда: первое, это — Бога, сошедшего на землю, чтобы принять человеческое естество; второе чудо, это — Богочеловека, восшедшего на крест, чтобы на нем умереть. Первое явилось делом высшей премудрости и силы, второе — крайнего человеколюбия. Поэтому оба они совершились при различных обстоятельствах. В первом чуде, когда Бог принял естество человека, восторжествовала вообще вся тварь: ангелы на небесах воспели радостное славословие, пастыри на земле возликовали о спасительном благовестии и о совершившейся великой радости, и цари с востока пришли на поклонение к новорожденному Владыке с дарами. Во втором чуде, когда Богочеловек умер на кресте, как осужденный посреди двух разбойников, тогда горний и дольний мир восплакал, небо покрылось глубочайшей тьмой, земля с основания потряслась от трепета, камни растрескались. Та ночь была светлая ночь, принесшая всемирную радость и веселье, а сей день был мрачен, как день печали и скорби. В ту ночь Бог оказал человеку благодеяние, какое только мог, а в этот день человек выказал все свое беззаконие, какое мог сделать перед Богом.

Ты вправе сказать, Богочеловече и печальный Иисусе: «Прискорбна есть душа Моя до смерти», — ибо многи страсти Твои, велика печаль Твоя. Страдания так велики, каких еще никогда не выносило человеческое терпение; печаль так невыносима, какой еще не испытывало человеческое сердце. И поистине, слушатели, чем более я стараюсь найти в людской жизни другой подобный пример, тем более уверяюсь в том, что Его болезнь в страстях и печаль в болезни ни с чем не сравнимы. Велика была зависть в Каине против брата, но гораздо большая зависть у архиереев и книжников против Спасителя; а неправедное убийство Авелево не сравнимо с крестной смертью Иисусовой. Велико было терпение в Исааке, когда он готовился быть принесенным в жертву от Авраама, отца своего; но несравненно более терпения в Иисусе, Который в самом деле был предан от Отца Своего Небесного в жертву ненависти врагов Своих. Велики были злоключения Иосифа, когда он был продан братьями своими, оклеветан женой Потифара и, как виновный, был ввергнут в темницу; но гораздо многочисленнее страдания Иисусовы, когда Он продается учеником Своим, обвиняется всем сонмищем, влечется с суда на суд, как преступник. Велико было уничижение Давида, когда он свергнут был с царского престола сыном своим, когда подданные от него отступились; когда его собственные слуги гнались за ним, когда он босой убегал на гору Елеонскую, когда в него бросали камни и осыпали его ругательными словами. Но то, что совершалось с Иисусом, когда апостолы Его покинули, воины связали, увенчали тернием, обременили крестом, когда жители всего города провожали Его поносными злохулениями, когда Он восходил на Голгофу, чтобы принять позорную смерть между двух разбойников, — все это разве не более скорбное зрелище?!

Нельзя не признать, что велика была болезнь в Иове, когда он, лишась детей своих и имений, сидел на гноище, в ранах с головы до ног; однако это должно признать только прообразом и как бы тенью тех тяжких страданий и ран, которыми был удручен многострадальный Сын Приснодевы. Не малы были страдания и после Христа пострадавших и страданиям Его подражавших святых мучеников; однако те страдания были только телесные — среди страданий душа мучеников ликовала; там была смерть, но была и честь, было мучение, но был и венец. А страсть Иисуса Христа была страданием и тела, и души, — страданием без малейшего утешения; смерть Его была одно бесчестие, мучение — одна скорбь, и скорбь смертная. «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

Часто проповедники говорят о страданиях Христовых, чтобы возбудить христиан к сожалению и слезам. Но я такого намерения не имею, как не имел его и Иисус Христос, идя на смерть. «Дщери Иерусалимски», говорит Он, «не плачитеся о Мне, обаче себе плачите и чад ваших» (Лк. 23:28).

Грешники, доныне еще не покаявшиеся, плачьтесь вы, говорю я, о грехе своем, плачьтесь о злобе своей, плачьтесь о мучении своем и плачьтесь притом о несчастии детей своих, коим вы оставляете в наследие злой пример развращенного жития. Я не хочу того, чтоб вы о страстях Христовых заплакали; я хочу только, чтобы вы от меня выслушали о том, какое из всех страданий Христовых было самое мучительное, о котором Он Сам, жалуясь, говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

1

Когда Сын Человеческий сошел на землю и воплотился, Он при этом, так сказать, как бы оделся в две одежды человеческого естества: в одну — человеческой плоти, которую Он восприял по Ипостаси — «и Слово плоть бысть» (Ин. 1:14)), в другую — человеческого греха, который Он понес на Себе по снисхождению, о чем и говорит апостол Павел: «По нас грех сотвори» (2 Кор. 5:21), и еще: «Христос ны искупил есть от клятвы законныя, быв по нас клятва» (Гал. 3:13). Одетый в одежду человеческой плоти, Он оставался безгрешным всю Свою жизнь — «греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его» (1 Пет. 2:22). Одетый же в одежду человеческого греха, Он является ныне во время страдания грешным человеком, а на самом деле Он есть Тот незлобивый и чистый Агнец, взявший на Себя всемирный грех, Которого сначала провидел пророк Исайя (см.: Ис. 3), а за ним указал и Иоанн Креститель, — «се, Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1:29). В сей–то одежде в саду Гефсиманском молитвенно предстал Он Своему безначальному Отцу и троекратно просил Его удалить от Него эту горькую, смертную чашу: «Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия» (Мф. 26:39). Но Отец Ему не внимает и первый пишет на небесах определение о смерти Его, которое Пилат написал на земле. Только одну милость оказал Ему Отец: послал к Нему ангела для утешения в великом Его подвиге — «явися же Ему ангел с небесе, укрепляя Его» (Лк. 22:43).

