III. СЛУЖЕНИЕ ЛАИКОВ B ОБЛАСТИ СВЯЩЕННОДЕЙСТВИЯ.

III. СЛУЖЕНИЕ ЛАИКОВ B ОБЛАСТИ СВЯЩЕННОДЕЙСТВИЯ.

1. Отстранение лаиков от священнодействия, происшедшее в истории, было результатом проникшего в церковное сознание учения, которое рассматривает их, как непосвященных, в противоположность клирикам, особенно священной иерархии, как посвященным. Это отделение постепенно влияло на весь литургический строй жизни, в котором незаметно стирались все следы священнического служения лаиков. С затемнением этого служения вновь появляется завеса, как в Ветхом Завете, отделяющая святыню от народа.

Основы литургической жизни сложились ранее, чем в сознании христиан возникло различие между посвященными и непосвященными. Тем не менее много в ней было изменено и приспособлено к новым понятиям. Если лаики — biwtikoi, то доступ к святыне и в святилище для них закрыт или почти закрыт. Святилище — алтарь — сначала постепенно отделяется от народа, а затем совсем закрывается от него иконостасом [60]. Церковная власть настаивает на том, что доступ в алтарь открыт только посвященным, и прежде всего, конечно, священству. По 69–му правилу Трулльского собора «никому из всех, принадлежащих к разряду мирянь (en laikoij), да не будет позволено входити внутрь священнаго алтаря (qusiasthriou). Но по некоему древнейшему преданию, отнюдь не возбраняется cie власти и достоинству царскому, когда восхощет принести дары Творцу» [61]. По поводу этого правила Вальсамон писал: «каким обpaзом в божественное святилище преславного храма Господа нашего Иисуса Христа на о. Халки беспрепятственно входит всякий желающий — я не знаю… Заметь настоящее правило и никак не дозволяй мирянам входить в святой алтарь храма. Я, впрочем, много употреблял старания, чтобы воспрепятствовать мирянам входить во святой алтарь храма пресв. Госпожи моей Богородицы Одигитрии, но не мог достигнуть успеха: говорят, что это древний обычай и не должно возбранять» [62]. Поразительно, что простые византийские греки — ocloj [63] для Вальсамона — сохранили древний обычай, а мудрейший византиец забыл об этом древнем обычае или не хотел вспомнить о нем, хотя и должен был уступить народу. Византийское богословие твердо держалось этого правила и стремилось ввести его в практику, видя в нем выражение принципа отделения священства от народа. «Алтарь отделен только для лиц священных», писал 3онара в своем толковании этого правила Трулльского собора [64]. Более прямой и менее дипломатичный, чем Вальсамон, он чувствовал некоторое смущение, что это самое правило разрешило вход в алтарь царю, когда oн приносит дары Богу. «Предоставив царю это преимущество, отцы как бы в оправдание себя упомянули о власти и достоинстве, говоря как будто так: и ему, как мирянину, не должно бы входить в алтарь, но ради власти и достоинства предоставлено ему это преимущество по изначальному преданию о сем древнейших отцова [65]. Зонара видел в разрешении царю входить в алтарь исключение, лишь подтверждающее правило. Рассуждения Вальсамона иные. Считая, как и Зонара, что алтарь отделен для священства, он не смущается признать архиерейское достоинство василевса. «Относительно царей некоторые, держась буквы сего правила, говорили, что им не должно возбранять входить внутрь алтаря тогда, когда хотят принести дар Богу, но не тогда, когда захотели бы войти внего для одного поклонения. А мне rrpeдставляется это не так. Ибо православные императоры, с призываннем Св. Троицы назначая патриархов и будучи помазанниками Господа, невозбранно, когда захотят, входят во св. алтарь, и ходят и делают знамение креста с трикирием, как архиереи. Они предлагают народу и катехизическое учение, что предоставлено одним местным архиереям. В 19–м слове Иудейских древностей Иосифа Флавия находится следующая императорская подпись: Тиверий Клавдий, Кесарь Август Германик; величайший архиерей, консул, во 2–й раз облеченный трибунской властью. А как царствующий император есть и помазанник Божий по причине помазания на царство, а Христос и Бог наш есть, между прочим, и архиерей, то благословно и императору украшаться архиерейскими дaровaниями» [66]. Сакральные римские понятия настолько не вызывали возражений, что в качестве основания архиерейского достоинства василевса Вальсамон приводит и то, что римский император был «pontifex maximus». Древний обычай хранящийся в Церкви Вальсамон забыл, но зато помнил римское сакральное предание. Церковная жизнь вопреки 69–му правилу Трулльского собора, сохранила этот древний обычай, и мирянам, если не разрешается, то и не возбраняется входит а алтарь.

