Ольга Шафранова Святитель Игнатий Брянчанинов и благословенная Оптина Пустынь

Ольга Шафранова

Святитель Игнатий Брянчанинов

и благословенная Оптина Пустынь

Святитель Игнатий, в миру Дмитрий Александрович Брянчанинов, еще в раннем детстве полюбил проводить время в уединении, в ближайшем соприкосновении с природой, «внушавшей ему высокие стремления, какими бывает полна жизнь пустынная». Его религиозное настроение замечали даже посторонние люди. Много позже, в 1839 г., уже будучи архимандритом Троице-Сергиевой Пустыни, он вспоминал в письме к старинному другу своего отца, в то время архиепископу Херсонскому и Таврическому Гавриилу [2029]: «Из детей я старший, Димитрий, который пользовался особенным Вашим расположением, о котором Вы говаривали Александру Семеновичу: уступите его в монашество!»

Прошли годы. В конце лета 1822 г., когда Дмитрию Александровичу пошел шестнадцатый год, отец привез его в Санкт-Петербург для определения в Главное инженерное училище, куда он и поступил, пройдя первым по конкурсу. «Вступил я в военную службу и вместе ученую службу не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, — не умел желать ничего. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплакивать то нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я {стр. 502} предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел» [2030].

Не найдя сочувствия и понимания своего состояния у законоучителя и духовника училища, Дмитрий Александрович вместе со своим другом, Михаилом Васильевичем Чихачевым, обратились к инокам Валаамского подворья. Те, видя в них искреннее стремление к Богу, приняли их с любовью, но, не умея вполне удовлетворить их духовные потребности, посоветовали обратиться к инокам Александро-Невской Лавры. Там в это время подвизались некоторые ученики опытных в духовной жизни старцев — отца Феодора и отца Леонида. Молодые люди стали ходить к этим инокам, и особенно тесная дружба у них завязалась со свечником Лавры, отцом Иоанникием, родным племянником отца Феодора, и лаврским духовником, отцом Афанасием. А в 1826 г. в Петербург прибыл по своим делам сам старец отец Леонид и тоже остановился в Александро-Невской Лавре. В келье отца Иоанникия состоялась встреча отца Леонида и Дмитрия Александровича, которая оказала решающее влияние на всю последующую жизнь юноши.

* * *

Старец Леонид (в миру Лев Данилович Наголкин, в схиме Лев) [2031] родился в 1768 г. в городе Карачеве Орловской губернии. В 1798 г. он оставил мир и поступил первоначально в Оптину Пустынь, а через два года перешел в Белобережную пустынь Орловской губернии. В 1801 г. он был пострижен с именем Леонид и в 1804 г. определен настоятелем этой обители. Большую роль в формировании его как монаха сыграл переселившийся в 1805 г. в Белобережную пустынь ученик великого старца Паисия Величковского схимонах Феодор.

Отец Феодор [2032] был на двенадцать лет старше отца Леонида и тоже родом из Карачева. В молодости ему пришлось пережить многие искушения, от которых он бежал наконец в Молдавию, в Нямецкий монастырь к знаменитому старцу, архи{стр. 503}мандриту Паисию. Он прожил в молдавских монастырях около 20 лет, из которых пять лет — в дикой пустыне при потоке Поляна-Ворона с двумя старцами: отшельником Онуфрием, «украшенным сединами лет и сединами мудрости Божественной», и другом его, иеромонахом Николаем. Пройдя все виды тяжелого послушания, Феодор, после смерти отца Онуфрия, вернулся в монастырь и занимался переписыванием книг святых Отцов, переводимых старцем Паисием с греческого на славянский язык, пел и читал на клиросе. Под руководством великого учителя он вполне усвоил образ иноческой жизни, в особенности так называемое старчество, восстановленное в молдавских монастырях Паисием.

Вернувшись после кончины учителя на родину, отец Феодор, по благословению Преосвященного Досифея, управлявшего в то время орловской паствою, поселился в Чолнском монастыре. Здесь он познакомился с навестившим Чолнский монастырь отцом Леонидом и, когда обстоятельства заставили его искать новое место для своего пребывания, перешел к нему в Белобережную обитель. Смиренномудрый старец с любовью был принят отцом Леонидом. Отношения между ним и отцом Феодором, вначале складывавшиеся как отношения послушного ученика и учителя, в ближайшие годы переросли в дружбу во Христе и таковыми сохранились до последних дней отца Феодора.

Спустя некоторое время в Белобережную обитель занесена была горячка, и ею заразились многие иноки. Отец Феодор, ухаживая за больными, заразился сам и находился уже при смерти, но чудесным образом выздоровел. «После сладостных ощущений даров Духа Божия он возжаждал еще более уединенной и безмолвной жизни». Братия монастыря устроила ему келью в глуши леса, где он поселился вместе с добродетельнейшим иеросхимонахом Клеопой. Вскоре к ним присоединился и отец Леонид, сложивший с себя достоинство настоятеля монастыря. Недолго, однако, им пришлось пользоваться вожделенным уединением. «Провидение открыло людям великие подвиги пустыннолюбивого Феодора», и к дверям его кельи стали стекаться тысячи посетителей.

