Завершительные результаты тринитарныхъ споровъ въ царствование Феодосия Великаго

Завершительные результаты тринитарныхъ споровъ въ царствование Феодосия Великаго

Личность и религиозная политика Феодосия. — Состояние восточныхъ церквей къ началу правления Феодосия. — Константинопольский соборъ 381 года и внутренняя история его. — Хорто–Гарнаковская теория происхождения константинопольскаго символа и последовательный разборъ ея. — Положительныя свидетельства въ пользу привадлежности константинопольскаго символа собору 381 года. — Соборъ въ Риме 381 г. и Константинополе 382 г. — Окончательное определение религиозной политики Феодосия и характеръ борьбы его съ ересями. — Общий итогъ всего изследования.

 Царствование Феодосия Великаго (379—395) представляетъ собой заключительный моменть въ истории тринитарныхъ споровъ IV века. Заканчивая собой предшествующую стадию развития, начавшуюся со дней выступления на историческую сцену Ария, оно окончательно определяетъ положение церкви въ государстве и предвосхищаетъ ту программу, по которой будетъ строиться церковная жизнь последующихъ поколений. Доселе, какъ мы видели, константинопольские императоры боролись съ догматическими партиями более или менее церковными средствами: ихъ религюзная политика опиралась на настроение церковнаго большинства, и если ихъ голосъ звучалъ грубо, то лишь въ такихъ случаяхъ, когда они наталкивались на противодействие, казавшееся прямымъ нежеланиемъ подчиниться императорской власти. Правда, въ правление ихъ епископы иногда отправлялись целыми толпами въ ссылку, но эта ссылка никогда не соединялась съ лишениемъ какихъ–либо гражданскихъ правъ и обусловливалаеь не столько единоличной волей императора, сколъко требованиемъ более или менее сплоченной группы епископовъ, выступавшей большею частью соборно. Въ лице Феодосия воскресъ древний языческий pontifex maxsimus, — роедийявший въ однихъ своихъ рукахъ sacerdotium и imperium. Въ первый разъ въ истории христианства догматическия положения веры стали предметомъ государственнаго законодателъства, вошли, въ кодексъ гражданскаго права и провели несуществовавшее ранее политическое различие между православиемъ и ересью.

Какъ государь, Феодосий, безъ сомнения, принадлежалъ къ выдающимся деятелямъ своего времени. Сынъ знаменитаго полководца, казненнаго Валентинианомъ вследствие придворныхъ интригъ, онъ испыталъ много невзгодъ во дни своей молодости. Военныя заслуги его и необходимость защищать северныя границы восточныхъ областей империи отъ готовъ, вторгшихся при Валенте почти до пределовъ Константинополя, побудили западнаго императора Грациана назначить его своимъ соправителемъ. Торжественное провозглашение новаго Августа состоялось 19–го января 379 года, причемъ ему, какъ при Валенте, были переданы въ управление восточныя провинции: Египетъ, местности на восточномъ берегу средиземнаго моря, Малая Азия, въ Европе—диоцезы еракии, Иллирии, Македония и Дакия. Известно, что военныя доблести часто соединяются съ религиознымъ одушевлениемъ. Константинъ Великий обратился въ христианство, благодаря своей войне съ Максенциемъ. Непреодолимыя препятствия, встречающияся на войне, отчаянное положение, критическая случайность и неожиданный благоприятный исходъ, решительная победа при полной безнадежности — не–вольно вызываетъ въ религиозно–расположенной душе веру въ промыслъ, покровительствующий ему, въ божественное провидение, сопутствующее ему на всехъ шагахъ жизни, и укрепляютъ убеждение въ высшемъ предназначении для чрезвычайныхъ провиденциальныхъ целей. Въ глубокой религиозности отказать Феодосию нельзя. Воспитанный въ школе суроваго военнаго режима, герой, съ безстрашною храбростыо бросавшийся въ самыя опасныя атаки, онъ былъ пораженъ отлучениемъ, наложеннымъ на него Амвросиемъ медиоланскимъ за поголовное избиение жителей Фессалоники и, хотя его поступокъ вполне оправдывался государственною необходимостью, онъ все–такн всенародно исповедалъ свой грехъ предъ церковью и во все назначенное ему время для покаяния не носилъ царскихъ украшений. По своимъ религиознымъ воззрениямъ онъ былъ убежденный никеецъ и своей женой имелъ Элию Плакиллу, которая также предана была никейской вере. Уже одна эта религиозная на–строенность имлератора сама собой предопределяла его