«Алтарь отделен только для посвященных — to qusiasthrion monoij toij ierwmenoij afwristai», потому что святилище отделено от народа. Один из самых крупных православных канонистов Никодим Милош считает, что «с древнейших времен церкви воспрещено было входить в алтарь всяком, кто не принадлежит к клиру, в виду таинственности приносимой в алтаре бескровной жертвы» [67]. Оставим в стороне правильность утверждения о древности воспрещения, как и следующее замечание, что это общее правило восточной и западной церкви, но спросим, почему таинственность бескровной жертвы, приносимой в алтаре, может мешать мирянам входить в алтарь? Где и в чем здесь объяснение? Таинственность жертвы, приносимой в алтаре? Но «я от Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был взял хлеб и возблагодарив, преломил и сказал…» (I Кор. 11,23–24) и «чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приношение крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение тела Христова?» (I Кор. 10,16). Ап. Павел считал, что ему дана благодать, чтобы «благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям многоразличная Премудрость Божия» (Еф. 3,8–10). Многоразличная Премудрость Божия открыта всем, а потому не по причине таинственности жертвы, приносимой в алтаре, воспрещен вход мирянам, а потому что миряне, как непосвященные, не могут приближаться к святилищу, — от них, как непосвященных, должна быть скрыта по возможности великая мистерия.

Желанием скрыть от непосвященных то, что делается в алтаре, объясняется и чтение священником про себя тайнодейственных молитв. Мы даже не можем ставить вопрос, знала или нет первоначальная и древняя церковь тайное чтение молитв, настолько оно находится в противоречии со всей литургической ее практикой. «Потом к предстоятелю братий приносятся хлеб и чаша воды и вина: он, взявши это, воссылает именем Сына и Духа Святого хвалу и славу Отцу всего и подробно совершает благодарение за то, что Он удостоил нас этого. После того, как он совершит молитвы и благодарение, весь присутствующий народ отвечает: аминь» [68]. Когда в церкви появилась «disciplina arcani», то она относилась к тем, кто не состоял еще в Церкви, т. к. от верных ничего не было скрыто в Церкви. Тайный гнозис, о котором говорили Климент Александрийский и Ориген, не имел отношения к литургическим актам, которые полностю были открыты всем верным, но к более полному знанию, котороe

постепенно раскрывается в зависимости от личного совершенствования каждого верующего. Практика тайного чтения молитв вошла в Церковь ранее VI–го века, т. к. с нею боролся уже император Юстиниан, который в 137–й новелле предписал, чтобы «святыя возношения с возгласомь от святейшихь епископов и пресвитеров произносимы были Богу нашему Ииcycy Христу с Отцем и Духом» [69]. Довольно наивно и слишком неуважительно объяснять чтение молитв про себя небрежением пресвитеров и епископов, стремящихся таким образом сократить продолжительность литургии. Еще менее можно объяснить тем, что указание литургических чинов «mustikwj» было неправильно понято, как тайное чтение. Как раз именно наоборот «mustikwj» и было правильно понято, как таинственное, мистическое и потому молитвы стали читаться тайно от народа: от непосвященных таинственность произносимых молитв должна быть закрыта. Мистерии coвepшается втайне от непосвященных, и только мисты посвящены в эту тайну. Случайно ли в «Церковных канонах» епископы названы «mustai»? [70]. Через много веков принят был, правда, не сам термин, но его содержание.

Древний образ причащения — так как причащаются ныне священнослужители в алтаре — был достоянием всех членов Церкви. «По сему, аще кто хощеть во время литургии причаститися пречистаго Тела и едино с Ними через причастие быти (wste ei tij tou acrantou swmatoj metascein en to thj sunaxewj boulhqeih kairw…): руки да слагает во образ креста и да приемлет общение благодати. Ибо из злата или иного вещества вместо руки некия вместилища устрояющих для приятия божественнаго дара и посредством оных сподобляющихся отнюдь не одобряем, яко предпочитающихь Божию образу вещество бездушное и подчиненное рукам человеческим» [71]. Вопреки этому правилу, выражающему древнейшее предание Церкви — «ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пиете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он приидет» (I Кор. 11,26) — засвидетельствованное всей древней христианской письменностью, начиная с Иустина Мученика, устанавливается различие в образе принятия св. Тайн [72]. Все тот же Вальсамон по поводу этого различия говорил, что оно не вызвано «недостоинством мирян, а что так передала истинная вера, страх Божий и настоящее благоговение» [73]. Это скорее попытка уйти от объяснения, чем само объяснение. Почему истинная вера, страх Божий, настоящее благоговение должны изменить древний образ причащения для лаиков и для большинства членов клира? И разве истинная вера, страх Божий и настоящее благоговение только лишь мирянская добродетель и от нее свободны высшие степени священства? Объяснение, конечно, не может лежать в этом, как оно не лежит в доводах чисто практического характера, а в учении о мирянах, как непосвященных.