«Безмолвные пустынники, утомленные молвой, столь приятной для самолюбия и столь тягостной для смиренномудрия», решили переселиться подальше, «в отдаленные пределы северные Царства Российского». Отец Феодор первым оста{стр. 504}вил Белые берега. Он побывал в нескольких монастырях, но не встретил там благожелательного приема. Причина была в том, что, глубоко проникнутый духом подвижничества, привитым ему в Нямецком монастыре, он был чрезвычайно строг к себе, но также и к братии монастырей. Те же, не привыкшие к столь великим лишениям, всячески старались избавиться от старца. Наконец, митрополит Новгородский Амвросий определил отцу Феодору для жительства Палеостровский монастырь, находящийся на одном из островов Онежского озера. Но и здесь старцу пришлось перенести великое испытание: «Зависть и клевета два года сплетали венцы терпения для мужественного подвижника».

Измученный борьбой престарелый Феодор вновь принужден был искать убежище и в 1812 г. переместился в скит, принадлежащий Валаамскому монастырю, куда к тому времени уже переселились приверженцы его, Клеопа и Леонид. «В пустынной тишине и молитвенных подвигах текли дни старцев-подвижников». В 1816 г. окончил здесь свою благочестивую жизнь старец Клеопа. Но снова «враг начал вооружать против старцев некоторых из старшей братии монастыря», а большое число паломников, прибывающих для общения с ними, вызывало неудовольствие валаамского настоятеля.

Во избежание искушений старцам пришлось в 1817 г. перебраться в Александро-Свирский монастырь. Здесь наконец смиренный Феодор смог обрести покой. С уважением и любовью относились к нему и к отцу Леониду настоятель монастыря архимандрит Макарий, а также пребывавший там на покое митрополит Имеретинский Евфимий. «О! Велик Феодор, велик Феодор!» — нередко восклицал сей Святитель после бесед со старцем.

Воистину велик был схимонах Феодор: его нестяжательность и самовольная нищета достигали крайних размеров. «Вынужденный обстоятельствами переходить из одной обители в другую, не брал он с собой никаких вещей, ни даже лишней одежды. Одно неоцененное сокровище составляла для него книга преп. Исаака Сирина в переводе старца Паисия с собственноручною его подписью, которую Феодор всегда брал с собой».

7 апреля 1822 г. окончилась многотрудная земная жизнь смиренного старца. Отец Леонид тяжело переносил утрату друга и учителя. Он снова хотел перейти в более уединенное место, но его удерживали в Свирском монастыре еще несколь{стр. 505}ко лет. Возможно, что в связи с этими обстоятельствами он и приезжал в Петербург, где у него состоялась встреча с Дмитрием Александровичем Брянчаниновым.

* * *

Исполненная мудрости и монашеского опыта беседа с отцом Леонидом произвела необыкновенное впечатление на Дмитрия Александровича. «Сердце вырвал у меня отец Леонид, — говорил он об этом Чихачеву, — теперь решено дело: иду проситься в отставку от службы и последую старцу, предамся ему всей душой и буду искать единственно спасения души в уединении». Однако осуществить свое намерение он смог только через год. 6 ноября 1827 г. он получил отставку и сразу же отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду.

Много лет спустя архимандрит Игнатий Брянчанинов писал об отце Леониде: «Он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю». Однако послушничество Дмитрия Александровича у отца Леонида было очень нелегким. Отец Леонид, желая победить в ученике высокоумие, гордость и самомнение, обыкновенно присущие всякому благородному и образованному человеку, попавшему в среду простолюдинов, часто налагал на него самые тяжелые и неприятные послушания, как нелицемерный наставник, в духе истинного монашества, по примерам святых Отцов. «…Он постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения не могли не нравиться благородному послушнику, с искреннею любовью к Богу предавшемуся иноческим подвигам» [2033].

Встречая в Дмитрии Александровиче искреннее смирение и беспрекословное послушание, отец Леонид старался воспитывать его не только телесными подвигами, но и словом и делом. Он приблизил его к себе, сделал его своим келейником. Находясь при отце Леониде, Дмитрий Александрович имел возможность наблюдать, как старец проводит жизнь свою: в молитве, с постоянным сокрушением о своей греховности, с состраданием к людям. Он мог видеть, с каким терпением и любовью старец относился к обращавшимся к нему за советом, как старался помочь страдающим душевными недугами. Уро{стр. 506}ки эти хотя и продолжались недолго, но запечатлелись на всю его жизнь.

Весною 1828 г. отцу Леониду представилась наконец возможность переместиться из Свирского монастыря, и сначала он вместе с учениками перешел в Площанскую пустынь. Привлекло его туда желание сожительствовать с тамошним иеромонахом Макарием (Ивановым), также несколько лет состоявшим под духовным руководством одного из учеников Паисия Величковского и потому особенно ему духовно близким. Однако те же обстоятельства, что случились с ним и отцом Феодором на Валааме, вынудили отца Леонида через полгода оставить Площанскую пустынь и уйти в скит Оптиной Пустыни. В летописи скита, составленной предположительно иеромонахом Макарием (Ивановым), об этом событии записано:

«1829 года в апреле месяце преселился на жительство в скиту, из Свирского монастыря знаменитый старец иеросхимонах Леонид (Лев — это имя принято им в схиме, в которую пострижен был тайно, а посему оно не всем было известно), побыв прежде с полгода в Площанской пустыни; а с ним пришли и ученики его 7 человек, а именно: монах Макарий (Грузинов) из петербургских купцов; послушники: Диомид Кондратьев из вольноотпущенников, Александр Михайлов Сапожников из солигаличских посадских, Георгий Васильев из московских купеческих детей, Иван Николаев из московских мещан, Павел Петров Тамбовцев, белогородский купеческий сын. В этом же году два иные, офицеры, ученики же о. Леонида Дмитрий Александрович Брянчанинов и Михаил Васильевич Чихачев пожили в скиту несколько времени и отправились в Вологодскую епархию» [2034].