Но как же это Бог Отец не слушает прошения Единородного Сына Своего, Коего Он твердо обнадежил: «Аз всегда Тя послушаю!» Как, Бог, пожалевший некогда единственного сына Авраамова Исаака и не допустивший принести его в жертву, теперь не жалеет Своего собственного Единородного Сына и Сам хочет Его смерти? Да, так и говорит об этом апостол. В том образе Агнца, Который подъемлет на Себя грехи всего мира, Бог не признает Его за Своего Сына, каким Он видел Его во Иордане и на Фаворе, чтобы сказать Ему опять: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мф 3:17; 2 Пет. 1:17). Он принимает Его за грешника, облеченного грехом всего мира и потому нимало о Нем не сожалеет, но предает Его на смерть. «Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его» (Рим. 8:32). Для какой же это цели? Для того, чтобы Он пригвоздил к кресту древнюю одежду греха, чтобы Своей кровью удовлетворил Божией правде, чтобы умилостивил Бога и оправдал человека. «Да будем мы правда Божия о Нем» (2 Кор. 5:24).

Иисус, оставленный, как на небесах Божественным Отцом Своим, так и на земле учениками Своими, из которых некоторые уснули, прочие же, оставя Его, разбежались, один, лишенный всякой помощи, начал скорбеть и тужить, и от многотрудного подвига печальной души Его начали падать капли кровавого пота. Я бы сказал: как в саду, в раю сладости, были написаны те два определения, одно осуждавшее Адама на пот, — «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19), а другое, осуждавшее Еву на болезнь, — «в болезнех родиши чада» (Быт. 3:16), так теперь в вертограде сада Гефсиманского Иисус подвизается до пота кровавого, чтобы перенести пот Адамов; Он теперь страдает и болезнует, чтобы вынести, исполнить болезни Евины и, таким образом, освободить от древней клятвы и самих праотцев.

Однако я все–таки недоумеваю и ужасаюсь, когда слышу, как Он в столь великом подвиге с глубочайшим воздыханием говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти». Он Сам перед этим говорил, что предстоящие страдания и крест — слава Его: «Ныне прославися Сын Человеческий» (Ин. 13:31); Он с полной терпеливостью принимал волю Отцову: «Отче Мой… не якоже Аз хощу, но якоже Ты… буди воля Твоя» (Мф.26:39–42); Он показывал ученикам все усердие: «Востаните, идем» (Мф. 26:46)… Почему же теперь начинает тужить, тосковать до кровавого пота? Теперь начинает печалиться, и та печаль почти причиняет Ему смерть — «прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Что же это такое, что могло так печалить Иисуса?

Действительно, в этой измене две вещи могли особенно опечалить душу Иисусову: во–первых, оскорбление, что Иуда не признал Его за Сына Божия, а признавал Его за человека, имевшего Божественную силу к творению бесконечных чудес. Такой Целитель, Который одним только словом или прикосновением руки слепых просвещает, прокаженных очищает, больных исцеляет, мертвых воскрешает; такой дивный Чудотворец–пророк, Который будущее предвозвещает, все тайное знает, не омочив ног, по водам ходит, ветрами повелевает, бесов изгоняет, скажи мне, окаянный Иуда, чего Он стоит и такого ли ты Человека продаешь за тридцать сребреников? (Эту цену Моисей, между прочим, определил платить за убийство раба.) Так уничтожен Иисус!.. Но допустим, что Иисус продается; но почему Он продается апостолом? Какой худой пример для Церкви Христовой, если апостолы продают Христа или священники — Божию благодать!

Это замечательно: из апостолов только тот в муку попал, кто любил деньги. Проклятое сребролюбие — первая и главная причина, почему мы и веру свою продаем, и души свои отдаем на муки вечные!

Здесь я прошу вас, христиане, приметить нечто достойное внимания. Те сребреники, которые взял Иуда за Христа, принесли ли ему какую–нибудь пользу? Купил ли он на них какую–либо недвижимость, чтобы обеспечить себя? Сделал ли он платье на себя? Проел ли их или пропил? Доставил ли он себе на них какое–нибудь удовольствие? Ровно ничего. Напротив, те самые сребреники, которые его так ослепили, что он продал за них Христа, привели его и к лишению ума, и к отчаянию: повесился он, в муку вечную попал. Они принесли ему ту пользу, что на них он купил себе виселицу и вечную муку. «И поверг сребреники в церкви, отъиде; и шед удавися» (Мф.27:5). Не принесли они никакой пользы Иуде. Не пошли ли они на какое–нибудь Богоугодное дело, на какую–нибудь надобность церковную? И этого не было. Он пошел и бросил сребреники в храме, а священники храма их не приняли. Недостойно, сказали они, положить в церковную казну эти проклятые сребреники. Нет, нет, Бог не хочет на церковные нужды этих сребреников: они беззаконны, они святотатственны, за них продана человеческая кровь — «недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крове есть» (Мф.27:6). На что же пошли эти сребреники, плата за предательство, корысть сребролюбия? Сребреники, которые послужили поводом к преданию на смерть благого человека, т. е. сребреники смерти были употреблены не на живых, а на мертвых. Куплено было на те деньги поле для погребения на нем мертвых, да и мертвых не своих, а чужестранцев, заезжих — «купиша ими село скудельничо, в погребшие странным» (Мф.27:7). О, проклятые сребреники, за кои продал Иуда Христа! Во–первых, они самому Иуде никакой пользы не принесли; во–вторых, они признаны недостойными служить на пользу храма; в–третьих, на них куплено было кладбище, гробницы — все мертвенное, да и то для чужих — «в погребание странным». О, несчастные сребреники, за которые Иуда предал Христа! Одинаково несчастны, отвержены и прокляты и те сребреники, за которые и мы предаем Христа, предаем Божию благодать, предаем таинства. Приносят ли такие сребреники пользу прежде всего нам самим? Поистине нет! Проклятия и отвержение, которые лежат на этих сребрениках, не допускают, чтобы мы на них порадовались, — напротив, за них нападает на нас в здешней жизни злая болезнь, нечаянная напасть, а в будущей ждет вечная мука. Таких сребреников не терпит Бог и в храме Своем, в Церкви Своей — «недостойно есть вложити их в корвану». Такими деньгами, коими покупается священство, которые составляют прибыль корыстолюбия, святотатства и беззакония, деньгами от кражи (ибо и Иуда был вор и крал церковные доходы) не обновляются храмы, не созидаются дома, не приобретаются имения, но покупаются только гробы и места для погребения. Такие деньги не приносят пользы своим владетелям, такие деньги только чужим — «в погребание странным!»

