Уроки Ветхого Завета{192}

Уроки Ветхого Завета^{192}

Этот ряд бесед мы посвятим темам из Ветхого Завета, а именно – отдельным личностям, проблемам и тем житейским положениям, в которых они находились, а также проблемам, которые они сами порой представляют.

Многие из вас слышали имя Адама. Адам – это человек, каким его сотворил Бог изначально. Рассказ первых глав Ветхого Завета в какой-то мере символичен – в том смысле, что он говорит о событиях, происходивших в мире, которого мы больше не знаем, в мире до грехопадения, в мире, который жил, существовал, действовал, рос до момента, когда Бог и человек разошлись, как бы потеряли друг друга. И поэтому, говоря об Адаме, говоря о некоторых других личностях после него, приходится принимать во внимание, что язык этих повествований – это язык нашего времени, а сами события для нас непостижимы. Мы не знаем, что значит вдруг из небытия быть вызванным Богом к бытию, причем не актом насилия, не просто волей Божией, а любовью Божией, говорящей нам: приди, восстань из несуществования! Приди – Я Себя отдаю тебе всей любовью Своей, всей лаской, всей заботой, но вместе с этим Я тебя оставляю свободным. Ты можешь Меня выбрать, ты можешь от Меня отвернуться. Я даю тебе возможность быть и возможность жить, но как ты будешь жить, кем ты будешь – зависит исключительно от твоего решения, от твоего безумия или от твоей мудрости.

Слово «Адам» значит «глина», «земля», «почва». Бог как бы создает Адама из самой сущности творения. В истории Ветхого Завета Адам не является неким завершением всех тварей, которые до него существовали или были созданы. Нет, Бог возвращается к самым основам вещества и из него творит человека, который благодаря этому принадлежит всецело ко всему тварному, к самой последней былинке, к самой малюсенькой песчинке – или к самой лучезарной звезде. Адам создан, призван жить любовью Божией, которая себя ему открывает. И тут, по слову митрополита Московского Филарета, он стоит как бы на хрустальном мосту между двумя безднами. Одна – бездна небытия, откуда его вызвало творческое слово Божие, с другой стороны – над ним ширится, раскрывается до ужаса бездна Божественной жизни. И Адам может пасть, но никогда не сможет вернуться к небытию – он будет как бы бесконечно падать, либо, наоборот, может открыться, рискнуть тем, что уже есть, для того, чтобы приобрести все, что ему может дать Бог.

И таково положение каждого человека на земле. Каждый из нас стоит перед выбором – или перерасти себя, но для этого надо отказаться от того, что у тебя сейчас, вот теперь уже есть, или сказать: нет, я все это сохраню, я буду держаться всего этого. Но кончается это тем, что ты распадаешься, смерть тебя настигает и ничего от тебя не остается, кроме праха, мертвых костей. Каждый человек может узнать себя в Адаме, и каждый человек стоит перед именно этим выбором: героически перерасти себя самого ради такого приобщения Богу, чтобы Божественная жизнь в нем ликовала, действовала, его преображала, или отказаться от этого, но зато рано или поздно распасться в прах.

Что же случилось с Адамом? Если вчитаться в Ветхий Завет, в первые главы книги Бытия, там образно изложена его судьба. Адам живет в саду, который являет собой все мироздание, и в нем два дерева, представляющие собой две параллельные возможности: древо жизни и древо познания добра и зла. Адаму сказано: не прикасайся к плодам древа, которое даст тебе познание добра и зла (Быт 2:17), потому что зло – это уничтожение, зло – это то, чего нет, это зияющая бездна. Можно познать добро и вырасти свыше своей меры, но нельзя познать зло и не разрушиться. Ветхий Завет нам говорит, что Адама стал звать к этому дереву змей. С точки зрения примитивных народов змей, конечно, является опасностью: это существо ползает, никогда прямо не ходит, оно до конца приземлено и вдобавок его жало смертоносно для всякого, кого оно ужалит. Змей представляет собою смерть, но, кроме того, в целом ряде древних религий змей представляет собой изначальную бездну небытия. И поэтому вопрос перед Адамом стоит так: если ты прикоснешься к этому познанию зла, которое есть посильное возвращение в небытие, ты будешь погружен – да, в какое-то изначальное существование земного бытия, но ты в нем погрязнешь и уже не будешь человеком, не будешь живой силой, ты должен будешь в этом погибнуть.