Расстаться с отцом Леонидом Дмитрия Александровича и Михаила Васильевича заставили два обстоятельства: настоятель и братия Оптиной Пустыни отнеслись с недоверием к молодым дворянам, а условия жизни были таковы, что оба они один за другим тяжело заболели. Им пришлось уйти из монастыря и для поправки здоровья провести некоторое время у родителей Дмитрия Александровича в селе Покровском Вологодской губернии.

С этого времени пути старца и его ученика разошлись, но как позже архимандрит Игнатий писал: «Отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование…»

{стр. 507}

* * *

Отец Леонид до конца своих дней оставался в Оптиной Пустыни. Там он, по желанию настоятеля отца Моисея, ввел образ монашеской жизни, который ему преподал отец Феодор и который называется старчество. «Старчество предполагает искреннее духовное отношение духовных детей к своему духовному отцу, чистосердечную исповедь пред ним своих помыслов, полное отсечение своей воли, когда и шагу нельзя ступить без ведома или разрешения старца».

Введение старчества в Оптиной Пустыни поменяло весь внутренний строй монастырской жизни. Без совета и благословения старца ничего важного не делалось в обители. Братия монастыря ежедневно, особенно по вечерам собирались в келье старца со всеми своими душевными потребностями. «Всему этому, — писал много лет спустя архимандрит Игнатий, — и к состоянию Скита до прибытия о. Леонида, и к состоянию его по прибытии Старца, я был очевидцем. Старец распростер благотворное влияние на самый Монастырь, поддерживал братию в расположении к настоятелю, укрепляя их в душевных бранях. Такое обилие окормления удвоило число братства в самом Монастыре и потому возвысило в нем порядок и привлекло в оный значительные пожертвования, при помощи которых Монастырь отстроился и, сверх того, обеспечил свое содержание».

Поменялся и образ монашеской жизни самого отца Леонида. Он теперь искал спасения не в уединенном сосредоточенном безмолвии, а в оказании помощи страждущим, которых все больше стекалось к дверям его кельи ради его пастырских советов.

Общественное положение приходящих не имело никакого значения для отца Леонида. Он всем равно доставлял свободный доступ к себе, и никто не выходил от него, не быв утешен им духовно. «Отец Леонид для всех, относившихся к нему за духовными советами и наставлениями, был живою книгою. Учил делом, что более всего действует на наше сердце и нас убеждает; учил и словом, как понимать евангельское учение, как приводить его в исполнение и как врачевать им наши души. Стяжав от божественного просвещения духовный разум, отец Леонид ясно распознавал дух истинный и дух лестчий, действие благодати Божией и прелесть вражию, хотя бы тонкую и сокровенную… верно мог судить о душевном устроении других».

{стр. 508}

Однако не все в Оптиной Пустыни были довольны такими нововведениями. «Старичкам» они казались ересью, и снова начались гонения на старца, жалобы начальству и разные изветы. Жаловались также на многолюдные стечения, нарушающие скитское безмолвие.

«Много действовал, — говорит летописец, — против начальников, о. Моисея и о. Антония, живущий в ските Схимонах Вассиан, употребив во зло доверенность к себе Архипастыря, облекшего его в Ангельский образ… Он завидовал, что имели почтение к о. Леониду как начальник и брат, так и многие светские люди, и что ему не отдавали такого почету за мнимо святую жизнь…

В течение предыдущего [1835], а паче сего лета умножилось стечение народа к отцу Леониду из разных городов и поселений разного звания: дворян, купцов, мещан и простонародья обоего пола, — и всякий был принимаем от него с сердобольным отеческим расположением, изливали пред ним душевные свои скорби и раны, получали чрез него утешение и исцеление, а многие и телесными болезнями одержимые… получали облегчение чтением от него молитв и помазанием елея, и почти никто не отходил от него, не быв утешен им духовно или телесно, чрез что и обитель Оптина видимо процветала [как увеличением дохода, так и братства], и о. Строитель Моисей, будучи уверен в его к обители и к нему расположении и зная искусство его в духовной жизни, приходивших для жительства в обитель поручал его духовному окормлению, хотя и сам имел дар сей, но не имел времени, занимаясь по обители служебным управлением, хозяйством, постройкой и другими делами, сопряженными с его настоятельской должностью.

Но зависть не могла смотреть на сии действия спокойными глазами. Сх<имонах> Вассиан, [подвигаемый] ревностью и завистью за хождение к о. Леониду народа, а паче женского пола, писал неоднократно к Преосвященному Николаю, Епископу Калужскому свои доношения… и разжигал молву. Преосвященный, желая утолить молву, а может быть и опасаясь, чтобы не дошло до высших властей и не было бы ему взыскания, приказал перевести о. Леонида в монастырь и запретить к нему вход светским людям, паче же женскому полу.

Великодушно перенес старец сие потрясение» [2035]. {стр. 509} Однако гонения «неизбежный удел почти всех истинных рабов Божиих», не прекращались и следовали за отцом Леонидом до самой его кончины. Так что в разрешении последнего испытания пришлось принять активное участие бывшему его смиренному ученику.

* * *

Между тем Дмитрий Александрович Брянчанинов, испытав свои силы в борьбе со стихиями мирской жизни и одержав в ней свои первые победы, 28 июня 1831 г. был пострижен с именем Игнатия Преосвященным Стефаном, епископом Вологодским, в малую схиму.

«Свершилось! — сообщал он своему другу. — Я пострижен и посвящен в иеромонаха. Когда меня постригли, казалось мне, что я умер, когда посвятили — казалось, воскрес. Живу какою-то новою жизнию; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний, ощущаю, что получил более, нежели сколько бы мог пожелать.