Но вижу я, что незлобивый Господь Иисус приемлет Иуду, не гнушается его коварным целованием, с глубоким сожалением называет его другом: «Друже, (твори,) на неже еси пришел» (Мф. 26:50).

Тогда к чему же относятся слова «прискорбна есть душа Моя до смерти!» Не к заушению ли, которое нанес Ему непотребный и дерзкий раб? Связав назад руки Иисусу, как преданного суду, и как мыслили в душе враги Его, уже бесповоротно осужденного, вся спира с их тысячником и со множеством слуг, влача Его за собой, приводят Его сперва в дом архиерея Анны, а оттуда — к Каиафе, где книжники и фарисеи, где старцы и все собрание синедриона устами, открытыми на осуждение, сердцем, отравленным ненавистью, все единогласно утверждают, что такой человек достоин смерти — «повинен есть смерти» (Мф. 26:66)! Прошу вас, христиане, обратите внимание. Священники и фарисеи, исполненные зависти, весьма ненавидели Иисуса Христа. Сами слепые, они были вождями слепых и не могли видеть жизни Христовой; они были глухи к Его учению, которое было небесным светом, «иже просвещает всякого человека грядущаго в мир» (Ин. 1:9). Народ вообще любил Его, с радостью слушал Его учение. Поэтому священники и фарисеи, когда попытались умертвить Его, как пытались и прежде не раз, опасались именно простого народа. А теперь, когда наступило время страданий Иисуса, теперь все, как один человек — и священники, и фарисеи, и простой народ: мужчины и женщины, молодые и старые — все хотят Его умертвить. «Повинен есть смерти!»

Что возбудило так весь народ? Что преклонило всех восстать на Христа? Конечно, не что иное, как лицемерие священников и фарисеев. Фарисеи, сребролюбивые и гордые, не вменяли себе за грех поедать без остатка дома вдов и сирот; они не считали грехом искать себе везде первенства и почтения от людей. Но и сребролюбие, и честолюбие было у них скрытное, и народ этого не видел. С другой стороны, молитву они творили на городских площадях, на виду у всех, носили особые длинные одежды и широкие хранилища с изображением заповедей Божиих. Это все было явное, и народ это видел. Фарисеи главные заповеди закона ставили ни во что: хотелось ли иметь кому лжесвидетеля, им был фарисей; хотел лихоимца, он мог найти такого среди фарисеев. Они приносили десятину укропа и тмина; великие и действительные беззакония их были сокрыты, а малые и ложные добродетели явны. Вот почему народ почитал их за святых. Священники, также слепые в невежестве, были отравлены завистью. Это было тайно, простой народ этого не знал и видел в них ревнителей закона. Иуда поверг им сребреники; они к ним не прикоснулись, потому что цена им была кровь — «недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крове есть». Не пошли они в преторию (судилище, где Пилат присутствовал), чтобы им в ней не оскверниться, потому что был тогда праздник — «и тии не внидоша в претор, да не осквернятся» (Ин. 18:28). Такая ревность к закону была явная, и народ, видевший это, почитал их за святых. За святых он почитал людей сребролюбивых, гордых, невежественных, завистливых, людей, которые задумали совершить самое беззаконное, несправедливейшее убийство, какого еще не бывало на земле, а именно: распять Сына Божия. Народ был увлечен только лицемерием. Он рассуждал так: наши фарисеи, наши священники — люди святые; и, следовательно, если они говорят, что Иисус Христос есть льстец и злодей, то говорят это они не без основания; если они хотят Его умертвить, это значит, Он достоин смерти. «Повинен есть смерти». О, лицемерие фарисеев и священников! Как легко прельстить простой народ, который видел некоторые малые лицемерные добродетели, но не видел великих и действительных пороков!

Пусть этот Человек неповинный, пусть Он пророк, пусть чудотворец; но когда лицемеры представляют Его за льстеца и злодея, требуют Его смерти, то и весь народ стоит за то же. «Повинен есть смерти!» Рассуждения эти Иоанн Златоуст дополняет так. И сей народ еврейский, говорит он, не тот ли самый, который Иисус Христос насытил пятью хлебами в пустыне? Пусто было место; нельзя было достать ничего съедобного; народа было пять тысяч, а хлебов — всего только пять. Велик был голод, велико смятение. Однако человеколюбец Иисус благословил те пять хлебов и насытил ими пять тысяч человек. Велико благодеяние, и народ пожелал, даже вопреки воле Иисуса Христа, сделать Его своим царем. Но Он от того уклонился. «Иисус… разумев, яко хотят прийти, да восхитят Его и сотворят Его царя, отыде» (Ин. 6:15). Тот ли это народ, который прежде так возлюбил Его, что хотел сделать Его своим царем, теперь так Его возненавидел, что требует Его смерти. «Повинен есть смерти!» Да, они хотели сделать Его своим царем, когда Он дал им есть, а теперь, когда Ему нечего дать им есть, требуют Его смерти. О, как велика сила жадности и как изменчиво мнение толпы! — восклицает Златословесный учитель. Жадный, ненасытный, неблагодарный народ! Почему же Того, Кто тебя накормил, ты хочешь как разбойника распять и требуешь: «Повинен есть смерти!»