религиозную политику. Но и помимо того, достаточно было лишь одного поверхностнаго взгляда на положение цер–ковныхъ делъ въ моментъ вступления его во власть, чтобы видеть, что, только опираясь на никейский символъ, можйо было спокойно править государствомъ. Западъ давно былъ православнымъ, и здесь сохранялись только слабые остатки арианства. И на Востоке никейское учение готово было праздновать свою победу, — и антиохийский соборъ 379 года былъ предвествникомъ этого торжества. Определенная религиозная политика, однако, нимало не исключала возможной толерантности въ отношеяии къ иначемыслящимъ, и едва ди самъ Феодосий, по своей личной инициативе, пришелъ къ темъ грубымъ мерамъ, какия ознаменовали собой его царствование. По крайней мере, примеръ Валентиниана, при которомъ онъ началъ свою военную карьеру, не долженъ былъ располагать въ пользу резкихъ приемовъ въ область религии. Но несмотря на свое никейское вероисповедание, въ своихъ догматическихъ убежденияхъ Феодосий былъ не твердъ и легко поддавался стороннимъ внушениямъ. Когда онъ прибылъ въ Константинополь, ариане попытались воздействовать на него чрезъ Евномия. «Страхъ овладелъ всеми православными, особенно при мысли ? красноречии Евномия» и они воспользовались влияниемъ его супруги Плакиллы, чтобы не допустить до царя этого опаснаго диалектика. Но то, чего не удалось достигнуть Евномию, еще ранее сделалъ (за него Асхолий, епископъ Фесаланикский. Въ бытность свою въ Фессалонике, служившей центромъ военныхъ операций противъ готовъ, Феодосий впалъ въ тяжкую болезнь и решился принять крещение, которое онъ, какъ и многие другие люди IV века, отлагалъ до последней крайности. Естественнымъ руководителемъ, при этомъ, и явился Асхолий, другъ Василия и Амвросия, ревностный никеецъ и всеми силами тяготевший къ Западу. Воспользовавшись этими минутами наиболыпей восприимчивости религиозно — настроенной души императора, онъ въ черныхъ краскахъ изобразилъ состояние церковныхъ делъ Востока, разделяемаго различными ересями и, указывая на миръ, царивший на Западе и Иллирии), внушилъ ему ? необходимости торжества православия и преследования ересей насильственными мерами. Новокрещенный Феодосий всталъ съ постели, уверенный въ высшемъ призвании къ этой цели, и первымъ его деломъ было издание эдикта, повелевавшаго всемъ подданнымъ исповедывать никейскую веру и угрожавший безчестиемъ (intamia) и разными наказаниями противникамъ ея. Состояние восточныхъ церкввй было, действительно, таково, что необходимо требовало вмешательства императорской власти. Смерть Валента, временное отсутствие всякой авторитетной власти и падение гегемонии омиевъ, умевшихъ сдерживать въ должныхъ пределахъ догматическия партии—подорвали здесь всякия опоры порядка и общественнаго мира. Долго сдерживаемый фанатизмъ разразился теперь во всей силе. Спорящия стороны не ограничивались только словесными прениями, но и переходили къ открытымъ насилиямъ. Евсевий самосатский, называемый Феодоритомъ «великимъ», погибъ отъ черепка, брошеннаго арианкой съ крышки, когда онъ намеревался рукоположить православнаго епископа въ арианскомъ селении. Но всего более эти нестроения, охватившия восточныя церкви, сказывались въ центре ихъ—въ Константинополе, столице империи. Здесь действовали представители всехъ догматическихъ партий, въ такомъ обилии порожденныхъ IV вековъ. Омии еще имели своего главу въ лице Демофила и твердо держались въ столице: съ ними сталкивались и перемешивались евномиане, македониане, пневматомахи, защитники Павлина и Мелетия и новациане. Догматические вопросы спустились въ толпу и сделались предметомъ состязаний, шутокъ и насмешекъ. Они обсуждались на рынкахъ, въ театрахъ и въ бане. «Иные, — саркастически изображаетъ Григорий нисский тогдашнюю публику, — вчера и за день, оторвавшись отъ трудныхъ занятий, внезапно стали преподавателями богословия, другие, — быть можетъ, слуги, не разъ бичеванные, бежавшие оть рабскаго служения, — съ важностью философствуютъ ? непостижимомъ. Все полно такихъ людей: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это — торгующие платьемъ, денежные менялы, продавцы съестныхъ припасовъ. Ты спросишь объ оловахъ—они философствуютъ ? рожденномъ и нерожденномъ; хочешь узнать ? цене хлеба, — отвечаютъ: Отецъ больше