Как ни незначительны изменения в литургическом строе жизни, они тем не менее указывают, что древнее предание и учение о священническом достоинстве всех членов Церкви было нарушено во имя возникшего учения о различии между посещенными и непосвященными. Вероятно, простой народ долго хранил истинное предание, но школьное богословие забыло о нем или не хотело помнить. Вальсамон в своем толковании не вполне ясного для нас 58–го правила Трулльского собора [74] говорил: «мирянам не должно дерзать это (преподавать себе св. Тайны) тогда, когда присутствуют епископ или пресвитер, — или диакон, могущие прикасаться к святыне. Итак, говорят некоторые по противоположению, когда никто из этих не присутствует, по настоятельной необходимости беспрепятственно можно преподавать самому себе божественную святыню. Но я не так думаю: ибо не должно допускать такого дерзновения посредством толкования и противоположения» [75]. Толкование Вальсамона на это правило свидетельствует, что в церковной жизни Византии в его время существовали разные мнения относительно содержания этого правила, но Вальсамон твердо держался того взгляда, что прикосновение лаиков к божественной святыне является дерзновением, подлежащим наказанию. Вместе с тем, это толкование еще раз свидетельствует, что для Вальсамона не моральное недостоинство вызвало различие в образе причащения, а таинственное и мистическое. Мистически достойны принять участие в Тайной вечери тем образом, как совершил ее сам Христос, только посвященные в высшие степени священства, а остальные мистически неспособны коснуться св. Тайн. «Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими» возглашает каждый верный перед причащением, а вместе с тем миряне причащаются в тот момент, который в литургии по символическому ее толкованию представляет явление воскресшего Христа.

2. Таковы литургические отражения отделения церковного народа от клира, как результат учения о лаиках, как непосвященных. Это учение повлияло и на самые литургические чины. С внешней

стороны эти чины в современной форме как–будто не оставляют места для священнодействия мирян, но внутренняя основа богослужения, особенно тех чинов, которые не претерпели очень значительных изменений, не была затемнена окончательно процессом отделения мирян от клира, и продолжает свидетельствовать о совершении священнодействий всем народом совместно со своими предстоятелями.

В этом отношении особенно важно таинство Евхаристии, как основное среди остальных. Даже в современных чинопоследованиях этого таинства имеются ясные указания о священном достоинстве народа Божия. Для большей убедительности мы обратимся к ним, а не к более древним чинопоследованиям [76]. В Евхаристическом каноне литургии Иоанна Златоуста молитва благодарения есть общая молитва всей Церкви. «О сих всех Тя благодарим, и единороднаго Твоего Сына, и Духа Твоего Святаго, о всех, ихже вемы и их же не вемы, явленных и неявленных благодеяниях бывших на нас. Благодарим Тя и о службы сей, юже от рук наших прияти изволил еси, аще и предстоят Тебе тысящи архангелов и тьмы ангелов…» — благодарит весь народ через своего предстоятеля, собранный для принесения Евхаристической жертвы в своем общем служении Богу и Отцу Господа Иисуса Христа. В следующей за ней молитве вся Церковь, а не один только епископ или пресвитер, молится: «С сими и мы блаженными силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: свят еси и пресвят, Ты, и единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый.. иже пришед, и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Самь Себе предаяше за мирский живот…». В молитве перед благословением св. Даров призывается св. Дух на весь народ и на предлежащие дары. «Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия дары сия». Это моление о ниспослании Духа Святого «на ны» перед самым совершением таинства Тела и Крови свидетельствует, что совершителем таинства является не один предстоятель, а весь народ в целом. Еще более ясно эта мысль выражена самим Иоанном Златоустом: «Есть случаи, в которых священник не отличается от подначального, например, когда должно причащаться страшных тайн. Мы все одинаково удостоиваемся их; не так, как в Ветхом Завете, где иное вкушал священник, иное народ, и где не позволено было народу приобщиться того, чего приобщался священник. Ныне не так; но всем предлагается одно тело и одна чаша. И в молитвах, как всякий может видеть, много содействует народ. Так например, о бесноватых и о кающихся совершаются общие молитвы священником и народом, и все читают одну молитву — исполненную милосердия. Равным образом, когда изгоняем из священной ограды недостойных участвовать в святой трапезе, нужна бывает другая молитва, — и мы все вместе повергаемся на землю, и все вместе встаем [77]. Когда опять наступает время преподания и взаимного принятия мира, все равно друг друга лобзаем. При самом также совершении страшных тайн священник молится за народ, а народ молится за священника, потому что слова: «co духом твоим» означают не что иное, а именно это. И молитвы благодарения также общие, — потому что не один священник приносит благодарение, но и весь народ [78]. Получив сперва ответ от народа, и потом согласие, что достойно и праведно совершаемое, начинает священник благодарение. И что удивительно, если вместе со священником взывает и народ, когда он возносит эти священные песни совокупно с самими херувимами и горними силами» [79]. И весь народ, участвуя в благословении даров, ответствует на тайнодейственные слова предстоятеля через «аминь». В современном чине этот «аминь» должен произносить либо диакон, либо священник, но о том, что он произносился всем народом, мы имеем непреложные свидетельства из литургической практики первоначальной и древней церкви. «Потом к предстоятелю братий приносится хлеб и чаша воды и вина: он, взявши это, воссылает именем Сына и Духа Святого хвалу и славу Отцу всего и подробно совершает благодарение за то, что Он удостоил нас этого. После того, как он совершит молитвы и благодарение, весь присутствующий народ отвечает: «аминь» [80]. Дионисий Александрийский, в своем известном послании в связи со спорами о крещении еретиков, рассказывает о каком–то верном, который усумнился в истинности своего крещения. «Быв при недавнем крещении присоединившихся и выслушав вопросы и ответы, он пришел ко мне с плачем и с самосокрушением и, упав мне в ноги, начал исповедываться и каяться, что крещение принятое им от еретиков было не таково и не имеет ничего общего с нашим, потому что оно исполнено нечестия и богохульства. Говоря, что душа его сильно страдает и что от тех нечестивых слов и действий у него даже нет дерзновения возвести очи к Богу, он просил меня преподать ему истиннейшее очищение, усыновление и благодать. Но я не решился это сделать, сказав, что для сего довольно долговременного его общения с Церковью, что я не дерзаю снова приготовлять того, — кто внимал благословению даров, вместе с другими произносил аминь, приступал к трапезе, протягивал руки для принятия св. Пищи, принимал ее и долгое время приобщался Тела и Крови Господа Нашего Иисуса Христа» [81]. Через два века это же самое подтверждает и Феодорит Киррский: «лаик после возгласимых молитв, ответствуя аминь, становится