Какая же причина зависти к Нему людей? Причина та, что у Иисуса Христа были ученики и Он проповедовал учение, о которых Его спрашивали, — «архиерей же вопроси Иисуса о учет–цех Его и о учении Его» (Ин. 18:19). Можно ли ставить в вину человеку, когда он стремится учить людей и просвещать их? Ах, завистливые иудеи! Воистину вы хотите быть слепыми вождями слепых, и оттого–то вы и ненавидите небесный Свет, просвещающий всякого человека, грядущего в мир. Он явно беседовал с народом; Он нескрытно учил в синагогах и в храме, куда сходились все иудеи, и тайно ничего не говорил. Призовите тех людей, которые слушали Его учение, допросите свидетелей и услышите, что Он «греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его» (1 Пет. 2:22). Однако между многими, которые не знали, чем бы Его оклеветать, сыскались два лжесвидетеля, которые показали, что Иисус говорил, что может разорить храм Соломонов и через три дня вновь его построить. «Послежде же приступивши два лжесвидетеля, реста: Сей рече: могу разорити Церковь Божию и треми денми создати ю» (Мф.26:60–61). Подлинно Христос говорил подобные сим слова; но когда говорил Он, разорите вы храм Божий, и Я в три дня воздвигну его, не разумел Он этого о храме, а разумел о теле Своем. «Он же глаголаше о церкви тела Своего» (Ин. 2:21). Он говорил как бы так: о иудеи, если вы Мое тело умертвите, Я его опять через три дня воскрешу.

Но когда Иисус, выслушав все обвинения, пожелал дать надлежащий ответ архиерею, один из архиерейских слуг ударил Его по щеке — «един от предстоящих слуг удари в ланиту Иисуса» (Ин. 18:22). Где были тогда молнии небесные, что не сожгли в тот же час пребеззаконную десницу! Как не разверзлась земля, чтобы живым пожрать этого кощунственного служителя! Однако долготерпеливый Иисус удовольствовался только тем, что обличил его словом упрека: «Аще зле глаголах, свидетелствуй о зле; аще ли добре, что Мя биеши?» (Ин. 18:23).

Отчего Иисус Христос, получая так много ударов по лицу и заплеваний — ударов, которые совершенно обезобразили Божественный лик Спасителя, все терпел и молчал? Отчего в претории Пилатовой, при столь многих уязвлениях, от которых вся плоть Его была растерзана, Он терпел и молчал? Отчего при распятии, во время невыносимых страданий Его на Голгофе, вне Иерусалима, Он так же терпел и молчал? А здесь, в доме архиерея Анны, Он и одного удара молча стерпеть не пожелал? Причины понятны: там, в претории Пилатовой, в доме светских людей, там оскорбления и презрение Он терпеливо сносил. Вне святого града Иерусалима, т. е. вне христианства в стране неверных и нечестивых, Он всякие поношения также терпеливо сносит. Но можно ли было подвергаться заушениям, презрению, порицанию в доме архиерея, который должен был питать особенное уважение к Нему, и на глазах архиерея, который должен бы пролить всю кровь за честь Христову, но который ни слова не произносит по неведению или по нерадению? И вот Христос, все переносящий в молчании, этого вынести не хочет. Может быть, об этом–то Он и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти».

Два архиерея были судьями Иисусу: Анна и Каиафа. Когда Иисус говорит и ответствует, это оказывается неугодным Анне, и тот велит Его заушать. Когда Иисус молчит, ничего не говорит, это оказывается неугодным Каиафе, который Его заклинает и принуждает говорить: «Заклинаю Тя Богом Живым, да речеши нам, аще Ты еси Христос, Сын Божий» (Мф. 26:63). Что же должно было делать Христу с такими архиереями? Если говорит, осуждают как виновного, а молчит — Его принимают за безумца. Но, безбожный архиерей, зачем делать заклинания, зачем собирать лжесвидетелей, зачем добиваться от Иисуса, чтобы Он Сам свидетельствовал о Себе, когда здесь же, на дворе архиерейском, есть один из Его учеников — стоит только призвать его, и он скажет истину. Где ты, Петр? Приди и засвидетельствуй, Кто таков Иисус! — «Не знаю Человека» (Мф. 26:74). — Разве ты, Петр, не знаешь этого Божественного Учителя, когда ты у Него уже три года был апостолом и учеником, которого Он из рыболовов сделал ловцом душ человеческих, которому Он поручил ключи от Царствия Небесного? Ты не знаешь Того, Кто вчера твои ноги омыл и причастил тебя Своих Божественных тела и крови? — »Не знаю Человека». — Не тот ли Он самый, Которого ты исповедал: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16:16)? Не тот ли Он, Которого ты уверял, что лучше примешь смерть, чем отречешься от Него? «Душу мою за Тя положу» (Ин. 13:37). — «Не знаю Человека». — Петр, искренний друг, когда видел славу Христа, преобразившегося на Фаворе, готов был с Ним вечно пребывать — «добро есть нам зде быти» (Мф. 17:4), но во время страданий Его, он не признает Его, троекратно отрекается от Него. О, непостоянство дружбы человеческой, нарушение обещаний, неверность человеческих сердец! О страдание, болезнь, горе для души Иисусовой! Он поистине мог сказать: «Прискорбна есть душа Моя до смерти». О Петр, ты клянешься, что не знаешь Иисуса, и утверждаешь настойчиво: «Не знаю Человека»; но Пилат обличает тебя, показывая Его всему народу, говорит: «Се, Человек» (Ин. 19:5)!