Сына; справишься, готова–ли баня, — говорятъ : Сынъ произошелъ изъ ничего». Епископы ссорились между собой, соперничали въ красноречии, въ своихъ проповедяхъ подражали светскимъ ораторамъ, желая привлечь къ себе больше слушателей, и публика вела себя въ храмахъ, какъ въ театре. Но зло не ограничивалось этимъ: догматическия распри разделяли братьевъ, приводили въ ярость чернь, вооружали народъ противъ священниковъ, священниковъ—противъ народа, родителей—противъ детей, детей—противъ родителей, мужей—противъ женъ. Самого Григория Богослова, когда онъ прибылъ въ этотъ, обуреваемый страстями и спорами, городъ, общество встретило камнями; было даже покушение на его жизнь. Григорий поселился въ доме своего родственника, подъ крышей котораго свободно уместились все, оставшиеся верными никейскому символу въ этой многолюдной столице. Не лучше стало положение Григория, когда 4ноября 380 года сюда прибылъ императоръ. Григория, какъ единственнаго защитника никейской веры, Феодосий выслушалъ благосклонно и обещалъ ему тотчасъ же отдать главный храмъ Константинополя, находившийся въ распоряжений омиевъ, — знаменитую церковь Апостоловъ. Взрывъ страстей и форменный мятежъ поднялся въ столице на утро.«Храмъ, — описываетъ фактъ самъ Григорий, — окруженъ былъ воинами, которые въ вооружении и въ великомъ числе стояли рядами. Туда же, какъ морской песокъ и туча, стремился, непрестанно прибывая, весь народъ съ гневомъ и стономъ на меня, съ мольбами обращаясь къ императору. Улицы, ристалища, площади, даже дома съ двумя и тремя жильями наполнены были снизу до верху зрителями—мужчинами, детъми и старцами. Везде суета, рыдания, слезы, вопли, — точное подобие города, взятаго при–ступомъ… ? я, — трагически замечаетъГригорий о себе, — доблестный воитель и воевода, едва переводя дыхание, шелъ среди войска». Феодосий распорядился быстро и энергично. Призвавъ Демофила, онъ предложилъ ему или присоединиться къ никейскому учению или передать церкви православнымъ и удалиться изъ города. Старый руководитель омиевъ имелъ достаточно мужества и твердости убеждения, чтобы выбрать последнее и, утешивъ себя мыслью, что много званныхъ, но мало избранныхъ, вместе съ Лукиемъ, убежавшимъ изъ Александрии, переселился за городския ворота и тамъ продолжалъ делать собрания. Православные заняли все константинопольския церкви.

Необходимоеть упорядочения восточныхъ делъ и забота объ устройстве константивюпольской церкви побудили Феодосия созвать въ своей столице соборъ. Уже эта самая цель собора достаточно объясняетъ то, что для составления его призваны были только восточные епископы. Въ мае 381 года онъ былъ открытъ. Изъ числа присут–ствовавшихъ на немъ епископовъ можно отметить, какъ более выдающихся лицъ того времени, Мелетия антиохийскаго, Тимофея александрийскаго, Елладия кесарийскаго, преемника Василия Великаго, Пелагия лаодикийскаго, Кирилла иерусалимскаго, Григория Богослова, Григория нисскаго, Петра севастийскаго, тоже брата Василия Вел. И Диодора тарсийскаго. Ни объ одномъ соборе не сохранилось такъ мало сведений, какъ объ этомъ. Символъ, приписываемый ему, въ настоящее время, подвергается сомнению. Все, что наука имеетъ относительно константинопольскаго собора, сводится лишь къ известиямъ, со–общаемымъ Григориемъ Богословомъ, очевидцемъ собора и его деяний, въ своей автобиографии (De se ipso) и несколькимъ речамъ, къ краткимъ указаниямъ историковъ У века (Сократа, Созомена и Феодорита) и канонамъ, принадлежащимъ этому источнкку. Последний источникъ, уже по самому своему оффициальному характеру заслуживаетъ особаго нашего внимания темъ более, что история его очень темна. Древние греческие кодексы, какъ и средневековые греческие схолиасты Зонара и Вальсамонъ приписываютъ константннопольскому собору 7 правилъ, но латинские старейшие переводы Приски, Дионилия малаго и Исидора, какъ и Люценский кодексъ, единогласно говорятъ ? четырехъ канонахъ, принадлежащихъ этому собору, и это ихъ согласие темъ более замечательно, что они произошли незавиримо другъ отъ друга. Это показываетъ, что константинопольскому собору 381 года могуть принадлежать только первые 4 правила. Тоже самое косвенно подтверждаютъ и историки V века, поскольку они говорягь ? деятельности этого собора. Для первоначальной истории этихъ каноновъ важно следующее наблюдеиие: на одномъ изъ заседаний Халкидонскаго собора буквально были прочитаны три правила — подъ именемъ «Synodikon synodi secundi," — принадлежащие константинопольскому собору, при чемъ они не отмечены цифрами, а идутъ непосредственно одинъ за другимъ. Этотъ фактъ наводитъ на мысль, что въ своемъ оригинальномъ виде они представляли собой нераздельное целое, одинъ, более или менее обширный декретъ, написанный отъ лица собора, изъ котораго последующие канонисты и черпали отдельныя извлечения. Вероятно, этотъ именно документъ и разумеютъ о.