Приобщение к древу жизни – это приобщение к Богу. Есть выражение у апостола Павла: ум Христов (1 Кор 2:16). Мы должны так быть едиными с Богом, чтобы наши мысли, наше восприятие, наше понимание, наше знание вещей было Божие знание, Божие восприятие. Тогда можно, как бы привившись к Богу, соединившись с Ним, сроднившись с Ним, уже начинать понимать то, что вне Бога и вне тебя, но понимать уже изнутри как бы Божией мудрости, Божией реальности. Понимать, что значит небытие, можно только по контрасту, постигая, какая полнота бытия в Боге, как можно вырастать, вечно расти, питаться торжествующей жизнью и знать, что вчера или раньше этой полноты не было; значит, в какой-то другой момент этого не было вовсе, – была или смерть или небытие. И только изнутри приобщенности к Богу можно понимать, что такое добро и что такое зло.

И Адам сделал ошибку: он решил тварным образом узнать, что такое добро и что такое зло. Он решил вне Бога погрузиться в материальный мир и посмотреть: можно жить в нем или нет? И это – опыт тысяч людей, которые отвернулись от Бога или потеряли Бога или которым Господь никогда не был открыт – обстоятельствами или злой волей людей. Такие люди погружены в вещество и должны быть вырваны из него для того, чтобы они могли посмотреть на него и познать его как изумительную красоту, которая постепенно раскрывается, растет, расцветает. Это можно увидеть только как бы извне. Но если ты сам уйдешь ниже корней, то никогда не увидишь ни ростка, ни цветка, ни плода.

По учению некоторых отцов Церкви, которое, впрочем, совпадает с некоторыми научными исследованиями, первый человек был создан, содержа в себе все возможности и мужского, и женского бытия. То есть он не был гермафродитом в том смысле, что он не был и мужчиной, и женщиной, – он был совокупностью всех тех возможностей, которые потом могли расцвести в полноте и женственности, и мужского состояния. Очень интересно видеть в Библии, что Адам был создан, жил, и в какой-то момент – именно не изначально – Бог привел к нему всех существующих животных, и Адам увидел, что он – единственное существо, которое не имеет себе как бы напарника. Он один, а у всех других существ есть женский и мужской пол. И вдруг Адам осознал себя одиноким. В этот момент Бог сказал: не хорошо быть человеку одному, и, как говорится в наших переводах, навел на человека крепкий сон (Быт 2:18, 21).

Это выражение не всегда удовлетворительно, вернее, меня не удовлетворяет. Греческий текст употребляет гораздо более интересное выражение: греческий текст нам говорит, что Адам вошел в состояние экстаза, исступления. Вы меня, может быть, спросите, какая разница? Разница громадная: уснуть – это потерять сознание и быть как бы ниже себя самого, исступление, экстаз – это состояние, когда человек теряет себя, потому что перерастает себя, это состояние восторга по сравнению с состоянием уныния.

И вот в этом состоянии восторга из него как бы рождается Ева. Первая их встреча замечательна. Они встречаются лицом к лицу, Адам смотрит на Еву и говорит: это плоть от плоти моей, это кость от костей моих, это я – и это она. Еврейский текст в этом смысле гораздо более разителен тем, что там употреблены слова иш и иша, мужская и женская форма одного и того же слова. По-русски, когда мы говорим «мужчина» и «женщина», мы употребляем слова очень разные. Да, Адам вдруг осознает, видит, что Ева – это он в женском роде, а Ева смотрит на него и видит, что это – она в мужском, и вместе они составляют всечеловека, и это называется встреча.

Меня очень поражает слово «встреча». Русское слово нам известно. Два человека, которые были врозь или никогда не стояли лицом к лицу, вдруг сошлись. По-сербски слово «встреча» значит «радость», и вот встреча – это ликующая радость, потому что каждый себя видит в другом и одновременно сознает эту двойственность: не он – и он, «он» и «она», можно было бы сказать, а их соотношение – это единство двух. Один немецкий писатель говорил, что их состояние, взаимное отношение – это одна личность в двух лицах. Они на себя смотрят и видят друг в друге полную красоту и себя самих как красоту, как явление вечной красоты, которая теперь пробуждается и может вырасти в полную меру приобщения к Божественной красоте.

Если встреча Адама и Евы является ликующим торжеством, завершением творения, в чем же заключается падение? Каким образом они вдруг оказались врозь? Если вспомнить, что я говорил о том, как человек, вместо того чтобы искать понимания всего созданного в Боге, в Божественном разуме, в Его мудрости, сделал попытку познать сотворенный мир как бы изнутри, погрузившись в него, то вы поймете, что в момент, когда человек потерял Бога, потерял полное с Ним общение, он уже потерял свою цельность. И тогда очень ясно опять-таки, что Адам и Ева, которые предстали друг перед другом как он и она, посмотрели друг на друга и увидели не единство свое, а различие, которое между ними существует. В Ветхом Завете это обозначено тем, что после грехопадения они друг на друга посмотрели и устыдились своей наготы (Быт 3:7). Наготы своей можно устыдиться, только если чужие глаза на тебя смотрят. Когда ты один, ты не стыдишься своей наготы. А здесь вдруг случилось что-то очень страшное. Вместо того чтобы видеть друг друга в полной славе, они вдруг увидели друг в друге – другого, чужого, иного, и их двоица разбилась.