Иисусе мой! И что я вижу ныне? Увы мне! Едва ли ошибается Петр, когда говорит, что он Тебя не знает. Иудейская ненависть соделала Тебя таким, что Ты стал неузнаваем. Лишилось вида и красоты Твое лицо — радость и сладость ангелов! Его обезобразили заплевания и заушения! Отчего столько крови течет из Твоих удов пречистых? Отчего у Тебя от главы до ног столько ран, что весь Ты являешься как бы одной раной? И откуда столь жестокое мучение для пречистой плоти Твоей? Все это сделали бичевания по велению Пилата. В чем же была вина Твоя? Наиболее в том, что Ты никакой вины не имел. «Ни единыя вины обретаю в Нем» (Ин. 18:38), вот слова Пилата. А что это за венец, который на Тебе? Это венец терновый, с усилием надетый на главу, которую он больно уязвляет, нестерпимо–мучительно. Что за красная одежда на Тебе? Это убогая багряница, в которую воины нарядили Тебя для поругания, как бы Царя Иудейского. Довольно бы сего, даже слишком много, довольно бы одного мучения без поруганий, но здесь и крайнее страдание, и вместе — крайнее же поругание! И кто пострадал столько, кто поруган столько, сколько Ты, сладчайший Иисусе? Не сие ли побудило Тебя сказать: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

«Се, Человек!» Где ты, Петр? Узнаешь ли ты теперь сего Человека? Но Петр уже покаялся: от горести и от стыда он не может возвести на Него своих очей, которые стали двумя источниками горчайших слез, — «исшед вон, плакася горько».

«Се, Человек!» Мария, огорченная Мать! Узнаешь ли Ты сладчайшего Своего Сына? Но где в таком вопле, в таком иудейском смятении Тебе Его увидеть?

«Се, Человек!» Посмотри на Него с небес Ты, предвечный Отче! Воззри на того любезного Сына, Которого Ты прежде денницы из чрева родил. Но в этот час и Небесный Отец закрыл крылами серафимов блаженные очи, чтобы не видеть страданий Своего предвечного Сына, Которого Он уже предал на жертву.

«Се, Человек!» Где вы, апостолы и ученики? Они все оставили Его и разбежались. Он один, несчастный, не имеет ни одного друга, кто бы на Него посмотрел и о Нем пожалел.

«Се, Человек!» Архиереи, старцы, книжники иудейские! Хотели б вы видеть Его еще более измученным, еще более поруганным, чем теперь? Разве недостаточно этих страданий, чтобы вполне удовольствовать ваш гнев? Такое жалостное зрелище должно бы вызвать в вас скорее сострадание, чем ненависть. Ужаснись, солнце! Восплачьте, небеса! Между всем бесчисленным народом не нашлось никого, кто бы при виде таких мучений пожалел Его, кто бы не наслаждался зрелищем Его ран, кто бы не жаждал упиться Его кровью. Со всех сторон неслись неистовые крики: «Распни, распни Его» (Лк. 23:21; Ин. 19:6)! Поэтому как не сказать было Иисусу: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Уйди же, незлобивый Агнче Божий, скройся на малое время от этих кровожадных волков, пока между тем игемон Пилат придумает сделать еще какой–нибудь новый опыт, чтобы освободить Тебя от казни!

2

Обычай был в тот великий день, который был приготовлением к пасхе иудейской, отпускать по просьбе народа на свободу одного из осужденных узников. Тогда в темнице был известный всей Иудее разбойник по имени Варавва. По этой причине Пилат, не находя никакой вины в Иисусе, стал предлагать иудеям, кого из двух ему выпустить на свободу: Иисуса или Варавву? «Кого хощете (от обою) отпущу вам?» (Мф. 27:17). «Послушайте, иудеи! Вот всем известный разбойник Варавва, руки которого осквернены недавно пролитой человеческой кровью, такой грабитель, который наводит ужас на всю Иудею, государственный преступник, враг общего покоя, злодей, достойный тьмы смертной; а вот Иисус Назарянин, человек кроткий, миролюбивый, добрый ко всем, общий благодетель, чудотворец, Который больных исцелял, прокаженных очищал, слепым свет даровал, мертвых воскрешал. Кого хотите вы, чтоб я из двух вам отпустил? Что вы скажете, вы, из мертвых воскресшие? вы, слепые, зрение получившие? вы, прокаженные, очистившиеся? голодные, в пустыне немногими хлебами от Него накормленные? Дети еврейские, народ иерусалимский! Вы третьего дня принимали Его, как Царя Израильского с криками «Осанна», с вайями и ветвями. Кому же из двух вы хотите даровать жизнь и свободу? Разбойнику или Благодетелю? Убийце или Целителю? Варавве или Иисусу?»

О, бесчеловечность неблагодарного народа! Все хотят иметь в живых Варавву. А Иисуса? «Да пропят будет» (Мф. 27:23)! Но какая Его вина, говорит им игемон , — «коеубо зло сотвори?» (Там же) «Да пропят будет!» Пусть будет так, мыслит Пилат, умыв руки мои, чист я буду от крови Праведника сего; кровь Его пусть будет на вас. «Да пропят будет… Кровь Его на нас и на чадах наших» (Мф.27:23–25)!

Подожди немного, прошу тебя, Пилат! И прежде решительного приговора выслушай слова два–три. Зачем ты спрашиваешь у толпы людей еврейских, кого освободить: Христа или Варавву? Ты знаешь, что они все враги Христовы, что они предали Его на умерщвление не за какую–либо вину, а только из зависти. Ты и властитель, и судья: власть и суд в твоих руках. Что Христос невинен, ты сам об этом объявляешь; что Варавва виновен, ты сам это видишь; что евреи, обвиняющие Христа, Его явные враги и оговаривают Его только из зависти, ты сам и об этом знаешь, — «ведяше бо, яко зависти ради предаша Его» (Мф.27:18). Не истина ли это? «Что есть истина?» (Ин. 18:38) — спрашивает он и, отвернувшись, отходит прочь. Постой, Пилат, заклинаю тебя Богом, подожди!