о. константинопольскаго собора, когда они въ послании къ Феодосию отмечаютъ, что ими изданы «???????? ????», _;въ которыхъ они утверждали веру никейскую и анафематствовали появившияся после него ереси». Въ качестве самостоятель–наго и цельнаго декрета понимаетъ его и послаиие на Западъ константинопольскаго собора 382 года, когда оно говоритъ объ этомъ же самомъ «?????–е, изданномъ годъ тому назадъ вселенскимъ соборомъ (т. — е., соборомъ 381 г.), въ которомъ содержалось «пространное изложение ихъ веры и письменное анаефматствование возникшихъ недавно ересей». Къ сожалению, этотъ важнейший памятникъ для истории константинопольскаго собора, сохра–нился, какъ видимъ, лишь въ небольшихъ отрывкахъ, въ форме первыхъ четырехъ правилъ. Но при всемъ недостатке подробныхъ известий ? соборе, внутрейний ходъ его занятий можетъ быть возстановленъ съ достаточноии полнотой.

Соборъ открылъ свои заседания сначала подъ председательствомъ Мелетия антиохийскаго,ставшаго главой новоникейской партии после смерти Василия Великаго и, за неприбытиемъ египетскихъ епископовъ къ началу собора, состоялъ почти изъ однихъ представителей ея. Повидимому, первый вопросъ, какимъ занялся соборъ, было раз–смотрение догматическихъ воззрений противниковъ и осуждение ихъ. Объ омияхъ, евномианахъ, аполлинарианахъ и маркеллианахъ (савеллианахъ) не могло быть никакихъ споровъ: ихъ учение безповоротно было осуждено уже ранее общимъ сознаниемъ церкви, и нужно было только констатировать самый фактъ ихъ осуждения. Но существовала одна партия, присоединение которой казалось собору весьма желательнымъ: это—македониане. Въ правление Валента они почти не различались на Востоке отъ «христианъ, следовавшихъ учению никейскихъ отцовъ, такъ что по городамъ смешивались съ ними, какъ съ едино–мысленными, и находились во взаимномъ общении». Поводомъ къ отделению ихъ отъ ново–никейской партии послужила смерть Валента и законъ Грациана, возвращавший епископовъ изъ местъ ихъ изгнания. Некоторымъ изъ нихъ удалось завладеть своими церквами, и, благодаря этому, у нихъ снова возникла мысльо возможности играть самостоятельную роль въ обще — церковной жизни. Они решили более резкою гранью отделить себя отъ никейцевъ и, съехавшись на соборъ въ Антиохии карийской (379 г.), постановили называть Сына не единосущнымъ Отцу, какъ это прежде признавали после договора съ Ливериемъ, но подобосущнымъ, т. — е., возвратились на свою старую позицию. Другие же и большая часть ихъ партии, осудивъ ихъ за сопротивление и любовь къ спорамъ, отступили отъ нихъ и еще тверже присоединились къ никейцамъ. На соборъ они явились въ числе 36 человекъ во главе съ Елевсиемъ кизическимъ и Маркианомъ лампсакскимъ: давнишняя ихъ близость, важное значение Геллеспонта, въ которомъ они главнымъ образомъ имели свои кафедры, наконецъ, нежелательная рознь, какую они вносили въ общее единодушное настроение собора въ отношении къ никейскому символу, — побудили о.о. собора приложить особыя старания къ примирению съ ними. Они напоминали имъ ? посольстве, которое прежде было отправлено ими съ Евстафиемъ къ папе Ливерию, указывали на т?, что ещо недавно они вступали въ полное общение съ никейцами и убеждали, что не хорошо поступаютъ, отвергая теперь то, что прежде обстоятельно было дознано. Но все старания собора были безплодны, македониане заявили, что они скорее признаютъ арианское исповедание, чемъ примутъ веру въ единосущие, — и это для о.о. собора темъ более было печально, что и они не многимъ чемъ отличались отъ нихъ по своимъ понятиямъ о вере. Давши такой ответъ, они удалились съ собора и своимъ приверженцамъ повсюду отправили послания съ увещаниемъ ни подъ какимъ видомъ не соглашаться на учение никейскаго символа.