В этом заключается страшное начало того, что происходит тысячелетиями: того, что создало и в Ветхом Завете, и в Новом Завете, и в Церкви, и в секулярном, безбожном обществе те странные, уродливые порой отношения, которые существуют между мужчинами и женщинами. Я говорю сейчас не о половых отношениях, я говорю о том, что опять-таки выражено в Ветхом Завете: мужчина вдруг берет над женщиной власть. Он владеет силой, а женщина к нему льнет, потому что она без него не может, и с другой стороны, она завоевывает у него авторитет лаской, убеждением. И взаимное отношение, которое могло бы быть отдачей себя самого другому без оглядки, быть ликующей любовью, делается, с одной стороны, обладанием, а с другой – защитой или иным способом властвования. Мы это видим особенно в рассказе о женщине, которая погубила Самсона, которая взяла над ним власть, лишила его призвания для того, чтобы привязать его к себе (Суд 16).

И вот то, что было двоицей, стало теперь двумя особями – не двумя лицами, которые именно как лица глядят и видят друг друга, а особями, которые обособлены друг от друга. В этом заключается и падение, и расторжение чуда взаимной любви, чуда видения друг в друге совершенной красоты, которую Бог вложил в каждого из них и в каждого из нас.

Многие думают, будто грехопадение состояло в том, что Адам познал Еву брачной любовью и что в результате этого случилась какая-то катастрофа, потому что это им было не предназначено, – это не так. Это определенно не так по библейскому рассказу. Рассказ нам совершенно ясно показывает, что Адам познал Еву только после грехопадения, и поэтому их физический, телесный брачный союз не мог и не может никаким образом быть рассмотрен как грех сам по себе. Физическое общение мужчины и женщины не греховно, греховно вожделение, греховна бесчувственная жадность. В идеале брак или взаимное общение, которое приводит к нему, начинается в том, что человек другого любит, сердцем любит настолько, что они делаются едиными в духе, едиными в душе, и совершенно естественно, что эта любовь охватывает всего человека, включая и его тело. Просто дивно думать, что и телесность наша участвует в тайне любви, – не обладания, не вожделения, а именно той любви, которая делает двух едиными.

Есть место в одной рукописи Евангелия, не вошедшего в состав канонических книг, где говорится, что спросили Христа: когда придет Царство Божие? И Он ответил: Царство Божие уже пришло тогда, когда двое перестали быть двумя и стали едины. И в Ветхом, и в Новом Завете говорится, что в браке два человека делаются одной плотью, то есть одним живым существом, одной личностью в двух лицах, и, разумеется, в этом не может быть греха по существу. Грех, конечно, может вкрасться. Вкрадывается он постоянно, грех постоянно как бы ждет случая появиться: властвованием одного над другим, физическим голодом, который заменяет собой любовь и ласку, эгоизмом, бесчувствием. Конечно, нет никакого брака в христианском или в ветхозаветном смысле, если соединение двух, мужчины и женщины, начинается с плоти, а не с душевной любви или взаимного единства. Но не в браке грех, не в соединении двух грех, а в том именно, что в таких случаях нет соединения, в том, что когда нет любви, делающей из двух одно, единое существо, тогда это просто общение двух отдельных, друг друга исключающих, друг друга не признающих до конца особей. Это – грех, это прелюбодеяние, это нечистота.

Что же касается греха Адама и Евы или просто – греха человека, всечеловека, то мне кажется, что из Библии абсолютно ясно, что он совершается в момент, когда человек решает самостоятельно познать все тварное, всю тварность, все существующее не изнутри Бога, Который все знает до самых глубин, а изысканием своего собственного ума и опыта. В этот момент человек как бы спиной поворачивается к Богу ради того, чтобы лицом обернуться к окружающему миру. Как сказал один протестантский пастор во Франции еще до войны, у человека, который отвернулся от Бога и стоит к Нему спиной, Бога нет, а единственный источник жизни – Бог, такому человеку остается только умереть. Вот в этом и грех, и последствие греха, – не как наказание, а как неизбежное последствие: нельзя оторваться от Жизни и остаться живым.