Ужели так вы, властители земные и судьи, во время суда не взираете на истину? Весы, которые вы держите, не суть ли весы правосудия, что точно измеряют истину? Приговоры, которыми вы вершите дела, имеют ли другую какую–либо цель, кроме достижения истины? «Что есть истина?» — ответствует Пилат.

Зачем ты искушаешь меня? — говорю я еще раз Пилату. Что я слышу? Что истина изгнана из судебных мест? Пилат, осмотрись хорошенько и рассуди, что делаешь: ты освобождаешь Варавву — ведь он разбойник, привыкший к убийствам и грабежам, сидевший не раз и подолгу в тюрьме в оковах и нисколько от этого не исправившийся; он опять переймет дорогу, будет опять душегубствовать, опять в страх и трепет приведет всю Иудею, опять наделает бед пуще прежних. И всему будешь причиной ты. Что ты на это скажешь? Не отвечаешь? Приговариваешь Христа к распятию, но Бог не потерпит столь великого беззакония. Нет, Иерусалим запустеет; в нем не останется камня на камне; народ еврейский потеряет свободу, лишится священства и царства. И всему виной опять будешь ты. Что на это скажешь? Пилат уже ничего не ответствует, ничего не слушает. Одно слово заградило ему уши, что если он освободит Иисуса, то не будет другом кесарю. «Аще Сего пустиши, неси друг кесарев» (Ин. 19:12). Для цели своей не взирает пристрастный судья на истину, не ищет правды. Но ведь от этого произойдет столько зла? Пусть, говорит он, весь свет пропадет; мне до того нужды нет, я не хочу потерять дружбы кесаревой!

Итак, разбойник, достойный распятия, освобождается; а Сын Божий, достойный поклонения, на кресте умирает. Такие–то происшествия всегда бывают, когда люди судят, помышляя только о своих корыстях.

Христиане, я не знаю, бывали ли когда другие подобные страдания больше этих, ибо Божественнейший Иисус совершенно без всякой вины осуждается на смерть. Здесь сказываются крайнее бесчестие, крайняя неблагодарность и крайнее бедствие, и все это, как бы тремя копьями, пронзает сердце Иисусово и производит в нем поистине прискорбие даже до смерти. Но доселе это все еще начало страданий; а о конце столь ужасно печального повествования мой ум даже страшится помыслить, и язык не смеет даже об этом говорить. Здесь бы потребны более слезы, нежели слова, если только возможна какая–либо мера к оплакиванию такого жалостного зрелища, подобного которому не видало еще солнце.

Наконец Пилат, перед всеми объявивший, что не находит в Иисусе никакой вины, — «ни коеяже обретаю вины в Человеце сем» (Лк. 23:4), — ради мирской корысти и из суетного страха, чтобы не лишиться ему дружбы кесаревой, закрыл свои глаза и уже не стал более глядеть ни на правду, ни на истину. Он знал, «яко зависти ради предаша Его», и тем не менее постарался удовлетворить этой зависти и, осудив Его на смерть, предал в руки евреям — «предаде Его им, да распнется» (Ин. 19:16).

Какая радость, какое торжество у архиереев, старцев и фарисеев! Какое скопление народа! Торжествующие клики, гневные против Иисуса вопли! Ругания мужей и жен, старых и малых, рабов и воинов, когда они видят Его, обременного великим и тяжким крестом, влекомого по всем улицам иерусалимским, в поте лица, всего окровавленного, восходящего на Голгофу, на место осуждения. Здесь, на Голгофе, Он не имеет иного утешения в Своей страстной болезни, кроме ругания, иного лекарства в Своем страдании, кроме уксуса. Здесь уже воины готовы: одни Его раздевают, другие на крест кладут, руки и ноги гвоздями прибивают, и все, общими усилиями, поднимают крест, а с ним вместе и Распятого на нем. С Ним вместе еще двух разбойников распинают, одного — по правую, а другого — по левую сторону. Когда мучительное древо было поставлено и укреплено на земле, тогда–то особенно усугубились ругательства и злоречие: «Ины спасе, Себе ли не может спасти? Христос, Царь Израилев, да снидет ныне со Креста!» (Мк.15:31–32).

Христиане, слушающие меня с сухими очами! Прошу простить меня, что я столь кратко передаю вам такую плачевную историю. Язык человеческий не в силах подробно изъяснить все те болезни, какие перенесло тело Христово в жестоком распятии, всю ту печаль, какую испытала душа Христова в крайнем бесчестии.

Известно нам из Священного Писания о Самсоне, как он попал в руки филистимлян, как они его ослепили, выколов глаза. И вот, когда послали за ним, чтобы потешиться над его бессилием, Самсон не мог стерпеть такого позора. Он ухватился за нижние столпы, на которых основан был храм, и изо всей своей возвратившейся к нему силы так ими потряс, что храмина упала и филистимлян задавила, а с ними вместе и его самого, как он, видимо, этого и желал, говоря: «Да умрет душа моя со иноплеменники» (Суд. 16:30).

Таким тяжелым показалось человеку надругательство недругов. Подумаем же, как тяжело было Богочеловеку Иисусу, пригвожденному к кресту и перенесшему столько страданий, что они превосходят, по толкованию богословов, все муки всех святых мучеников, взятые вместе, выносить такие муки; и эти муки сопровождались ругательными поношениями всего бесчисленного народа, который в жажде напояет Его только уксусом и желчью. Все эти страдания были, конечно, хуже смерти. Между прочим, вот, может быть, их–то предвидя, Он и говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Однако Он все терпит и не повелевает всей вселенной потрястись в своих основаниях, чтобы она упала и погребла тех пребеззаконных людей живыми; напротив, Он даже молится о них: «Отче, отпусти им; неведят бо что творят» (Лк 23:34). И может ли ум человека исчислить, сколь велико было это терпение, которое продолжалось от шестого часа и до девятого? Когда же Он испил всю горчайшую чашу страданий, то произнес: «Свершишася» — и преклонил главу, как бы в знамение того, что Он Сам приглашает смерть, которая без того не посмела бы приступить к Начальнику жизни (см.: Ин. 19:30), Он возопил второй раз великим гласом для того, быть может, чтобы возвестить праотцам радостную весть во аде, и наконец «испусти дух» (Мф. 27:50). В это время небо вверху покрылось глубочайшей тьмой, так что солнце потеряло свой свет; земля внизу, в основании своем, поколебалась так, что завеса церковная сверху донизу разодралась; камни растрескались; гробы раскрылись; многие мертвецы из гробов восстали. «Сотник же и иже с ним стрегущии Иисуса, видевше трус и бывшая, убояшася зело глаголюще: воистинну Божий Сын бе Сей» (Мф. 27:54). «И вси пришедший народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя возвращахуся» (Лк. 23:48).