Утвердивъ никейскую веру и осудивъ ереси, соборъ перешелъ къ ближайшей задаче, для которой онъ былъ созванъ, — къ устройству церковныхъ делъ въ Константинополе. Дела эти находились въ самомъ запутанномъ положении. Григорий Богословъ не былъ единственяымъ кандидатомъ на столичную кафедру: еще ранее созвания собора на константинопольскую кафедру египетскими епископами былъ рукоположенъ известный Максимъ Циникъ. Во всей истории IV века, столь богатой разнообразиемъ лицъ и характеровъ, трудно указать другой аналогичный типъ, какъ личность Максима, который, при богатыхь способностяхъ, ригористическомъ направлении и религиозной твердости, въ то же время совмещалъ бы въ себе недостатки авантюриста. Гражданинъ города Александрии, онъ получилъ хорошее образование, приличное его происхождению, и, презревши богатство и роскошь, избралъ нищенский образъ жизни, подобный древнимъ циникамъ. Белый плащъ, отличавший циниковъ, не мешалъ ему оставаться христианиномъ и, притомъ, никейцемъ. Во время бунта, поднявшагося въ Александрии при изгнании Петра и замещении его Лукианомъ, онъ пострадалъ, подвергся бичеванию и былъ сосланъ въ Оазисъ. Въ никейскихъ кружкахъ Востока онъ пользовался большимъ уважениемъ. Афанасий и Василий Великий переписывались съ нимъ и высоко ценили его. Григорий Богословъ не находитъ слова, чтобы восхвалить его добродетели. Онъ называегь его «превосходнейшимъ и наилучшимъ изъ философовъ», отличающимся одинаково хорошо въ добродетели, какъ созерцательной, такъ и деятельной, поборникомъ Троицы и гонителемъ гонителей, христианиномъ паче всехъ (?????????? ???? ??????). Въ восторженной речи онъ убеждаетъ его продолжать свою деятельность на пользу церкви и утверждения въ ней ново–никейскаго учения, желая сделать его ближайшимъ своимъ сотрудникомъ. Вскоре после прибытия Григория въ Константинополь пришелъ сюда и Максимъ; ихъ прежния дружеския отношения продолжались: онъ жилъ подъ одной кровлей съ Григориемъ, вкушалъ отъ одной трапезы и разделялъ все его мнения и предложения. Но обстоя–тельства сразу переменились и Максимъ изъ ближайшаго друга Григория сделался злейшимъ его врагомъ. Впрочемъ, при всехъ своихъ достоинствахъ, Максимъ еще не представлялъ собой такой величины, которая могла бы поколебать положение Григория въ Константинополе. За нимъ скрывалась другая, более крупная сила—Александрия, въ рукахъ которой онъ сделался простой игрушкой. Александрийские архиепископы, какъ мы уже видели, нередко разсматривали восточныя церкви, какъ свой собственный диоцезъ, и безъ всякаго смущения рукопогиагали тамъ епископовъ. Темъ менее Александрия могла оставаться въ спокойномъ ожидании теперь, когда такую важную кафедру, какъ константинопольская, готовъ былъ занять каппадокиянинъ. Сначала прибыли въ Константинополь соглядатаи — «Аммонъ, Апаммонъ, Арпократъ, Стипъ, Родонъ, Анубисъ, Ерманувисъ — египетские боги, въ виде обезьянъ», а затемъ явились пастыри. Ночью, когда Григорий лежалъ (больной, они рукоположили Максима въ епископы константинопольские… Григорий былъ озлобленъ. Максима онъ подвергь саркастическому осмеянию, но более всего возмутило его поведение Александрии. Отъ Петра александрийскаго онъ получилъ письмо, въ которомъ тотъ одобрялъ его переходъ на константинопольскую кафедру; когда епископы, рукоположившие потомъ Максима, прибыли въ Константинополь, онъ встретилъ ихъ радостною, приветственною речью. Измена Александрии казалась ему наиболее тяжкой, и въ этомъ онъ не ошибался; она, действительно, была опасна для него. Волнение, поднявшееся въ Константинополе, заста–вило Максима убежать отсюда; съ толпой египтянъ онъ отправился въ Фессалонику въ надежде выхлопотать себе у императора указъ, представлявший ему права на кон–стантинопольскую кафедру, но «тамъ ни чей еще слухъ не былъ раеположенъ худо» къ Григорию и, не получивъ у императора утверждения, удалился въ Александрию. Но и здесь ему не посчастливилось: изъ Александрии онъ ушелъ въ Римъ, который, наконецъ, оказалъ ему некоторую помощь. — Решение константинопольскаго собора по делу Максима само собой понятно. «О Максиме