участником награды молений, ничем не менее того, кто оные в собрании произносит» [82]. Таинство Тела и Крови совершается не священником, а молитвенным призывом всей Церкви, всего народа Божьего, собранного во всей своей совокупности. Предстоя всему. народу Божию — невидимым силам небесным, святым и народу, стоящему во храме и всем членам Церкви, живым и усопшим, епископ или пресвитер совершает Таинство совместно со всеми, из которых каждый верный совместно с другими является также совершителем Таинства.

В литургии Василия Великого совместность совершения Таинства выступает еще яснее. В ней соответствующая молитва благодарения так читается: «Сый Владыко, Господи Боже Отче Вседержителю поклоняемый! достойно яко воистинну, и праведно, и лепо великолепию святыни Твоея Тебе хвалити, Тебе пети, Тeбe благословити, Тебе кланятися, Тебе благодарити, Тебе славити единаго воистинну сущаго Бога, и Тебя приносити сердцем сокрушенным и духом смирения словесную сию службу нашу: яко Ты еси даровавый нам познание Твоея истины». И далее в следующей молитве: «С сими блаженными силами, Владыко человеколюбче, и мы грешнии вопием и глаголем: свят еси яко воистинну и пресвят, неесть меры великолепию святыни Твоея… и пожив въ мiре сем, дав повеления спасительная, отставив нас прелести идольския, приведе въ познание Тебе истиннаго Бога и Отца, стяжав нас себе люди избранны, царское священiе, язык свят [83]: и очистив водою, и освятив Духом Святым, даде себе измену смерти, в нейже держими бехом, продани под грехом… Остави же нам воспоминания спасительнаго Своего страдания сия, яже предложихом по его заповедем: хотя бо изыти на вольную и приснопамятную и животворящую свою смерть, в нощь, в нюже предаяше Себе за живот мiра, прiем хлеб на святыя Своя и пречистыя руки, показав Тебе Богу и Отцу, благодарив, благословив, освятив, преломив…». Христос оставил воспоминание Своего спасительного страдания не одним только священнослужителям, а всему народу Божьему — царскому священству, народу святому избранному, по выражению самого текста литургии, — который, как и в литургии Иоанна Златоуста, совместно с ангелами, архангелами, херувимами и серафимами поет ангельскую победную песню. «Поминающе убо, Владыко, и мы спасительная его страдания, животворящий крест; тридневное погребение, еже изъ мертвых воскресение, еже на небеса возшествие, еже одесную Тебе Бога и Отца седение, и славное и страшное Его второе пришествие». «Сего ради, Владыко пресвятый, и мы грешныи и недостойнии раби Твои, сподоблшиися служити святому Твоему жертвеннику не ради правд наших…, дерзающе приближаемся святому Твоему жертвеннику: и предложше вместообразная Святаго Тела и Крове Христа Твоего, Тебе молимся, и Тебе призываем, Святе святых, благоволением Твоея благости приити дyxy Твоему Святому на ны и на предлежащыя дары ciя, и благословити я, и освятити, и показати». Весь народ, как царственное священство, сподобился служить святому жертвеннику, и на весь народ, как и в литургии Иоанна Златоуста, призывается Дух Святой. «Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, т. е. плоть Cвою, и имея великого Священника над домом Божьим, да поступаем с искренним сердцем…» (Евр. 10,19–22). И это дерзновение осуществляется всякий раз, когда народ Божий в литургии дерзающе, приближается святому жертвеннику. В молитве после благословения даров весь народ молится устами предстоятеля: «Нас же всех, от единого хлеба и чаши причащающихся, соедини друг ко другу, во единаго Духа Святаго причастие: и ни единаго нас в суд или во осуждение сотвори причаститися святаго Тела и Крове Христа Твоего». Это «нас» не может относиться к одним священнослужителям, ибо от единого Тела и Чаши причащаются не только они, но и весь народ. «Чаша благословения, которую (мы) благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который (мы) преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова? Так как один хлеб, но мы многие одно тело, ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10,16–17). «Боже наш, Боже спасати, Ты нас научи благодарити Тя достойно о благодеяниях Твоих, ихжe сотворил еси и твориши с нами. Ты, Боже наш, приемый дары сия, очисти нас от всякия скверны плоти и духа, и научи совершати святыню во страсе Твоем, яко да чистыми свидетельством совести нашея приемлюще часть святынь Твоих, соединимся святому Телу и Крови Христа Твоего: и приемше их достойне, имамы Христа живуща в сердцах наших, и будем храм Святаго Твоего Духа» [84]. Величайшая награда иметь Христа живущего в сердцах не можеть быть даром одних священнослужителей, а всего народа Божия. И здесь «мы», «нас», «нам» относится не к епископу и сослужащим с ним священникам, т. к. древняя церковь не знала сослужении в современном смысле [85]. Сослужителями епископа был весь народ, а не одни только пресвитеры. Когда молитва произносится от имени одного предстоятеля, то текст молитвы не оставляет никакого сомнения в этом: личное местоимение первого лица употребляется в единственном числе: «Помяни, Господи, по множеству щедрот Твоих, и мое недостоинство, прости ми всякое согрешение, вольное же и невольное: и да не моих ради грехов возбраниши благодати Святаго Твоего Духа отъ предлежащих даровь» [86]. Совершая св. приношение епископ не отделял себя от народ, но включал себя в него. Епископ священнодействовал с народом, и народ священнодействовал с епископом. Все молитвы являются общими молитвами, т. к. они — молитвы Церкви, а Церковь есть весь народ Божий, а не одна только его часть. И то, что сейчас школьное богословие считает молитвой одних священнослужителей, произносимой им тайно, церковное сознание древней церкви рассматривало, как общую молитву всего народа Божия: «После того вспоминаем о небе, и земле, и море, о солнце и луне, о звездах, о всей разумной и неразумной, видимой и невидимой твари, об ангелах, архангелах, силах, господствах, началах, властях, престолах, многоличных херувимах, говоря мысленно Давидовыми словами: возвеличите Господа со Мною. Воспоминаем и о Серафимах, которые, как Исаия созерцал Духом Святым, предстоят окрест престола Божия, и двумя крылами покрывают лице, двумя — ноги, и двумя летают, и говорят: свят, свят, свят Господь Саваоф. Ибо для того повторяем сие, Серафимами преданное нам, богословие, чтобы в сем песнопении иметь нам общение с премирными воинствами. Потом освятив себя сими духовными песнями, умоляем человеколюбца Бога ниспослать Святого Духа на предлежащие дары, да сотворит Он хлеб телом Христовым, а вино кровью Христовой. Ибо без сомнения, чего коснется Святой Дух, то освящается и прилагается. Потом по совершении духовной жертвы безкровного служения, над умилостивительною сею жертвою умоляем Бога об общем мире церквей, о благосостоянии мира, о царях, о воинах, о споборниках, о сущих в немощах, о труждающихся, и, одним словом, о всех, требующих помощи, молим все мы и приносим жертву сию» [87].