Не хочу описывать Вам наружных обстоятельств, сопровождавших мое пострижение и посвящение; предполагаю, другие расскажут. Сказываю вам о себе то, чего другие о мне знать и сказать не могут: я щастлив!

Преосвященный не открывает ясно своих намерений относительно меня. Но я спокоен: полагаюсь на волю и милосердие Создателя моего и Бога».

6 января 1832 г. иеромонах Игнатий Брянчанинов был назначен строителем Пелынемского Лопотова монастыря в Кадниковском уезде Вологодской губернии. «Приехав в монастырь, — писал он ему же, — нашел все в большом расстройстве; похоронил покойного Строителя моего предшественника, приложив для сей церемонии несколько из своего кошелька: ибо в Монастыре наличной суммы было 1 рубль 33 коп. Начал помаленьку сбираться с силами и строить келлии и трапезу: ибо сии постройки состояли почти из одних развалин. Теперь живу в маленьком флигильчике, мною выстроенном; когда перешел в оный, то почувствовал ощутительное облегчение в здоровьи. Пособралось несколько и братии, — в числе коих и Михайло Васильевич прилетел. Живет он в одном со мною флигеле, — ибо в оном имеется седмь келлий. Есть слухи, будто меня хотят переводить куда-то».

{стр. 510}

28 мая 1833 г. он был возведен в сан игумена. «Хлопочу около своего монастырька и помаленьку стараюсь приводить оный в хорошее состояние…».

Но уже в ноябре этого года он был вызван в Петербург. Здесь, по воле Государя Николая Павловича, он был назначен настоятелем Троице-Сергиевой Пустыни под Петербургом с одновременным возведением в сан архимандрита. И 5 января 1834 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов приехал в обитель, которой должен был в дальнейшем посвятить почти 24 года своей жизни.

Неожиданным и нерадостным был для отца Игнатия перевод в Сергиеву пустынь. «Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующею моим целям духовным» [2036]. В самом деле, Сергиева пустынь, основанная в 1734 г. и пережившая в середине XVIII в. свой расцвет, когда предполагалось, что она станет для северной столицы то же, что Троице-Сергиева Лавра для Москвы, в последующие годы по ряду причин начала приходить в упадок и к концу столетия своего существования являла самый жалкий вид.

Внешнее убожество сочеталось в ней с распущенностью внутренней жизни, упадком нравственности среди братии. Можно себе представить, какое впечатление это производило на ученика старца Леонида, искавшего «единственно спасения души в уединении». Весь уклад жизни, к которому он стремился и приучался, должен был здесь измениться. Смиренный инок должен был превратиться в энергичного исполнителя монаршей воли по возрождению монастыря не только как духовного заведения, но и как представительного учреждения, находящегося на пути из столицы в загородные царские резиденции.

Назначая его сюда, Государь сказал: «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь, — на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей» [2037].

{стр. 511}

С сознанием долга и с присущей ему добросовестностью архимандрит Игнатий принялся за дело. Нужно было все восстанавливать, вводить вновь, нужны были огромные материальные средства, которых в обители не было. Но зато, вспоминает один из его учеников, «новый настоятель был богат духовными: умом, волей, энергией», а также знаниями, полученными в Инженерном училище, и хозяйственной опытностию, унаследованной от родителя. Он и начал с главного — с восстановления дисциплины среди братии и устроения чинного богослужения. Его усилия в этом направлении были сразу же замечены: число богомольцев, притекающих в обитель, непрерывно увеличивалось, а следовательно, увеличивались и материальные средства. Это позволило уже в ближайшее время приступить к возобновлению обветшавших зданий и восстановлению хозяйства. Работы велись так интенсивно, что Государь Император, посетивший Пустынь 18 августа 1834 г., остался ими очень доволен и повелел выдать из государственной казны 96 808 рублей (по смете) на возобновление главного — Троицкого собора. Примеру Государя последовали другие благотворители, на пожертвования которых в последующие годы было возведено несколько зданий, ставших украшением монастыря.

Круг деятельности архимандрита Игнатия расширился еще назначением его 22 июня 1838 г. благочинным всех монастырей Санкт-Петербургской епархии. Казалось бы, успехи его монастырской деятельности и это новое назначение, делавшее его весьма влиятельным лицом в Епархии, внимание к нему Государя Николая Павловича и членов его семьи — все ему благоприятствовало, ничто не могло омрачать его пребывания в Сергиевой пустыни. Однако с ним повторялась та же история, что и с его учителем. Скорби и гонения были постоянным уделом архимандрита Игнатия. В Сергиевой пустыни он был у всех на виду, и серость, как это обычно бывает, не могла простить ему его строго аскетической жизни, его таланта, образованности, даже благоволения к нему Государя.

«Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования…» [2038]. К тому же климат петербургский оказывал пагубное влияние на его {стр. 512} здоровье. Неоднократно, когда не было уже сил бороться ни с обстоятельствами, ни с усиливавшейся болезнью, архимандрит Игнатий предпринимал попытки «удалиться от Петербурга и от шумных должностей навсегда». Но «не сбывалось» по его желанию и предположению.

Вероятно, некоторым утешением в его положении был тот факт, что он мог использовать свое влияние для оказания помощи нуждающимся в ней. Так, не прерывая письменных сношений со своим духовным учителем отцом Леонидом, он по просьбе старца принимал участие в некоторых делах Оптиной Пустыни. В 1837 г. он занимался делом о нарезке земли для обители; в 1839 г. хлопотал о напечатании жития Георгия Затворника Задонского, подготовленного к изданию рясофорным монахом Оптиной Пустыни отцом Петром (Григоровым) [2039].