По библейскому рассказу, Каин – первый сын Адама и Евы, Авель – его брат. Рассказ о них как будто очень простой, а вместе с тем в значительной мере непонятный. Говорится нам о том, что Каин был земледельцем, Авель – пастухом. Авель принес Богу жертву, которую Бог принял, Каин принес жертву, которая была отвергнута Богом. И разгневавшись, охваченный завистью, Каин убил своего брата (Быт 4:3-8). Казалось бы, совершенно непонятный рассказ. Почему земледельчество Богу не угодно было, почему пастушество было Богу более по нраву?

Если задуматься, то, наверное, можно найти ответ, который для всех нас в той или другой мере пригоден. В чем заключалось пастушество, занятие Авеля? В том, что он был свободен от привязанности. Он не был прикован к земле, он был странником – в хорошем смысле этого слова, то есть он не прирос к земле. Он не был бродягой, потому что у него была настоящая забота о семье, о скоте, привязанность к родителям, привязанность к брату, но он был свободен. Если думать о Каине, то можно себе представить: земля была его уделом, он за нее держался, но и она его держала. Все его заботы, его труд над землей, его семейные отношения его приковывали, он был пленником, и когда он обратился к Богу, то он обратился как пленник земли, а вовсе не как свободный сын, сотворенный Богом для связи с Ним, для дружбы, для любви.

И мне кажется, из этого мы можем тоже извлечь урок. Конечно, кто из нас «странник»? Кто из нас не связан с землей так или иначе? Но быть связанным, как пленник, быть прикованным к своему делу – одно, а делать свое дело как свободный человек, который творчески что-то совершает, – совершенно другое. И каждый из нас может научиться от Авеля той свободе духа, которая позволяет, с одной стороны, делать свое дело, быть человеком до самой глубины души, самым реальным образом, любить своих родных, заботиться о том, что ему поручено, быть чем-то – и вместе с этим не быть в плену ни у чего, быть в состоянии смотреть вокруг себя, дивиться красоте, переживать все глубокое, что нам могут дать природа, жизнь, люди. И с другой стороны, мы можем, подобно Каину, быть связаны, связаться землей, к которой мы приковали себя, делом, которое для нас стало важней любви, дружбы, близких людей, кого бы то ни было. Нам кажется, что «надо» совершить это дело, мы готовы быть пленником своего маленького, может быть, счастья, своей маленькой радости: она моя, я буду ею питаться до конца, а что у других людей может быть радость, горе, нужда – мне дела нет… Вот чему может научить нас рассказ о Каине и об Авеле.

Мне было поставлено два вопроса. Первый вопрос: почему Каин убил Авеля? Почему его могло так возмутить то, что Бог принял жертву его брата и отверг его собственную, чтобы он мог дойти до убийства?

Знаете, то, что совершилось с Каином, совершается ежедневно во всем мире, но не обязательно в форме физического убийства, а в иной форме. Каин оказался перед лицом брата, который для него был как бы воплощением Божиего осуждения. Глядя на своего брата Авеля, он видел, что есть человек, который приемлем для Бога, тогда как он неприемлем. И он поступил так же, как часто поступали люди в древности, как каждый из нас иногда поступает. У него было чувство, что, не будь Авеля, все было бы хорошо: не было бы точки сравнения, все было бы просто, будь Каин один. И он решил убить Авеля, отделаться от него, устранить, чтобы были только он да Бог, он да жизнь.

Вы, может быть, скажете: ну, слава Богу, такого никто из нас никогда не совершал. Неправда! Как часто, когда человек стоит на нашем пути, в том или другом виде – и политически, и житейски, – мы думаем: ах, если бы только его не было, как бы дышалось свободно, как было бы хорошо! Ах, если бы только его не было на свете! И это очень страшная мысль, потому что это каинова мысль. Мы не доходим до того, чтобы убить человека, нет. Но мы как бы доходим до того, чтобы его отстранить, исключить его из нашей жизни, – а это человеку иногда бывает так мучительно, так страшно и так больно. Вот первый вопрос, который был мне поставлен, и вот мой ответ, насколько я могу на этот вопрос ответить.