3. Совместное священнодействие всего народа Божия в Евхаристическом собрании находило свое выражение в древней церкви в том, что все совместно принимали св. Тайны. Eпископ с пресвитерами не отделяются от остального народа ни в моменте времени причащения, ни в способе причащения, после которого следовала общая для всех молитва благодарности: «Бог Вседержитель, Отец и Господь Иисуса Христа, мы благодарим Тебя за то, что Ты сподобил нас причащения Святых Твоих тайн…» [88]. Участие в Евхаристии для первохристианского сознания было не долгом и обязанностью — как это сейчас трактуется в церковном праве —, а живым и спонтанным выражением принадлежности к церкви. Все те, кто участвовал .в Евхаристическом собрании, приступали к св. Тайнам, и не могло быть такого случая, чтобы кто–нибудь из них, не причащался. Только, начиная с Константиновской эпохи в этом отношении происходят изменения, как последствие изменений в самом церковном сознании. 2–е правило Антиохийского собора и параллельное ему 9–е Апостольское правило угрожает отлучением Тем, кто отвращается от причащения св. Евхаристии: «Все входящие в церковь и слушающие священныя Писания, но по некоторому отклонению от порядка не участвующие в молитве с народом или отвращающиеся от причащения святыя Евхаристии, да будут отлучены оть Церкви дотоле, как исповедуются, окажут плоды покаяния, и будут просить прощения и таким образом возмогут получить оное» [89]. «Всех верных, входящих в церковь и Писания слушающих, но не пребывающих на молитве и святом причащении до конца, яко безчиние в церкви производящих, отлучать подобает от общения церковнаго» [90].

Контекст правил ясно указывает, что ударение делается на том, что некоторые из верных, собравшихся на Евхаристическое собрание, не причащаются, т. к. либо они уходят из него до начала общих молитв, либо не приступают к св. Тайнам. Этот смысл приведенных выше правил подтверждается 8–м Aп. правилом, в котором говорится о клириках, присутствующих на литургии, но не причащающихся: «Аще епископ, или пресвитер, или диакон, или кто–либо из священнаго списка при совершении приношения не причастится: да представит причину, и аще есть благословна, да будет извинен. Аще же не представит: да будет отлучен отобщения церковнаго, яко соделавшийся виною вреда народу, и на совершавшаго приношение наведший подозрение, яко неправильно совершал» [91]. Вина таких клириков по сравнению с лаиками усугубляется тем, что их уклонение от причащения, само по себе недопустимое, навлекает, кроме того, подозрение на совершающего приношение.