Самое живое участие он принял в разрешении последнего предсмертного испытания старца Леонида. Дело заключалось в следующем. Среди духовных детей отца Леонида находились старица, мать Анфия, и близкие ей сестры Белевской обители. Их деятельная духовная жизнь под руководством старца отца Леонида вызвала зависть у нерадивых сестер, которые обвинили их в ереси. «Дело дошло до того, что мать Анфию изгнали из монастыря, а на отца Леонида начали распространять разные хулы», даже стали говорить о нем как о самовольном нарушителе монашеских правил и упорном ослушнике начальства.

Видя, что старцу угрожает ссылка, его ближайший сподвижник отец Макарий, перешедший из Площанской обители в Оптину в 1834 г., отец Иоанникий, который также перешел из Александро-Невской Лавры в Оптину, и другие ученики стали уговаривать отца Леонида написать об этом архимандриту Игнатию Брянчанинову. Так как старец не соглашался, то отец Макарий вместе с отцом Иоанникием сами написали письмо от его имени. В ответном письме архимандрит Игнатий, выразив большое беспокойство, пообещал немедленно предпринять необходимые меры. {стр. 513} Тогда отец Леонид решился наконец сам изложить суть дела: «В писании вашем к собрату нашему о. Иоанникию, от 2-го числа Генваря писанном, не забыли и моей худости вспомянуть. Благодарю вас за принятие участия в моем положении, о котором описывал вам о. Иоанникий: впрочем, заметно из письма вашего, что он не так вам выразил наши происшествия…», далее он подробно рассказывает о сложившихся обстоятельствах (см. ниже его письмо от 11 февраля 1841 г.).

Оптинские хроники рассказывают, что архимандрит Игнатий на следующее же утро по получении письма, написанного отцом Макарием и отцом Иоанникием, отправился к Московскому Митрополиту Филарету. Выслушав о деле, великий Святитель написал Калужскому епископу: «Ересь предполагать в отце Леониде нет причины», — и старца оставили в покое. Через некоторое время, 4 октября 1841 г., и мать Анфия была возвращена в монастырь. А 11 октября скончался отец Леонид, успокоенный вестью о прекращении гонений на его духовных дочерей.

Иеросхимонах Лев (старец Леонид) в 1996 г. был прославлен Русской Православной Церковью.

«Угодно было Господу призвать от здешних болезней и скорбей к вечному упокоению любезного нашего Батюшку о. Леонида сего Октября 11-го числа в 7 часов и 20 минут по полудни. Он скончался, к немалому прискорбию нас, любящих Его и пользующихся спасительными Его наставлениями и любовию, но мы не смеем роптать на Милосердого Творца, положившего предел жизни каждому из нас… Зная ваше к нему расположение и любовь, равно и Его к вам таковые ж, считаем себя обязанными известить вас о кончине Его. Вы, конечно, пожалеете о старце и о нас, оставшихся в сиротстве; и не оставите поминать его при Бескровной Жертве и ваших молитвах, о чем и осмеливаемся всеусерднейше вас просить, а равно и о неоставлении нас вашею отеческою любовию и покровительством», — писал отец Макарий архимандриту Игнатию.

«Душа моя исполнилась печали, — отвечал архимандрит Игнатий, — и как не вспомяну о нем — каждый раз обильная печаль изливается в мое сердце. Точно как вы пишете, он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю: отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти, и доселе меня руководствуют, — особливо произнесенные в Свирском монастыре».

{стр. 514}

* * *

Кончина старца Леонида явилась невольной причиной сближения архимандрита Игнатия и отца Макария, свидетельством которого осталась их деятельная переписка.

Отец Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов) [2040] родился 20 ноября 1788 г. в сельце Железняки, в окрестностях Калуги. В 1810 г. он поехал на богомолье в Богородицкую Площанскую пустынь и домой уже не вернулся. 24 декабря 1810 г. он был пострижен и наречен Мельхиседеком; 7 марта 1815 г. пострижен в мантию и наречен Макарием.

В том же 1815 г. в Площанскую обитель поступил ученик Паисия Величковского схимонах Афанасий. Пребывая в Нямецком монастыре, отец Афанасий, как и отец Феодор, занимался переписыванием Отеческих и церковно-учительских книг и имел у себя верные списки многих письменных трудов старца Паисия. Отец Макарий вошел в духовное общение с отцом Афанасием, почитал и любил старца как своего отца и наставника. По благословению старца он «принялся утолять свою духовную алчбу» чтением и переписыванием рукописей, специально выучившись для этого уставному письму.

В 1825 г. отец Афанасий умер. Отец Макарий, потеряв старца, скорбел о своем духовном сиротстве и посчитал прибытие в 1828 г. в Площанскую обитель иеросхимонаха отца Леонида за утешение, посланное ему Промыслом Божиим. Отец Леонид также был рад встретить здесь иеромонаха Макария, который, как и он, был напитан чтением святых Отцов и наследовал учение Паисия Величковского. По отбытии отца Леонида в Оптину отец Макарий продолжал с ним духовное общение посредством переписки, а в 1833 г. начал хлопотать о своем перемещении туда же. Примерно через год это его желание осуществилось, и 5 февраля 1834 г. он прибыл в оптинский Скит.