Второй вопрос: почему, каким образом жертва одного оказалась приемлема, тогда как жертва другого была отвергнута? Речь, конечно, не идет о том, что Бог с большей готовностью принимал один род пожертвований, чем другой. Бог смотрел не на жертву, которая не могла ничего особенного выразить о человеке: тот давал, что мог, давал, может быть, все, что только мог материально, но Бог смотрел в сердце человека. С одной стороны, был человек, который от всего сердца, радостно, как бы принимая в себя всю красоту мироздания, весь смысл мироздания, возвращал Богу в виде дара, с любовью, ликующе то, что ему было дано от Самого Бога, с другой стороны, был человек, который был весь привязан к тому, что у него было, он от этого отделял сколько требовалось, чтобы Богу выразить свою преданность, свое почтение, свою веру посильную, но хотел сохранить землю для себя, отдав Богу подобающую Ему часть. С одной стороны – открытость сердца и открытость рук, с другой – замкнутость сердца, собственничество и из этого собственничества какая-то «подачка» Богу. Вот что является, мне кажется, объяснением этого поступка и этого отрывка из Ветхого Завета.

Раньше чем перейти к более отрадным рассказам о подвижниках веры в Ветхом Завете, я хочу остановить внимание еще на одном мрачном человеке – на Ламехе. Мы о нем знаем чрезвычайно мало; одно только знаем ясно: он сказал своим женам, что если за Каина отомщено будет семижды, то за него – семьдесят раз всемеро (Быт 4:24). И вот о чем я хочу сейчас говорить: о мести. Ламех был чем-то, кем-то обижен. Мы не знаем, кем, не знаем, чем, но для нас важно то, как он отозвался на обиду. Обида для него не мерилась тем, что ему сделали, чем ему досадили, она измерялась только тем, что досадили ему, что он – центр всего и неважно, велика ли обида, мала ли: важно, что некто смел коснуться его – его покоя, его жизни, его достояния (мы не знаем, чего именно). И его ответом была месть. Причем не такая, как позже в Ветхом Завете говорится: око за око, зуб за зуб (Исх 21:24), то есть, если тебя ранили в глаз, не смей наказывать обидчика больше, чем ты был им ранен. Если тебе сделали нечто и ты захочешь как бы «отплатить», отплачивай, но не прибавляй ничего, никакой мести к тому, что тебе сделали. Это, конечно, в Евангелии превзойдено заповедью о прощении, но в примитивном обществе это уже имело огромное значение сдерживающей силы. Ламех стоит как образ человека, который не только не может простить, но даже неспособен быть справедливым, потому что справедливость, судебная справедливость может потребовать, чтобы человек был наказан равным, но не большим образом, скорее всего – меньшим образом: цель наказания – привести его к сознанию, а не заставить страдать столько же или даже больше, чем он заставил страдать другого.

Вот чего Ламех не сумел сделать. Он не сумел посмотреть на того, кто его обидел, или глубоко ранил, или обездолил, и подумать: какой он несчастный человек! Если бы только он мог раскаяться, если бы только он мог понять, он был бы новой тварью и мы тогда могли бы обнять друг друга и назвать друг друга братьями!

Авраам жил, как теперь можно было бы выразиться, в языческой стране, он сам в то время был тем, что мы теперь назвали бы язычником, но он был человек праведный, стремящийся всей душой, всем своим существом к почитанию Бога, к познанию Бога, к служению Ему, к верности – ради Бога – и людям. И вот в какую-то ночь он услышал голос, назвавший его по имени: Авраам. Он понял, Чей то был голос. Звучал ли этот голос в его ушах или в его сердце, мы знать никогда не будем, мы одно знаем: когда он услышал этот голос, он узнал сразу, внутренним чутьем, что с ним говорит Живой Бог; он спросил этого своего Бога, чего Тот от него ожидает, и Бог ему ответил: Он приказал Аврааму выйти из своего народа, выйти из своего племени, удалиться от самых близких людей и идти, куда Бог его поведет. В каком-то отношении это возвращение к состоянию Авеля: будь свободен от всего, что тебя связывает, порабощает, приковывает к земле, и иди, и Я буду тебя вести – вести внутренним чутьем, вести обстоятельствами твоей жизни, вести туда, куда Я хочу тебя привести в конечном итоге. И Авраам встал, собрал свою семью и ушел. Ушел, если можно так выразиться, «куда глаза глядят», не зная, куда он идет, зная только одно: что Бог верен, что Бог не лжет и что Бог призвал его идти куда-то с какой-то целью. И его доверие к Богу было настолько сильное, простое, что он никакого вопроса Богу не поставил, не спросил «куда?» и «зачем?», а только пошел как бы по вдохновению, услышав этот зов. И пришел он в ту землю, которую назвал землей обетованной (мы в христианскую эру называем ее Святой землей), и там он осел (Быт 12:1-8).