цинике, — говоритъ 4–е правило, — и происшедшемъ отъ нега безпорядке въ Константинополе определено: не былъ епископомъ и ни есть епископъ, ни рукоположенные ими (не были и не состоятъ) ни въ какой степени клира: все, и для него сделанное и имъ сделанное, уничтожено, какъ недействительное». Григорий признавъ законнымъ епископомъ Константинополя. Пока руководство заседаниями собора сосредоточивалось въ рукахъ Мелетия антиохийскаго, дела его шли спокойно. «Онъ весь былъ в Боге, (???? ?????), Светлый взоръ его внушалъ уважение», — говоритъ ? немъ Григо–рий. Но Мелетий неожиданно скончался; возникъ страстный вопросъ ? назначении ему преемника, — вопросъ, волновавший не только Востокъ, но и весь Западъ. На основании писемъ Василия мы говорили, что все попытки его добиться отъ Рима признания Мелетия и осуждения Павлина не увенчались полнымъ успехомъ. Однако, изъ другого и совершенно посторонняго источника мы узнаемъ, что оне не остались и совсемъ безъ всякаго резуль–тата. Въ своей жалобе императору Феодосию на постановления разсматриваемаго нами собора въ Константинополе — соборъ западныхъ епископовъ, составившийся въ Италии въ тотъ же 381 годъ, между прочимъ, по поводуантиохийской схизмы заявлялъ: «мы уже давно (dudum) писали, что такъ какъ антиохийский городъ имееть двухъ епископовъ, Павлина и Мелетия, считаемыхъ нами согласными по своей вере, то или между ними пусть сохраняется миръ при соблюдении церковнаго порядка и, если кто изъ нихъ переживетъ другого, на место умершаго никто вновь не долженъ быть избираемъ». Dudum показываетъ, что оно написано ранее 381 года: безъ всякаго сомнения оно было принесено на Востокъ и обсуждалось на антиохийскомъ соборе 379 г.. Но предложение Запада не привело къ цели и примирения между Мелетиемъ и Павлиномъ не состоялось. Правда, историкъ Сократъ и Созоменъ, по–видимому, говорятъ именно ? такомъ примирении, хотя и въ другомъ смысле. Когда Мелетий, — разсказываютъ они, — вследствие закона Грациана возвратился въ Антио–хию, Павлинъ не согласился ни отдать ему церковь, ни соразделить съ нимъ управление, основываясь на томъ, что Мелетий получилъ рукоположение отъ омиевъ. Многочисленные приверженцы Мелетия, сплотившись около своего епдскопа, возвели его на кафедру въ одномъ изъ загородныхъ храмовъ. Началась борьба между той и другой партией; народъ придумалъ оригинальное средетво, чтобы покончить споръ миромъ: положено было оть людей, считавшихся способными занять кафедру антиохийскую (а ихъ было шесть, и среди нихъ Флавианъ), взять клятву, что они не примутъ епископства, пока Павлинъ или Мелетий будутъ живы, а по смерти одного изъ нихъ позволятъ удержать престолъ другому. Клятва была дана и народъ примирился: это случилось предъ самымъ отбытиемъ Мелетия въ Константинополь. Значительно иначе разсказываетъ объ этомъ Феодоригь, ближе знакомый съ антиохийскими делами. Въ Антиохию прибылъ Сапоръ, по повелению императора приводивший въ действие его первый эдиктъ объ изгнании омиевъ изъ городовъ и передаче церквей никейцамъ. И въ другихъ городахъ ему приходилось наталкиваться на противодействие, но въ Антиохии онъ былъ поставленъ въ особое затруднение: здесь три епископа—Аполлинарий, Павлинъ и Мелетий претендовали, въ качестве православныхъ, на кафедру, при чемъ первые два утверждали, что они находятся въ общении съ Дамасомъ и, согласно смыслу рескрипта, должны по праву получить церкви. Диаконъ Флавианъ подвергнулъ сомнению действительное сходство догматическаго учения Аполлинария и Павлина съ Дамасомъ и «ограничилъ говорливость обоихъ». Мелетий же, не имевший возможности опереться на авторитетъ Дамаса, предложилъ Павлину соединить свою паству и, оставивъ споръ ? первенстве, вместе править ею. Павлинъ не согласился на это. Пра–вильность известия Феодорита подтверждается двумя фактами: Григорий Богословъ, защищавший, какъ увидимъ сейчасъ, Павлина на соборе, ничего не зналъ ни ? какомъ предварительномъ соглашении между нимъ и Мелетиемъ, и западный соборъ 381 г. не упоминаегь ? немь, хотя это лежало въ ближайшихъ его целяхъ. Вопросъ оставался, такимъ образомъ, открытымъ.