Здесь вначале он помогал отцу Леониду в переписке с его учениками и духовными детьми; с октября 1836 г. был определен духовником обители; с 1 декабря 1839 г. был назначен скитоначальником (пробыл в этой должности до 1853 г.). Однако, несмотря на эти назначения, он до самой кончины отца Леонида продолжал относиться к нему как смиренный послушник к своему наставнику и учителю и ничего не пред{стр. 515}принимал без благословения старца. А отец Леонид хотя и считал его более своим спостником и духовным другом, но по его смирению продолжал обращаться с ним как с возлюбленным учеником.

Свою любовь и уважение к отцу Макарию старец Леонид выражал в том, что приблизил его к себе, сделал своим помощником, разделявшим с ним труды по духовному окормлению братии и посетителей. Преосвященный Игнатий Брянчанинов их труды в этом направлении считал лучшим примером успешного врачевания душ в монастырях: «В Калужской губернии, близ города Козельска, — писал он в «Аскетических опытах», — находится общежительная Оптина Пустынь. Туда в 1829 году прибыл на жительство известный по знанию деятельной монашеской жизни иеросхимонах Леонид; впоследствии присоединился к нему ближайший ученик его, иеросхимонах Макарий. Оба старца были напитаны чтением Отеческих писаний о монашеской жизни, сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом. Такой род жительства и поведения они заимствовали от своих наставников; он начался с первых иноков, достиг по преемству до нашего времени, составляет драгоценное наследство и достояние монахов, достойных своего имени и назначения. Братство Оптиной Пустыни начало немедленно умножаться в значительном размере и совершенствоваться в нравственном отношении… С состраданием смотрели они на страждущее человечество; облегчали пред ним значение греха, объясняя значение Искупителя, и из значения Искупителя объясняя необходимость для христианина в оставлении греховной жизни; были снисходительны к немощи человеческой, и вместе сильно врачевали эту немощь! <…> Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда не давали они советов из себя: всегда представляли в совет изречение или Писания, или Отцов. Это давало советам их силу: те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали Слово Божие и находили справедливым покорить ему свое умствование. Такой образ действия содержит в величайшем смирении преподающего совет, как это явствует из «Предания» преподобного Нила: преподающий преподает не свое, — Божие» [2041].

{стр. 516}

По кончине отца Леонида все его духовные дети, естественно, перешли к отцу Макарию, и число желавших пользоваться его советами из года в год возрастало. Тысячи людей приезжали, тысячи присылали письма. Смиренный старец скорбел из-за народного множества и лишения вожделенного уединения: «Скажу тебе брате великую скорбь сердца моего, — писал он духовному другу отцу Алипию, — от многих благорасположенных к моей худости получаю письма в весьма не малом количестве, кои все требуют ответа, а я так нахожусь не исправен в сем, что многим разве на 2, на 3, а иногда и на 4 одним отвечаю; а между тем, глядя на них, сокрушаюсь сердцем, что чрез молчание мое остаются оскорбленными, но я ни времени, ни сил не имею столько, чтоб мог исполнить их желания, всякое свободное время от занятий посвящаю на писание, а уж чтением напитать гладную мою душу совсем не имею время; боюсь да не в суд будет мне сие делание; людям предлагаю пищу, сам гладей пребываю…».

К счастью, в 1848 г. его ближние ученики Иван Васильевич и Наталья Петровна Киреевские построили ему домик в своих владениях в селе Долбине, куда он мог время от времени уединяться для келейных занятий. Особенно необходимо было ему уединение потому, что он тогда уже интенсивно трудился над изданием рукописей Паисия Величковского.

* * *

Великий старец Паисий Величковский [2042] (1722–1794) юношей ушел из Киевской академии сначала в молдавские монастыри, потом на Афон: «из латинской школы в греческий монастырь». На Афоне он поселился вначале в уединенной келье близ монастыря Пантократора. Сюда к нему начали собираться некоторые соотечественники — славяне и молдаване. «И собралось всех двенадцать братии. И начали вычитывать и петь правило в церкви по-славянски и по-молдавски. Оказалась теперь крайняя нужда в иеромонахе и духовнике». С большим трудом братии удалось уговорить отца Паисия взять на себя сей труд. Против воли он покорился, сказав: «Воля Божия да будет!»

Все вместе они переселились в упраздненный и обветшавший скит Св. Пророка Илии того же монастыря Пантократо{стр. 517}ра. Они вновь обустроили его, построили церковь, трапезу, пекарню, странноприимницу и шестнадцать келлий.

Интересно, что спустя почти 75 лет после пребывания отца Паисия на Афоне в 1837 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов получил известие об этом ските. Неизвестный ему иеромонах Аникита (С. А. Ширинский-Шихматов; 1783–1837) в письме, посланном из Афин, писал: «Скит Св. Пророка Илии на Святой Афонской горе основан и построен знаменитым старцем Паисием, бывшим потом игуменом Нямецкого Молдавского монастыря. И теперь еще существует в скиту та самая келлия, в которой он яко настоятель жительствовал и занимался составлением драгоценнейшего для монахов ко внутреннему монашеству руководства, книги Добротолюбия» [2043].

Иеромонах Аникита просил содействия Преосвященного Игнатия в построении при ските «небольшого храма особого во имя великого угодника Божия Митрофана Воронежского», а также чтоб «чрез посредство нашего посланника в Царьграде обитель сия извне ограждена была покровительством Турецкого правительства и к чести русского имени пользовалась бы совершенною свободой от тяжких податей».

Во время пребывания на Афоне Паисий Величковский тщательно изучал греческий язык, древний и новейший, и с великим трудом собирал греческие рукописи творений аскетических писателей, в которых содержалось учение о монашеской жизни вообще, а в особенности о духовном отношении к старцам.