Это первая черта, которую мы находим в вере: способность поверить Богу, способность быть уверенным в том, что превосходит наши пять чувств. Бог не давал Аврааму никакого знака извне, Он говорил к нему как бы из сердца в сердце, из ума в ум, из души в душу, и созвучье между его душой и гласом Божиим оказалось настолько совершенно, что Авраам отозвался немедленно и всецело и пошел туда, куда ему Бог назначил идти. Это первая черта веры: способность быть уверенным в том, что происходит в твоем сердце, в твоем уме, не потому, что есть какие-то доказательства, а потому, что есть внутренняя уверенность. Это относится не только к вере в Бога. Мы так, например, относимся к опыту любви. Мы уверены, что полюбили этого человека, не потому, что у него такие или другие свойства, а потому, что это он или она. Это относится также к нашему восприятию красоты. Мы восклицаем: «Как прекрасно!» – и не можем объяснить, не можем разложить красоту на составные части. Мы уверены в ней раньше, чем сумеем ее разобрать и объяснить.

Итак, ночью Авраам вдруг услышал голос (не обязательно извне, может быть, внутри себя), зовущий его, и в этом голосе узнал зов Божий, поднялся, все оставил и пошел туда, куда приведет его Господь. В этом он поверил себе самому, поверил, что тот опыт, который он пережил, является подлинным, реальным опытом, что это была не иллюзия, не сон, не какой-то обман чувств, что действительно нечто в нем прозвучало, и если он хотел остаться честным до конца по отношению к себе, ему не оставалось никакого иного выхода, как последовать зову.

Это бывает и с нами. И мы иногда слышим внутри себя голос, который называем совестью. Это может быть откровение из самых глубин наших, голос Божий, который нам то или другое повелевает или зовет куда-то, и мы не можем оставаться до конца цельными, добротными людьми, если не последуем этому голосу. Это требует очень большого мужества, большой смелости порой, и, конечно, легковерно за этим следовать нельзя. Но Авраам не отнесся к этому легковерно; только когда он убедился, что это действительно не мечта, не фантазия, а что-то пришедшее к нему не как бы извне, но из самых глубин бытия, он покорился этой воле и ее исполнил. И в этом опыте он не только услышал волю Божию, он каким-то образом на самых глубинах своего бытия (простите, что я снова употребляю это слово) познал Бога, он Его узнал. Он теперь знал, каким голосом говорит совесть, каким голосом говорит правда, каким голосом говорит истина. И он пошел. И следующий шаг был обусловлен именно тем, что он был уверен в Боге, а не в том только, что он слышал о Нем или от Него.

Другим откровением Божиим ему было сказано, что родится у него сын, который будет зачатком целого большого народа. Родился сын, был назван Исааком, и вдруг тот же голос Божий говорит Аврааму: возьми своего сына, поднимись на гору и принеси его в жертву Мне – то есть убей (Быт 22:1-13). Каждый из нас обернулся бы к Богу, к звуку голоса и сказал бы: да помилуй, Господи, Ты же Себе противоречишь! Ты же Сам мне обещал, что этот мальчик будет началом целого бесчисленного племени! Авраам поверил Богу больше, чем он мог поверить слышанным словам, больше, чем он мог поверить себе самому. Он взял Исаака, поднялся на гору, и этим показал не только то, что способен веровать, то есть быть совершенно уверенным, что с ним говорит Бог, он показал, что вырос в такую меру общения, близости с Богом, что смог Ему поверить без остатка, довериться Ему даже против всякой логики, против всякой очевидности. Просто потому, что говорит Бог, Которому он верил, Которого он познал, он смог Ему поверить и соответственно поступить. И Бог не обманул Авраама. Он его испытал до конца, но когда речь дошла до убийства, до смерти этого мальчика, тогда Бог остановил его руку, и взамен этого мальчика, своего сына, Авраам принес в жертву Богу барана, который там запутался рогами в траве.

Вот здесь второй вид веры: сначала была уверенность, затем все увеличивающееся общение с Богом и познание Его, которое завершилось полным доверием, полной готовностью не сомневаться в Нем, что бы Он ни сказал, в уверенности, что Бог есть Бог мудрости и Бог любви.

Можно поставить перед собой вопрос: зачем Богу надо было испытывать Авраама, требовать от него, чтобы он собственного своего сына принес в жертву? Мне думается – и это уже взято не из Священного Писания, а просто из жизни, из опыта, – что только тогда можно сказать, что я абсолютно твердо стою на своих убеждениях, только тогда можно сказать, что я уверен в том, что делаю, или доверяю до конца тому, кому я подчинен, когда передо мной стоит испытание смерти. В древности говорили: «Имей память смертную». Когда нечто подобное говоришь современному человеку, он отвечает: неужели я должен помнить о смерти все время, неужели тень смерти должна ложиться на всякую радость, на все мое счастье, неужели она должна закрывать передо мной всю красоту вселенной, мою дружбу, мою любовь, мою радость? так жить нельзя! Но вовсе не об этом говорили в древности. Эти слова означали: если твоя вера, твои убеждения, твоя верность не способны устоять перед опасностью и испытанием смерти, тогда лучше не говори о них.