Удаление верного из церковного собрания вместе с оглашенными или с состоящими в разряде кающихся или уклонение от причащения пребывающих на Евхаристическом собрании — таково новшество, устанавливающееся в церковной практике, с которым боролись Антиохийский собор и составитель Апостольских правил. Когда в церковную практику вопреки этим постановлениям вошло обыкновение редкого или сравнительно редкого причащения, явилась потребность истолковать эти правила согласно с существующей практикой. В XII–м веке в Византии еще не существовало единогласия относительно понимания этих правил и их обязательности в церковной жизни. Зонара в толковании на 2–е правило Антиохийского собора писал следующее: «Итак и сии отцы (Антиохийского coбopa) определили, что входящие в церковь, но не пребывающие на молитве и не причащающиеся по какому–нибудь бесчинию, т. е. не по благословной причине, но бесчинно и беспричинно, отвержены от Церкви, т. е. отлучены и остаются вне собрания верных. А уклонением отцы назвали здесь не то, если кто ненавидит божественное причащение и поэтому не приступает к приобщению, но то, если кто избегает его, м. б., из благоговения, и как бы по смиренномудрию. Ибо если бы по ненависти и по отвращению к св. причащению уклонялись от него, то были бы подвергнуты не отлучению, а конечному отсечению от Церкви и анафеме» [92]. Того же мнения держится и Аристин: «входящий в церковь и слушающий Писания, потом пренебрегающий и выходящий и уклоняющийся от причащения, отвержен доколе не получит прощения, показав плод покаяния» [93]. Зонара и Аристин указывают, что в их время в Византии существовало течение против частого причащения ради «благоговения или смиренномудрия». Оба они должны были признать, что подобное мнение находится в противоречии, как со 2–м Антиохийским, так и с 9–м Ап. правилами. Однако, тот же самый Зонара в своем толковании на 9–е Ап. правило дает понять, что в его время это правило не соблюдалось. «Настоящее правило требует, чтобы во время совершения святой жертвы все пребывали до конца на молитве и святом приобщении. Ибо тогда и от мирян требовалось, чтобы постоянно причащались» [94]. У Вальсамона наблюдается уже другая тенденция. В толковании 9–го Апостольского правила он замечает, что оно весьма строго: «определение настоящего правила весьма строго, ибо отлучает бывающих в церкви, но не остающихся до конца и не причащающихся» [95], а в толковании 2–го правила Антиохийского собора он указывает, что правило имеет в виду тех, кто уходит до конца литургии и истолковывает все правило в том смысле, что причащение всех участвующих в литургии не обязательно. «Ты же прочти, говорит Вальсамон, написанное в указанных Апостольских правилах (в 8–и и в 9–м), и согласно с ними разумей и настоящее правило, и говори, что отвращающимися от св. причастия должны почитаться не отвергающие его, или, как некоторые говорили, избегающие по благоговению и смиренномудрию (ибо первые должны быть не только отлучены, но и изгнаны из Церкви, как еретики, а вторые удостоены будут прощения ряди благоговения и подобающего святыне страха), но те, которые из презрения и гордости уходят из церкви прежде св. причащения и не ожидают, чтобы видеть божественное причащение св. Тайн» [96]. Таким образом, Вальсамон вопреки мнению Зонары, на которое он явно cсылается, признает возможным уклонение от причащения по «благоговению и по смиренномудрию». Неясным остается для нас, почему, по словом Вальсамона, презрение и гордость могли побуждать некоторых верных удаляться из собрания раньше конца литургии. Общее заключение Вальсамона следующее: «Говорить, что мы верные миряне и священнослужители, не совершающие сами святынь, всякий раз должны причащаться св. Тайн или в противном случае подлежать отлучению и с правилом несогласно и невозможно» [97]. Вместе с тем «пребывание до конца» приобретает новый смысл согласно существующей практике: «Как кажется, по причине 8–го и 9–го правила св. Апостолов и настоящего (2–го правила Антиохийского собора) было придумано раздаяние антидора, как, кажется, для того, чтобы и те, которые не могут приобщаться святых и животворящих Тайн, имели всю необходимость, дожидаться конца божественного сжщеннослужения и из рук священнических принимать оный во освящение»