«Путь старческого окормления во все века христианства признавался всеми великими пустынножителями, Отцами и учителями церкви самым надежным и удобнейшим из всех, какие были известны в Христовой Церкви. Старчество процветало в древних Египетских и Палестинских киновиях, впоследствии насаждено на Aфонe, а с востока перенесено в Россию. Но в последние века, при всеобщем упадке веры и подвижничества, оно понемногу стало приходить в забвение».

Между тем духовная семья Паисия непрерывно умножалась. Многолюдство братии заставило его в конце концов оставить Святую Гору и вернуться в Молдавию, где спустя некоторое время ему была предоставлена обитель Нямец. Вместе с ним туда переместились многие его ученики. «В непродолжительном времени из Нямецкого монастыря образовалась много{стр. 518}людная иноческая Лавра, и слава духовной опытности ее настоятеля разносилась повсюду».

Здесь Паисий усердно занялся переводом греческих рукописей на славянский язык с целью их широкого распространения в России. «Им переведены духовно-подвижнические святоотеческие творения, вошедшие в состав обширного сборника, именуемого «Добротолюбием», а также книги преп. Исаака Сирина, преп. Варсонофия и Иоанна, преп. Феодора Студита, Аввы Фалассия и многие другие». Около него образовался большой кружок переписчиков и переводчиков, которые помогали ему в этой работе. Он чрезвычайно строго относился к своим переводам, так что и в следующем, XIX столетии сделанные им переводы святоотеческих книг считались образцовыми.

Будучи архимандритом молдо-влахийских монастырей, Паисий сочетал свою литературную деятельность с духовным и «умным» деланием, с восстановлением в монастырях забытых заветов монашества, с возрождением старчества. Его ученики, как это видно на примере отца Феодора и отца Афанасия, возвращаясь в Россию (после кончины учителя), как драгоценную память брали с собой копии его рукописей, а также разносили по монастырям возрожденный им образ монашеского жития. Этот «возврат к источникам, — пишет автор книги «Пути русского богословия» прот. Г. Флоровский, — был открытием новых путей, обретением новых кругозоров».

* * *

Отец Макарий благодаря тому, что его жизненный путь пересекся с путем отца Афанасия, уже с первых дней своего монашества получил возможность «утолять свою духовную алчбу» чтением и переписыванием рукописей, принесенных последним из Нямецкого монастыря. Впоследствии его интерес к святоотеческим творениям возрос и углубился благодаря общению с отцом Леонидом.

По кончине старца у него возникло желание заняться изданием рукописей на общую пользу. В Оптиной к этому времени, при посредстве учеников старцев отца Феодора, отца Леонида и в особенности отца Афанасия, сосредоточились верные копии рукописей Паисия Величковского: а) с исправленных старцем древних славянских переводов писаний Макария Великого, Иоанна Лествичника, св. Варсонуфия и Иоанна; б) с переведенных им самим книг: Максима Исповедника, Фе{стр. 519}одора Студита, жития Григория Синаита, слов Григория Паламы и некоторых других творений святых Отцов-подвижников, а также рукопись «слов великого учителя внутренней жизни св. Исаака Сирина».

Намерение отца Макария издать эти рукописи было сочувственно принято настоятелем монастыря отцом Моисеем и горячо поддержано И. В. и Н. П. Киреевскими, а также отцом Ф. А. Голубинским [2044] и профeccopом С. П. Шевыревым [2045]. Благожелательно отнесся к проекту митрополит Московский Филарет. Из писем Преосвященного Игнатия Брянчанинова, который, можно сказать, жизнь свою посвятил глубокому изучению творений святых Отцов, видно, что и он с энтузиазмом относился к начинанию отца Макария и по мере возможностей старался помочь Оптиной при возникающих трудностях.

* * *

Первое знакомство Преосвященного Игнатия Брянчанинова со старцем Макарием Оптинским произошло еще в 1828 г. в Площанской пустыни, куда смиренный ученик отца Леонида прибыл вместе со своим учителем. Их заочное знакомство продолжилось позже, благодаря переписке архимандрита Игнатия со старцем отцом Леонидом во время пребывания последнего в Оптиной Пустыни.

Так, в письме от 15 сентября 1837 г. архимандрит Игнатий обращается с просьбой к отцу Леониду: «Между тем осмеливаюсь обеспокоить Вас покорнейшею просьбою. Помнится мне, что в библиотеке Скита есть письменная книга Святого Иоанна Лествичника перевода Старца Паисия. Весьма бы благодарен я был, если б кто взялся списать для меня оную верно: я бы заплатил какие угодно деньги».

Отец Леонид отвечает: «…Во оном же писании вашем изволите вы вспоминать о книге Святого Иоанна Лествичника переводу Молдавского старца Паисия, имеющейся в скитской библиотеке, чтоб списать с оной повернее, доставя к вам; о книге сей узнал я у Отца Игумена, что оная есть, но теперь не находится здесь, а отдана какому-то лицу для прочтения в отдаленное место. Но таковая ж переводу старцева письмен{стр. 520}ная имеется у отца Макария площанского, в скиту ныне живущего… предлагаю вам мое мнение: не соблаговолите ли прислать к вам оную книгу, которую рассмотрев… прикажите ее там переписать, а по списании паки к нам доставить». В конце письма отец Макарий приписывает: «Осмеливаюсь и я вашему Высокопреподобию принести мое нижайшее высокопочитание с земным поклонением».