Бог действительно испытал Авраама самым страшным испытанием, потому что испытать человека его собственной смертью – громадное испытание, но не конечное: испытание человека опасностью или смертью самого любимого, самого дорогого существа являет полную меру его величия. И Бог действительно измерял не только доверие Авраамово, не только его веру, не только его готовность слушаться Его, но его человеческое величие. Насколько он велик? Достоин ли он называться человеком или он просто – ну, человечек, как все мы бываем: живем, трудимся и не всегда достойны не только Бога, а и самих себя? И вот мне кажется, что это испытание смертью очень важно. Я это переживал, скажем, во время войны, когда мы все были перед опасностью смерти в армии и когда каждый человек вдруг показывал себя в полной мере своего величия или своей низости. Некоторые люди, совершенно незаметные в обычной жизни, вдруг вырастали в громадную меру величия, а были такие, которые казались героями, а перед лицом смерти оказывались без сил. Вот почему, мне кажется, это испытание Авраама смертью очень важно; оно очень важно и в нашей жизни.

Вот где острие меча, вот где перед нами ставится вопрос о том, что сделал Бог: Он действительно испытал Авраама последним испытанием, и Авраам вышел из него победоносно, во всем величии подлинного человеческого роста.

Я хочу сказать еще две вещи об Аврааме. Вы наверно помните, что характерной чертой в личности Авраама и в его отношении с Богом было то, что зовущий его голос не манит его куда-то в неизвестное, а определенно зовет в будущее. А второе: что при всех обстоятельствах он оставался верным тому, что Бог ему велел. Пример этого мы видели в рассказе о заклании Исаака, как Авраам не противопоставил одно речение Бога другому, а просто предоставил Богу решать неразрешимую для него самого проблему – и Бог ее разрешил. Из этого отношения полного доверия и совершенной уверенности в Нем – в чем и заключается вера – вырастает новое отношение между Богом и Авраамом. Конечно, Бог изначально глубоко знает и понимает Авраама, но из того, что случается, и Авраам начинает Бога понимать и знать. Он не противоречит Ему, но вместе с этим в рассказе о том, что Бог решил уничтожить Содом и Гоморру, два города, которые были преисполнены злом, Авраам обращается к Богу с мольбой о том, чтобы Он пожалел людей (Быт 18:23-33). Неужели можно сказать, что у Авраама было больше сострадания к грешникам, чем у Бога? Конечно, нет. Если мы могли бы это сказать, мы должны были бы сказать, что Бог ниже Авраама в Своем нравственном облике. Нет, но дело в том, что Авраам так сроднился с Богом, так глубоко Его понял, так переживал то, что является как бы сущностью Божией: Его любовь, Его сострадательную, крестную любовь, что, когда перед ним предстал суд Божий, он встал в защиту грешников – не против Бога, а как бы вместе с Богом сопереживая ужас их возможной погибели. Если хоть пятьдесят человек праведников будет, неужели Ты погубишь этот город? Нет, говорит Бог, не погублю. А если только тридцать? или двадцать? или десять? – Нет. Но не оказалось и десяти. Ударение я сейчас ставлю не на числе грешников, а на том, что Авраам так мог говорить с Богом, потому что он вместе с Ним сопереживал боль, острую боль о том, что эти люди не могут продолжать свое существование на земле, – не потому, что они землю порочат, а потому, что это их собственная погибель: лучше им не жить, чем продолжать так грешить, как они грешили (Быт 18:22-32).

Это может нам напомнить рассказ о потопе, о том, как Бог сказал: этим людям дальше жить нельзя, они стали плотью, духа в них больше не осталось, они сосредоточились только на земном, только на вещественном, ничего у них не осталось, что могло бы сделать их родными Мне и быть для них путем в вечность (Быт 6:3). Вот это первый пример того, как вера Авраама и его доверие к Богу так сроднили его с Богом, что он Богу говорил то, что лежало на сердце Самого Творца и Спасителя.

Хочу сказать нечто о Моисее как о прообразе Спасителя Христа. Это тема не новая, святые отцы об этом говорили и писали.