Вот каковы страдания и смерть Иисуса Христа, во имя Которого мы крестились, Евангелию Которого мы веруем, закон Которого содержим. Страсть и смерть такая, от которой приходит в ужас душа каждого. Воплотившийся Сын Божий восхотел умереть потому, что иначе нельзя было исполниться Божескому правосудию. Он восхотел умереть с таким страданием, в котором вкусил болезнь безмерную, потому что и долг наш перед Божеским правосудием бесчислен. Но то приводит в недоумение, что Он восхотел умереть смертью безобразной, бесчестной, хотя мог бы совершить великое дело всемирного спасения смертью славнейшей. Распятие на кресте считалось между всеми видами наказаний смертью наибезначальнейшей. На крест вешали разбойников, убийц, воров — таких злодеев, которые в книге Моисеевой «Второзаконие» назывались проклятыми, — «проклят… всяк висяй на древе» (21:23).

Умер и Иоанн Предтеча, однако не на кресте, но через отсечение головы; такая мученическая кончина почетная, славная. А Иисус Христос, Сын Бога Живого, умер на кресте, как разбойник, посреди двух злодеев? Он имел в виду быть основателем новой веры, которую хотел распространить во всей вселенной, — какое же мнение должны были люди иметь о таком Учителе, Который умер, как разбойник? Как можно было принять такую веру, которой научал Он с креста, орудия смерти для самых бесчестных?

Но вот это–то и чудесно, христиане. Весь свет знал, что вера Христова была учением Распятого. Павел не стыдился об этом проповедовать явно: мы же веруем во «Христа, и Сего распята» (1 Кор. 2:2). При всем том весь мир принял такую веру. Весь свет уверился, что распятый на кресте есть Сын «Бога Живаго» (Мф.16:16; Ин.6:69). Не могло это сделаться человеческой силой, и если совершилось, то только волей Божией, и потому–то вера Распятого Христа Божественна. Надлежало Ему умереть такой бесчестной смертью для того наиболее, чтобы тем утвердить истину Своей веры. Умереть Он должен был проклятой смертью, чтоб освободить нас от Божия проклятия. Апостол говорит: «Христос ны искупил есть клятвы законныя, быв по нас клятва» (Гал. 3:13). «Ему надлежало умереть, — говорит Афанасий Великий, — не так, как умер Иоанн Креститель — через отсечение головы, а именно — через распятие, без разделения святых членов Его тела. Да будет Его тело нераздельно и всецело, дабы через сие дать нам понять, что Он желает церковного единства».

Распятый мой Иисусе! Когда я размышляю о страданиях и болезнях Твоих, о терпении Твоем, я и плачу горько, как Петр, я и теряюсь умом; сердце мое от сокрушения готово разорваться в груди, как растрескались камни при смерти Твоей, и в то же время меня объемлет радость, веселье и утешение, и я прославляю Твое крайнее снисхождение. Я убеждаюсь и вместе с сотником твердо исповедую, что «Ты воистину Божий Сын». Смотреть на Тебя, к кресту пригвожденного, веровать в Тебя, как в Сына Бога Живого, это самое убедительное доказательство, что вся вера моя истинна и божественна… Израненный, окровавленный, поруганный, Ты все же мой Бог; Твое презрение меня прославило; Твоя кровь меня искупила; раны Твои меня исцелили. Терновый венец, Тобой носимый, стал для меня венцом славы в раю. Крест, на котором Ты пригвожден, был древом мучения и бесчестия непоклоняющимся Тебе; для меня же Он стал престолом истины, победой над врагами моими, лествицей восхождения на небо. Поистине от таких страданий «ни вида, ниже доброты» Ты не имеешь, Тебя трудно узнать, но потому–то я и признаю Тебя своим истинным Богом. Я не плачу, но поклоняюсь страстям Твоим; не стыжусь, но лобызаю крест Твой; и воистину, когда я взираю на Тебя, пригвожденного к кресту как осужденного преступника, тогда–то я и взираю на Тебя, как на Царя славы, седящего на престоле величия славы Своей. Тогда–то я мысленно обращаюсь к Пилату с просьбой заменить надпись, сделанную им на кресте, «Царь Иудейский» (Мф.27:37), другой: Иисус Назарянин, Царь Христианский.

3

Понимаете ли вы, какое из всех Христовых страданий, здесь описанных, было для Него самое горькое, в предвидении коего Он еще в вертограде Гефсиманском говорил: «Прискорбна есть душа Моя до смерти?»

Я утверждаю, что таким не было ни одно из Его душевных страданий: ни горечь предательства Иудина, ни скорбь от отречения от Него Его учеников, ни позор презрения и бесчестья, Им претерпенный по зависти и ненависти иудеев. Также не было ни одно из страданий телесных: ни ударения, ни терновый венец, ни бич, ни крест, ни самая смерть. Иисус Сам поучал, что на поношение и на чинимое нам от людей презрение мы должны взирать, как на блаженство: «Блажени есте, егда поносят вам» (Мф.5:11); Сам Он поучал, что не должно бояться смерти: «Не убойтеся от убивающих тело» (Мф. 10:28; Лк. 12:4); Сам Он призывал всякого взять крест свой и за Ним идти. Очевидно, что Ему предстояло привлечь нас к этому собственным примером. И если Он, предвидя именно все эти страдания, скорбел бы о них, то какую же смелость мог бы Он нам внушить Своим примером?! Нет, не в том Его величайшее страдание!