Григорий, сделавшийся теперь первенствующимъ членомъ собора, мечталъ, что онъ, благодаря могуществу занятаго имъ престола, тотчасъ приведетъ къ согласию всехъ, отдалившихся другъ отъ друга, и, какъ регентъ певчихъ, ставъ въ середину двухъ хоровъ, и одному предписывая законъ тою, а другому—другой рукой, сделаетъ изъ нихъ одинъ хоръ . Но первое же оффициальное выступление его на соборе показало, что онъ очень мало знакомъ съ настроениемъ его членовъ. Начались разсуждении ? замещении кафедры Мелетия, — и Григорий произнесъ целую речь, доказывающую необходимость оставить Павлина: пока еще живъ былъ Мелетий, — говорилъ Григорий, — и оставалось неизвестнымъ, примутъ ли его ко–гда нибудь западные епископы, извинительно еще было несколько и оскорбить веру этихъ, какъ говорятъ, защитниковъ законовъ. Теперь бури нетъ и Богь даровалъ тишину своей церкви; пусть антиохийская кафедра достанется тому, кто владеетъ ею теперь. И что важнее всего, приобретаемъ мы себе, теперь же Западъ чуждъ намъ. Настала решительная минута: или сохранитьея на будущее время нашему священному догмату или отъ раздоровъ пасть невозвратно. «Пусть победятъ насъ въ ма–ломъ, чтобы намъ самимъ одержать важнейшую победу». Шумъ поднялея на соборе: «какъ стадо галокъ, собравшаяся въ одну кучу, буйная толпа молодыхъ людей» напала на Григория «и степенное собрание старцевъ, вместо того, чтобы уцеломудрить юныхъ, имъ же последовала». Какъ! подчиниться Западу ? разве не съ Востока восходитъ солнце ? разве не здесь началось христианство ? разве Сынъ Божий воплотился, училъ, страдалъ и вос–кресъ на Западе; а не на Востоке? Предложение Григория было единогласно отвергнуто; и Флавианъ, пресвитеръ антиохийский, присутствовавший на соборе, назначенъ былъ на место Мелетия.

Положение Григория на соборе стало колебаться: онъ уже реже началъ посещать собрания, но окончательный ударъ нанесло ему прибытие на соборъ египетскихъ епи–скоповъ во главе съ Тимофеемъ, занявшиииъ александрийскую кафедру после смерти Петра,. Къ своему удивлению они увидели, что все важнейшия дела, интересовавшия ихъ, были покончены. Максимъ, ихъ ставленникъ, осужденъ, и Григорий состоитъ епископомъ столицы. Мелетий скончался, а Павлинъ все–таки не получилъ антиохийской церкви. Понятнымъ становится выражение Григория, что те и другие—египтяне и «высокомудрствующие» съ Востока — «сошлись какъ: вепри (скажу въ подражание траги–камъ), остря другь на друга свирепые зубы и кося глазами». Произошло формальное разделение собора. Египетские епископы предъявили Григорию обвинение, что онъ занялъ кафедру вопреки канонамъ, запрещающимъ переходить изъ одной церкви въ другую. Критический моментъ насталъ для Григория: хорошо сознавая, что онъ является единственной причиной разделения между восточными и египетскими епископами, онъ решился пожертвовать собой ради мира. Какъ пророкъ Иона, онъ готовъ броситься въ море, чтобы спасти весь корабль—и удалился съ собора и изъ Константинополя. Онъ не сумелъ угодить ни той, ни другой стороне и соборъ восточныхъ отказъ его отъ кафедры «почтилъ безпрекословнымъ согласиемъ». На константинопольскую кафедру былъ избранъ Нектарий «мужъ сенаторскаго рода», исправлявший тогда должность претора въ Константинополе. Обстоятельства его избрания темны, и историки V века сосбщаютъ противоречивые разсказы ? немъ. То, что онъ избранъ былъ некрещеннымъ и «облаченный еще въ таинственную одежду, былъ нареченъ епископомъ» — вызвало общее недоумение, и Созоменъ не находитъ другого исхода изъ этого недоумения, какъ только указание на волю Божию. Вернее всего, что онъ избранъ былъ по желанию императора, хорошо зиавшаго его «кроткий нравъ», Въ этомъ отношении характеренъ разсказъ Созомена, хотя онъ прикрашенъ выдуманными историческими подробностями. Императоръ потребовалъ отъ епископовъ списка лицъ, которыхъ они считаютъ достойными занять столичную кафедру; Нектарий, внесенный въ списокъ по желанию Диодора тарсийскаго, близко знакомаго съ нимъ, занималь въ списке последнее место. Императоръ, прочитавъ списоки», остановился пальцемъ на Нектарии и избралъ его ; такое избрание веемъ казалось чудомъ: все спрашивали, кто этотъ Нектарий, какого онъ звания и откуда, а