 [98]. Однако, и это приобретает ограниченный смысл: «Это определение помянутых правил относи только к одной литургии, а не к другим церковным последованиям. И поелику некоторые говорят: почему же вселенскими патриарх во святый воскресный день, не ожидает отпуста литургии, но, встав с места своего, уходит после Евангелия, то мы им отвечаем: потому что божественная литургия в собственном смысле бывает после чтения св. Евангелия. Поелику все, что поется во святых церквах во славу Божию, заимствуется или из Ветхого Завета или из Нового, ибо тотчас после начала до чтения Апостола немедленно стихословятся псалмы, которые суть из Ветхого Завета, а после Евангелия начинается совершение бескровной жертвы; то посему патриарх хорошо поступает, когда удаляется прежде сего и после св. Евангелия, и не преступает правил. Таким образом, и никто не преступает, если после Евангелия или прежде Евангелия уходит, конечно, по необходимости и благочестивой причине, и не укоризненной» [99]. Повидимому, Вальсамон пытался согласовать древнюю церковную практику, которая могла быть ему известной из Апостольских Постановлений, с современными ему условиями церковной жизни. Церковное собрание, до V–го века по крайней мере, включало в себе две части: первая (которая могла быть самостоятельной) — sunaxij — состоящая из пения псалмов, чтения св. Писания и проповеди, после которой удалялись оглашенные и все не принадлежащие к Церкви, и вторая — Евхаристическое собрание, в котором участвовали только верные. Допуская возможность удаления с первой части литургии его времени, которая до некоторой степени соответствовала древнему «sunaxij», Вальсамон, не замечая этого сам, приравнивал патриарха и всех остальных верных, удаляющихся из собрания после чтения Евангелия, к оглашенным. Церковная практика оказалась сильнее правил, а толкование правил таково, что от них ничего не осталось. То, что составляло основу жизни первоначального и древнего христианства, стало невозможным в ХII–м веке для исполнения. Это «невозможно» Вальсамона более красноречиво, чем его искусные рассуждения, указывает, какую эволюцию проделало христианское сознание: начала и концы церковной практики оказались исключающими друг друга. «Хорошо и очень хорошо ежедневно приобщаться Тела и Крови Христовых; мы же причащаемся четыре раза в неделю: в воскресенье, среду, пятницу и субботу, а также и в другие дни, когда бывает память какого–либо святого» [100]. На это Вальсамон ответствует: «не возможно». «Однако, не может быть, чтобы все верные принуждались причащаться каждый раз пpи посещении церкви» [101] — так заканчивает Никодим Милаш полный беспомощности, свое толкование 9–го Апостольского правила. Современная практика — православной и католической церкви — допускает возможность причащения мирян один раз в год, что фактически не всегда даже соблюдается.

Начала и концы церковной практики разошлись, причем разошлись двояко: с одной стороны реальное участие верных в Евхаристии стало исключительно редким, а с другой — таинство Евхаристии стало совершаться гораздо чаще, чем в древней церкви. И то, и другое очень показательно, так как оно свидетельствует о постепенном исчезновении нз церковного сознания учения о священническом достоинства лаиков. Первоначально христиане собирались на Евхаристическое собрание по воскресеньям. Так было еще в Римской церкви во время Иустина Мученика. «В так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам или селам» [102], что не исключало «sunaxeij» в другие дни. Не следует считать, что первые христиане все без исключения собирались каждое воскресенье на Евхаристическое собрание. Когда Иустин говорил, что все христиане города и сел собирались вместе (epi to auto) в день солнца, то он не хотел этим сказать, что все члены Римской церкви собирались на это собрание. Он сам указывал, что «к небывшим они (Евхаристические дары) посылались через диаконов» [103]. Число этих «небывших» должно было быть сравнительно большим: сюда прежде всего относились больные и престарелые, которые не могли прибыть на собрание, затем те, кто по роду своих занятий были не в состоянии участвовать в каждом Евхаристическом собрании и, конечно, чаще всего должны были отсутствовать рабы. Находясь всецело в распоряжении своих господ, они, естественно, немогли регулярно посещать церковные собрания. Не только рабовладельцы–язычники, но и рабовладельцы–христиане чинили препятствия рабам в посещении церковных собраний. В Апостольских Постановлениях имеется немое указание, что рабы не должны быть принуждаемы работать по воскресным дням. «Рабы пусть работают пять дней, а в субботу и в день Господень пусть пребывают в церкви ради учения благочестия» [104]. Мы не в состоянии за отсутствием данных определить количество отсутствующих верных на Евхаристических собраниях, но мы имеем косвенное указание, что оно было значительным: несмотря на численное увеличение даже такой церкви, как Римская, она до начала III–го века, а может быть и позднее, сохраняла единое Евхаристическое собрание. Это указывает, что далеко не вce ее члены могли каждый раз на нем присутствовать. Из первых тpex веков мы не имеем или почти не имеем увещаний о посещении Евхаристического собрания [105]. Это указывает на то, что только фактическая невозможность могла быть причиной отсутствия верных на Евхаристическом собрании. Это положение начинает меняться с IV–гo века, когда мы в святоотеческой письменности все чаще и чаще встречаемся с призывом к верным об участии в Евхаристическом собрании [106].