Среди лика святых мучеников мы видим малых детей, нежных девушек, бегущих в пламень, поющих радостно в муках, лобызающих мечи, целующих свои смертные кресты, презирающих мужественно смерть. И можно ли допустить, что Богочеловек, с душой возвышеннейшей и благороднейшей из всех, созданных Богом, сила немощных, дерзновение мужественных, Царь мучеников, трепещет, боится, изнемогает от печали и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти?» Неужели это только потому, что Он предвидит страдальческую смерть? Нет, это невозможно. Если мы допускаем в Нем малодушие, то этим самым мы вновь поносим Иисуса Христа.

Что же это такое, что Он предвидит и о чем так печалится? Послушайте.

Иисус Христос, безгрешный Сын Пресвятой Девы, Единородный Сын Божий, побуждаемый крайней любовью к людям, идет так пострадать, как не страдал ни один человек, идет пролить всю пречистую кровь Свою, идет восприять смерть, как преступник на кресте, чтобы спасти Ему всех, — «Един за всех умре» (2 Кор. 5:14). И однако Он предвидит, что большая часть людей погибнет, что имя Его будет хулимо, что кровь Его будет попрана, крест Его поруган многими неверными и нечестивыми. Очевидно, Христос так рассуждал. Вот готовлюсь Я принять чашу таких тяжких болезненных страданий, готовлюсь вкусить такую поносную смерть для того, чтобы привлечь к Себе в рай человеческие души. Не наполнится ли ад ими в преизбытке? Пострадать Я с радостью готов. Умереть Мне не страшно. «Отче Мой… не якоже Аз хощу, но якоже Ты» (Мф. 26:39). Но пострадать Мне без пользы, умереть без того, чтобы спасти многих, вот это ужасно. О, это Мне страшнее смерти! «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Если Иисус Христос так печалится, предвидя муку нечестивых и неверных, то утешается ли Он, предвидя спасение христиан православных? О горе! Это Его еще больше печалит; вот поэтому–то Он особенно и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Христианин значит человек, искупленный страданиями Христовыми от дьявольских мучений; человек, имеющий цену своего спасения в крови Христовой, душа, крестом запечатленная и назначенная к вселению в рай. И скольких христиан привлекает дьявол! Сколько погибает ежечасно душ, приобретенных столь тяжким трудом всей жизни Христовой! Вот это–то и есть самая большая страсть из всех страстей Христовых; испытывая ее, Он и говорит: «Прискорбна есть душа Моя до смерти!»

Когда Он в вертограде начал печалиться и тосковать, то не от того, что предвкушал страдания и смерть Свою, но от того, что предвидел неблагодарность нашу. Не тягость крестная, о которой Он помышлял, а тяжесть наших грехов, которые Он, как Бог, все предвидел, вот они–то и вызвали в Нем болезнь кровавого пота. Мне кажется, что Он так говорил. Иду Я искупить людей, коим следовало бы вечно мучиться во аде; и когда искуплю их столь великими страданиями, таким подвигом на кресте, столь много пролитой кровью, то вновь увижу в этих искупленных Мною людях одного, как Иуду, по своему сребролюбию, Меня продающего, другого, как Петра, клятвами и лжами от Меня отрекающегося, иного, в угоду толпы людской или сильных мира сего Варавву Мне предпочитающего, иного, угодливостью греховной плоти своей Меня уязвляющего, и всех вообще всяким грехом вновь жестоко Меня распинающих. «Кая польза в крови Моей..?» (Пс. 29:10). От тех же самых людей, по любви к которым Я распялся, Я вновь буду к кресту пригвождаться. О, «коя (же) польза в крови Моей..?» Она будет уничтожаться в алтарях неблагоговейными священниками, будет презираться не причащающимися ей мирянами, будет хулима на торжищах, распутиях, в корчемницах и на всех путях житейских; хулима всеми людьми, от малых до великих. О, кая [же] польза в крови Моей. Я Ужели и впредь в церквах христианских будут воспоминаться страдания Мои только, как простая история, ужели и впредь крест Мой будет только, как бы неким театральным зрелищем, коим только услаждаются люди? За кого же пострадал Я? За кого же Я умер? За людей неблагодарных, кои Моего благодеяния или не признают, или совсем не хотят. О, «кая (же) польза в крови Моей?!» Вот почему так «прискорбна есть душа Моя до смерти».

Конечно, христиане, это неблагодарность, превышающая всякое сравнение.

Умер царь Скифский по имени Перисаид, оставив по себе трех сыновей. Желание каждого быть государем вовлекало их в смертоносную брань. Для разрешения спора решили они избрать судьей царя Фракийского, который был другом их отца и решению которого они дали клятву покориться. Тот начал придумывать способы к их примирению и надумал нечто удивительное. Приказал он вырыть тело их отца и повесить на дереве, потом призвал трех братьев и сказал им: «Тот, кто из вас выстрелит из лука в это мертвое тело и кто крепче в него ударит, тот и пусть будет царем». Первый сын взял лук, натянул стрелу, наметил и выстрелил, а потом и другой. Не видите ли в этом неблагодарности, бесчеловечия, жестокости таких сыновей? Но вот пришел и третий сын, взял и приготовил стрелу; но видя, во что ему придется стрелять, исполнился трепетом и, опустив лук из рук своих, сказал: «Я не желаю таким способом стать царем; я лучше откажусь от царства, чем пущу стрелу в тело отца моего». Теперь что же сделал судья? Он именно этого третьего сына и избрал царем.