когда узнали, что онъ еще не принималъ таинства крещения, то еще более удивились странности царскаго определения. Богословскаго образования онъ, конечно, никакого не имелъ и иногда, становился въ крайнее недоумение, когда ему предстояло решить какой–нибудь трудный церковный вопросъ., Молодость свою онъ провелъ бурно, но ко времени избрания уже самый почтенный возрастъ гарантировалъ его оть всякихъ излишнихъ увлечений. Восточные епископы приняли избрание его императоромъ единодушно, хотя египетские епископы едва ли были довольны; по крайней мере Западъ, какъ увидимъ ниже, протендовалъ противъ его избрания. Рукоположенный въ епископы, онъ тотчасъ же сделался председателемъ собора, и его подпись значится на первомъ месте. Около 9 июля 331 года соборъ окончилъ свои заседания. Въ докладе имиератору объ окончании собора епископы приносятъ ему благодарность за то, что онъ сделалъ для упорядочения церковнаго мира и утверждения правой веры. О занятияхъ собора они извещаютъ, что прежде всего они возстановили взаимное согласие между собой, потомъ издали краткия определения (????????? ?????) въ которыхъ утвердили веру никейскихъ отцовъ и осудили появившияся после него ереси. Затемъ, для возстановления правильнаго порядка рукоположений и церковной дисциплины установили каноны. Прилагая списокъ всего сделаннаго соборомъ, они просятъ императора особыми грамотами утвердить определения его.

Константинопольский соборъ представлялъ собой полное выражение восточнаго богословия и восточныхъ интересовъ. Уже то одно, что на соборе председательствовалъ Мелетий и потомъ Нектарий, а не Тимофей александрийский, — было знамениемъ времени. Александрийския притязания отвергнуты имъ были во всей силе. Не говоря уже объ осуждении Максима Циника, особымъ правиломъ соборъ постановилъ, что александрийский епископъ долженъ управлять церковными делами только въ Египте. И по адресу Запада онъ далъ сильный отпоръ: вопреки всемъ стараниямъ Рима въ пользу Павлина — Флавианъ былъ поставленъ на антиохийскую кафедру и на все попытки папы подчинить себе Востокъ онъ ответилъ постановлениемъ: «Константинопольский епископъ да имеетъ преимущество чести после римскаго епископа, такъ какъ Константинополь естъ новый Римъ». Ничего более обиднаго нельзя было придумать для Рима (а также и для Александрии), чемъ это правило. Оно, конечно, не было принято римской церковью. Императоръ утвердилъ все постановления собора и въ новомъ своемъ рескрипте, изданномъ 30–го июля, повелевалъ «передать тотчасъ же все церкви епископамъ, исповедующимъ одно величие и силу (virtutis) Отца, Сына и Св. Духа, одну славу и одну честь (claritatis), и темъ, которые состоятъ въ общении съ Нектариемъ въ константинопольской церкви, въ Египте съ Тимофеемъ александрийскимъ, на Востоке (диоцезъ Oriensis) съ Пелагиемъ лаодикийскимъ и Диодоромъ тарсийскимъ, въ проконсулярской Азии и азийскомъ диоцезе съ Амфилохиемъ иконийскимъ и Оптимомъ антиохийскимъ (въ Писидии), въ диоцезе Понта съ Елладиемъ каппадокийскимъ, Отриемъ мелитенскимъ и Григориемъ нисскимъ, въ Мизии и Скифии съ Терентиемъ, епископомъ Томи, и Мартариемъ маркианопольскимъ. Всехъ, кто не вступитъ въ общение съ поименованными епископами, какъ явныхъ еретиковъ, изгонять изъ церквей». Новый рескриптъ выражалъ собой радикальную перемену въ церковной политике Феодосия. Какъ мы видели, эдиктъ 379 года, написанный подъ влияниемъ Асхолия, образцами веры для всей церкви ставилъ Дамаса и Петра (т. — е., западное богословие): онъ основался на незнакомстве императора съ настроениемъ восточныхъ церквей, и его применение на практике, если бы оно осуществилось, повело бы за собой неисчислимыя гибельныя последствия. Более близкия сношения съ восточными епископами и соборъ 381 г. открыли ему глаза на действительное положение делъ, — и въ новомъ своемъ узаконении онъ рекомендуетъ авторитетами лишь однихъ восточныхъ епископовъ. Дамасъ совсемъ не названъ, влияние александрийскаго епископа ограничивается лишь Египтомъ. Любопытно, что въ рескрипте не упомянутъ ни Павлинъ, ни Флавианъ. Очевидно, Феодосий не терялъ еще надежды на взаимное примирение ихъ и предоставлялъ свободу для новыхъ попытокъ въ этомъ налравлении.