Несмотря на то или иное число отсутствующих, Евхаристистическое собрание было в древнее время торжественным собранием всей местной церкви, даже тогда, когда в ней на ряду с епископским собранием появились дополнительные собрания. Иного положения не могло быть, т. е. не могло быть такого положения, что Евхаристия совершалась сама по себе независимо от того, могут ли все члены церкви в ней участвовать. Евхаристия совершалась Церковью, а потому Евхаристическое собрание происходило когда вся местная церковь в нем участвовала. Из этого положения вытекало другое, столь же бесспорное, как и первое: все собравшиеся на «epi to auto» были совершителями Евхаристии под предстоятельством епископа. Предстоятельствующий не только сам причащался, но раздавал Хлеб, иногда при участии пресвитеров, а диаконы — Чашу всем остальным верным. Как в настоящее время не может совершающий литургию не причащаться, так и не могли в первоначальной и древней церкви не причащаться все верные, участвующие в Евхаристическом собрании, т. к. весь народ совершал Евхаристию. Присутствующих на Евхаристии не было, а были только участники. Все, кто не могли участвовать, предварительно были удалены из собрания после проповеди, и диаконы наблюдали за дверьми, чтобы никто из посторонних не вошел на Евхаристическое собрание [107]. Все чины литургии, начиная от самых древних до современных предвидят «присутствующих» на Евхаристическом собрании: все молитвы, даже современного последования литургии, не только тайные, но и гласные, произносятся от имени тех, кто совместно со своим предстоятелем совершают таинство Тела и Крови Христовой. Если бы церковное сознание допускало возможность «присутствия» верных на Евхаристии, то эта возможность должна была бы найти свое выражение в особых молитвах о них: если Церковь молится об оглашенных, о кающихся, об одержимых духами, об участвующих верных, то она несомненно молилась бы о «присутствующих», если бы таковые были в древней церкви. Современное христианское сознание далеко не всегда отдает себе отчет втрагическом разрыве между участием в евхаристических молитвах и уклонением — добровольным или недобровольным — от причащения.

Другой трагизм современной литургической жизни заключается в том, что Евхаристия обратилась почти что в «частную требу»: современное церковное сознание допускает возможность совершения литургии в пустой или почти пустой церкви. В этом вопросе практика православной и католической церкви

фактически совпадает [108]. Историческое развитие евхаристической жизни обнаружило роковой парадокс: каждодневное совершение Евхаристии не усилило евхаристическую жизнь церковного народа, а ее уменьшило. Фактическая невозможность для всех членов местной церкви каждодневно участвовать в Евхаристии привело к ослаблению потребности участия и тогда, когда это представляется возможным. Каждодневное совершение Евхаристии было стремлением к осуществлению идеала церковной жизни, при котором вся местная церковь ежедневно собирается на Евхаристическое собрание. Оно стало воплощаться в жизнь в монастырях, а из них через монастырские богослужебные уставы перешло в приходскую жизнь. Здесь оно могло найти осуществление в силу затемнения учения о совершения священнодействий в Церкви всем народом, имеющим священническое служение. Участие народа при совершении Евхаристии стало необязательным, когда установилось учение об епископе или пресвитере, как совершителе таинств и священнодействий. Отстранение народа не могло способствовать усилению его евхаристической жизни, т. к. для его сознания было достаточно того, что евхаристическая жертва совершается в храме. С другой стороны, если евхаристическая жертва может совершаться без народа или точнее без всего народа, то она может совершался в его присутствии. «Если служащий и сослужащие ему священнослужители причащаются при совершении Евхаристии, а народ стоящий во храме может не причащаться, то это означает, что народ не является сослужителем епископа и пресвитера. Противоречие с учением о Церкви, с учением об Евхаристии и с практикой древней церкви настолько явное, что его не может смягчить учение о духовном причащении, т. к. это учение самo находится в противоречии с учением об Евхаристии [109]. Христос установил таинство Евхаристии, в котором верующие реально соединяются со Христом в одно тело. Если довлеет одно духовое причащение, то есть ли нужда в реальном принятии Тела и Крови Христовой и есть ли нужда в самой Церкви, т. к. каждый может сам духовно причащаться? K этому подходил или почти подходил Ориген и к этому пришли первые монашествующие. Если духовное причащение недостаточно и не может заменить реального причащения, то не говорит ли оно о том, как глубоко проникло в сознание деление членов Церкви на посвященных и непосвященных? Только посвященным доступно всегда реальное причащение, а непосвященные лишь духовно участвуют в это время в причащении посвященных. Реальное причащение мирянам, как непосвященным, доступно лишь изредка, во всяком случае не всегда, когда они «присутствуют» на литургии.

— — — — — — — — — -

Священнодействие народа в Евхаристии является решающим для учения о совершителе таинств в виду того значения, какое имеет Евхаристия в жизни Церкви. Все таинства происходят в Церкви и совершаются в Церкви, а Евхаристическое собрание есть выявление Церкви во всей ее полноте. Если совершителем Евхаристии является народ Божий, собранный в Церковь, то и совершителем таинств может быть только народ совместно со своими предстоятелями.

Мы возвращаемся к тому, что было сказано нами выше, а именно: область священнодействия не только открыта лаикам, но без их участия священнодействия не могут совершаться в Церкви. Священнодействуя в Церкви, народ священнодействует иначе, чем его предстоятели, а предстоятели священнодействуют иначе, чем народ, хотя все в Церкви совершается в их совместном действии. «Дa будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17,21).