Моисей является освободителем, и Христос – Освободитель рода человеческого. Конечно, такая параллель еще недостаточна, но если взять рассказ из жизни Моисея и как бы перекинуть его в эпоху Христа, то мы можем видеть следующее. Еврейский народ пришел в Египет свободным. Через несколько столетий он оказался в рабстве у местных жителей, и евреи тосковали по времени, по дню, когда Бог их выпустит на свободу, то есть даст им возможность быть самими собой, не быть порабощенными. И вот в какой-то день встал в среде этого народа Моисей, человек, который был одним из них, – и вырос в какую-то новую меру своего сознания, в такую, что мог узнать Бога, как никто из его современников среди евреев не узнавал. Об этом говорит рассказ о купине неопалимой (Исх 3:2 и след.). Находясь в пустыне, Моисей вдруг увидел куст, который горел и не сгорал. Когда Моисей подошел, голос сказал ему: сними обувь, потому что земля, по которой ты ходишь, священна. Она священна тем, что в сердцевине этого пространства горит куст Божественным огнем. Куст оставался кустом и вместе с тем горел, как огонь. Это было первое откровение Моисею того, что представляет Собой Бог. Бог является пламенем, огнем, который все может превратить в то, что Он Сам представляет Собой. Все мы призваны стать как бы купиной неопалимой – каждый из нас в отдельности и все мы вместе. И узнав Бога таким, каким Моисей Его теперь видел – как огонь, который не поедает, а преображает свою тварь, – он вернулся к своему народу, взглянул на то, что происходило, и услышал голос Божий: выведи этот народ. И Моисей вывел еврейский народ из плена.

Почему Бог выбрал именно Моисея? Он его призвал, Он ему сказал: тебе идти, тебе выводить народ. Моисей даже сопротивлялся, говорил: я не могу, я заикаюсь, не мне идти. Он не хотел идти, он нехотя пошел на это. Почему Бог его выбрал и почему Моисей все-таки послушался?

Тут, мне кажется, очень важная черта всей истории Ветхого, Нового Завета, я бы даже сказал – всего человечества. Научные открытия, литературные произведения – это плод человеческого гения и одаренности, но решающее действие очень часто производится людьми как будто заурядными, которые ничем не отличаются, но у них горит сердце, у них непреклонная воля и они верят во что-то большее того, чем живут все окружающие. Если вы подумаете о разных преобразованиях, которые происходили в течение всей истории человечества, то увидите, что эти преобразования совершали не обязательно гении, а люди, у которых было чистое сердце и видение.

И вот Моисей оказался таким человеком, причем у него были свойства, которые как будто делали его неспособным на это: он был гугнивый, то есть заикался (Исх 4:10), он ничем особенно не выдавался. Но он встретил Бога лицом к лицу; и бросив взор на своих единоплеменников, увидел в них то, что они собой представляли: народ, призванный к свободе, к творчеству, народ, кому предначертано быть почвой, из которой родится будущее человечества. И Моисей нашел в себе – не силы, а послушливость, он отдал свою волю Богу. И когда между Богом и Моисеем шла речь о том, что он должен вывести евреев из плена, он замечательно сказал Богу: но Ты с нами пойдешь? если Ты с нами не пойдешь, нам идти незачем. Он знал, что речь идет не о том, чтобы высвободиться из плена и создать новую гражданскую родину, а о том, чтобы стать Божиим народом и создать такое Царство, где бы царствовал Бог, где все были бы Божиими слугами, Божиими священниками, богопочитателями. Это и делает Моисея великим.

Святые отцы устанавливали некоторую параллель между Моисеем и Христом. Спаситель земли не был царем, не был вельможей, не был властителем. Он был неизвестным из Назарета. С точки зрения людей за этим ничего не стояло. Да, Он был Богом, ставшим Человеком, но в глазах Своих современников Он был одним из них; и немудрено поэтому, что Нафанаил, когда ему сказали, что в лице Иисуса Христа ученики нашли Спасителя, Христа, Мессию, возразил: может ли что хорошее выйти из Назарета? (Ин 1:46). Кана Галилейская, где жил Нафанаил, на расстоянии нескольких километров от Назарета. Что бы вы сказали, если бы вам кто-то заявил, что живущий на расстоянии нескольких километров молодой человек, которого вы знали чуть ли не с детства, оказывается – Сын Божий воплощенный? В этом и есть некоторая параллель. Христос был послушен Богу до конца. Как человек, Он не выделялся какими-либо земными особенностями. Всякий, кто Его видел, мог узнать себя в Нем. Никто не мог сказать: ну да, Тебе-то хорошо, Ты вельможа, Ты богат, Ты знатен! Всякий мог сказать: да ведь Он один из нас, Он – как все, и посмотри, что Он нам говорит. Он говорит, что мы призваны быть свободными! За таким человеком можно пойти.