В ответ архимандрит Игнатий пишет 14 октября 1837 г.: «Если Вы делаете мне доверие и располагаетесь прислать мне имеющуюся у Вас книгу для переписки, то с признательностию сие приемлю, тем более, что в обители нашей один из братии постоянно занимается сим рукоделием; по окончании переписки обязываюсь возвратить в должной целости». А в конце письма пишет: «Ваше Преподобие, Честнейший отец Макарий! Покорнейше благодарю Вас за память о мне, грешном, и за все прежние ко мне милости. Прошу продолжения Вашей отеческой любви и Святых молитв. Потрудитесь засвидетельствовать мое усерднейшее поклонение всей единомудренной братии. Ваш покорнейший послушник Архимандрит Игнатий».

В письме от 14 ноября 1837 г. отец Макарий отвечает: «Имея счастие читать писание Ваше и к моей худости в письмах к батюшке Отцу Леониду за долг поставляю принести вам мою всепокорнейшую благодарность за труд сей и за память Вашу обо мне. С удовольствием исполнил Ваше поручение изъявления братиям нашим вашей об них памяти с поклонением».

По-видимому, эти письма и явились возобновлением их знакомства. Несомненно также, что сближению с Оптиной способствовал и тот факт, что в числе тамошней братии находились старые знакомые отца Игнатия: это, во-первых, друг его молодости, бывший свечник Александро-Невской Лавры отец Иоанникий (в схиме Леонид), любовь во Христе к которому он сохранил на всю жизнь; затем бывшие ученики отца Леонида, прибывшие в Оптину вместе с учителем в 1829 г., — Макарий Грузинов, Диомид Кодратьев, Иван Николаев — их имена неоднократно встречаются в его письмах, и некоторые другие, прибывшие в Оптину позже.

* * *

А среди тех, кто вместе с отцом Макарием подписывал письма, адресованные архимандриту Игнатию, появляется новое имя — иеросхимонаха Иоанна (Малиновкина, 1763–1849). Потеряв в младенческом возрасте родителей, он воспитывался {стр. 521} у старообрядцев и пребывал в расколе. Однако сомнения о правильности выбранного им пути к спасению все больше овладевали им. Он начал посещать многие православные монастыри, из которых наибольшее впечатление произвела на него Саровская пустыня. «При том же еще, — писал он сам, — достовернейшего ради уверения о святости Православной Церкви, я вдался прилежному чтению Священного Писания и разных, изданных от Святой церкви книг против непокоряющихся ей. Такими путями стал я яко от сна пробуждаться, и в чувство приходить, и признавать совершенное свое старообрядческое заблуждение» [2046]. Образовав себя сам, он к пятидесяти годам «совершенно присоединился к Святой Церкви». О трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться при издании и распространении своих «книжиц», направленных против раскола, он сам рассказывает архимандриту Игнатию в публикуемом ниже письме.

* * *

Переписка между архимандритом Игнатием и старцем Макарием сразу стала весьма интенсивной. Основная тема писем — издание трудов Паисия Величковского. Можно даже сказать, что отец Макарий — единственный из многочисленных корреспондентов архимандрита Игнатия, с которым он обсуждал вопросы, касающиеся трудов великого старца и его переводов святоотеческих книг на славянский язык.

Письма, как это обычно бывает, позволяют уточнить и дополнить и описания Оптиной Пустыни, и жизнеописания святителя Игнатия. Так, из писем узнаем, что издательская деятельность в Оптиной началась не в 1845 г. (как сказано в книге Л. Кавелина), а раньше. Уже в 1839 г. архимандрит Игнатий помогал советами при издании писем и жития Георгия Затворника Задонского, а 20 августа 1843 г. он спрашивал уже об их втором издании.

Письмо это интересно и тем, что в нем он сообщал об окончании «преложения на Российский язык книги Святыя Лествицы к особенной моей радости и утешению. По сей причине имею честь при сем препроводить к Вам Словенскую руко{стр. 522}писную книгу с принесением чувствительнейшей благодарности за одолжение оной и с прошением прощения в долговременном задержании оной». А в конце письма имеется знаменательная приписка: «Благословенная Оптина Пустыня не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне, и Скит с его вдохновенною тишиною. Шум сосен, когда ветер начнет ходить по их вершинам, для меня приятнее, чем шум разъяренных волн, препирающихся с вихрями…».

Также из писем можно узнать о непосредственных связях архимандрита Игнатия с Нямецким монастырем, о которых не упоминается ни в одном его жизнеописании: «…когда отправил я к Вам прошедшее письмо мое, — пишет он 11 января 1846 г., — то вскоре после онаго получил из Нямецкого монастыря копию с собственноручного о умной молитве письма Старца Паисия, которое хранится в тамошней библиотеке. (Нямецкий Отец Архимандрит столько ко мне милостив, что приказал собрать все всевозможные рукописи, из коих многие писаны рукою Старца Паисия, имеющиеся в Нямце, Секуле и ските Ворона, для доставления недостойному и присноунывающему Игнатию; и доколе сие собирание совершается, прислана мне по особенной ревности скорее чем-либо утешить мою грешную душу означенная копия)». Он предоставляет эту копию Оптиной для присовокупления к издаваемому в это время Житию Старца Паисия.

А в письме от 11 июля 1846 г. архимандрит Игнатий сообщает: «Около сего времени я получил из Нямецкой обители несколько рукописей, между прочим книгу Св. Григория Синаита, которая гораздо полнее напечатанной в Добротолюбии, и с житием Преподобного; написана книга сия рукою Схииеромонаха Николая, жившего с о. Феодоритом в Скиту Поляна Ворона. Нямецкие Старцы пишут, что у них прежде было много рукописей, но большая часть из них погорела при случавшихся в монастыре пожарах. Таким образом много из трудов Старца Паисия погибло».